А в этом кругу держало щиты множество великих мужей со всего Севера. Помимо остатков дюжины Утробы, на половине Доу расположились Бродда Стодорог, Кайрм Железноглав и Глама Золотой, а с ними целая уйма их названных.
Коль Долгорукий с парой других старых вояк стоял на противоположной стороне поединка, и им явно невесело там находиться. Кучка была бы жалкой, по сравнению со стороной Доу, когда б над всеми, словно горный пик над холмами у подножия, не возвышался самый большущий из людей, когда-либо виданных Ручьём.
— Кто это чудовище? — пролепетал он.
— Входящий-Со-Стуком, — шепнул в ответ Поток. — Вождь всех земель к востоку от Кринны. Там одни херовы дикари, и, говорят, он хуже всех.
Стая дикарей, тут как тут, разместилась за спиной у великана. Народ с буйными шевелюрами и буйными замашками, протыкавший кожу костями и расписными наколками, обвешанный черепами и тряпками. Народ, судя по виду выскочивший прямо из старинных напевов, может из того, где Шубал-Колесо похитил дочь владыки утёса. Как же там было?
— Идут, — проворчал Йон. Неодобрительный ропот, пара резких слов, но в целом — напряжённое молчание. Воины на той стороне круга расступились, и внутрь прошёл Трясучка, волоча под локоть Кальдера.
Тот важничал куда меньше чем в первый раз, когда Ручей увидел его подъехавшим на стройном коне к раздаче оружия Долгорукого, зато продолжал ухмыляться всё так же насмешливо. Нетвёрдой, бледнолицей, красноглазой — но всё-таки, ухмылкой. Трясучка выпустил его, небрежно прохлюпал семь шагов голой слякоти, оставляя полоску потихоньку заполнявшихся жижей отпечатков сапог, стал в строй возле Чудесной и взял щит у мужика позади неё.
Кальдер кивками через весь круг приветствовал каждого названного, словно встречал старых приятелей. Кивнул и Ручью. Когда Ручей в первый раз увидел эту улыбку, её переполняла гордость, переполняла насмешка, но с тех пор, похоже, изменились они оба. Если теперь Кальдер и насмехался, то насмехался над одним лишь собой. Ручей серьёзно кивнул в ответ. Он знал, что такое смотреть в лицо смерти — и, в общем, чтобы улыбаться в такое время, требуются кое-какие кости. Кое-какие кости.
Кальдер был так напуган, что лица на дальнем краю круга слились в одно размазанное пятно. Но он решил встретить Великого Уравнителя так, как встретил того отец. Как встретил брат. С кое-каким достоинством. Поставив перед собой эту цель, он продолжал цепляться за свою улыбку, кивая растёкшимся, неопознанным лицам, как если бы те явились на его свадьбу, а не на похороны.
Его потянуло поговорить. Заполнить время болтовнёй. Чем-нибудь — помешать себе думать. Кальдер ухватился за руку Долгорукого, ту, которая свободна от потрёпанного щита.
— Ты пришёл!
У старика всё никак не шло встретить его взгляд.
— Самое малое с моей стороны.
— А с моей — самое большее. Передай Сефф за меня… ладно, скажи ей — прости.
— Скажу.
— И взбодрись. Это не похороны. — Он пихнул старика под рёбра. — Пока. — После россыпи хохотков, которую он этим заслужил, стало не так тянуть обгадить штаны. Среди них слышался спокойный, низкий смех. Откуда-то с вышины. Входящий-Со-Стуком, и по всем признакам, на стороне Кальдера. — Ты держишь щит за меня?
Великан постучал дубиной указательного пальца по, с виду крошечному, деревянному кружочку.
— Ага.
— В чём же причина?
— В схватке мстительной стали и напоении жаждущей крови земли? В победном рёве и вскрике умирающего? Нужна ли мне большая причина, чем смотреть, как люди отдают всё и всё забирают, как жизнь и смерть качаются на лезвии клинка?
Кальдер сглотнул.
— Всё же, почему на моей стороне?
— Здесь было свободное место.
— Точно. — Больше ему и нечего предложить. Лишь хороший вид на зрелище, как его зарежут. — И ты пришёл ради свободного места? — спросил он Бледного Призрака.
— Я пришёл ради тебя, ради Скейла и ради вашего отца.
— И я, — добавил Ганзул Белоглазый.
После всей ненависти, которую он с себя стряхнул, капелька преданности чуть было не расколола его ухмылку напополам.
— На самом деле, тронут, — каркнул он. По-настоящему печальным было то, что это правда. Он стукнул кулаком в щит Белоглазого, сжал плечо Бледного Призрака. — На самом деле.
Но время для мокрых глаз и объятий стремительно уходило в прошлое. Был шум в толпе, затем движение, затем щитоносцы раздвинулись в стороны. Сквозь проход вразвалочку вышел Хранитель Севера, непринуждённо, как игрок, заранее выигравший великую ставку, его чёрный штандарт нависал над ним тенью неминуемой смерти. Он разоблачился до кожаного жилета, на руках и плечах наливались ветви жил и туго свитые мускулы, и цепь, что носил отец Кальдера, свисала с его шеи, подмигивая алмазами.
Всплеснулись руки, взгремело оружие, металл бился о металл, всяк изо всех сил стремился заполучить пусть мимолётнейший, но взгляд одобрения от человека, спровадившего Союз. Ликовали все, даже на кальдеровой стороне круга. Разве он мог их винить? Ведь им всё также придётся наскребать на кусок хлеба, когда Доу покромсает его сочными ломтиками.
— Стало быть, ты всё-таки здесь. — Доу мотнул головой в сторону Трясучки. — А то я боялся, не сожрёт ли тебя ночью моя собака. — Прогремело куда больше смеха, чем того заслуживала шутка, но Трясучка даже не вздрогнул, обезображенное лицо — мертвенная гладь. Доу обвёл усмешкой Героев, их обросшие лишайником вершины заглядывали поверх голов толпы, и поднял руки, наставив пальцы. — Их круг будто специально создан для поединков, да? Вот место, так место!
— Айе, — произнёс Кальдер. И это был весь кураж, на какой он способен.
— По-хорошему, полагается следовать правилам. — Доу покрутил пальцем. — Изложить спорное дело, перечислить достижения поединщиков, и так далее, но, считаю, можно это и пропустить. Все знают, в чём заключается дело. Все знают, что никаких заслуг у тебя нет. — Снова хохот, и Доу снова распростёр руки. — А если мне называть имена всех, кого я отправил в грязь, мы никогда не начнём!
Воинскую прибаутку встретила буря хлопков по ляжкам. Кажется, Доу добивался признания себя как лучшим бойцом, так и лучшим забавником, и состязание было столь же нечестным. Победителям всегда смеются громче, и на этот раз у Кальдера вышли все шутки. Скорее всего, мёртвым не до веселья. Поэтому он просто стоял, пока толпа не утихла, и не остался один лишь лёгкий ветерок по-над жижей, трепет чёрного знамени, да птичий щебет с верхушки одного из камней.
Доу испустил тяжкий вздох.
— С прискорбием сообщаю, что я послал за твоей женой в Карлеон. Она, вроде как, была за тебя заложницей?
— Сука, её не трогай! — пролаял Кальдер, чуть не подавившись приступом ярости. — Она тут не причём!
— Ты, говно, не на том месте, чтоб говорить мне, что да как. — Доу, не спуская с Кальдера глаз, наклонил голову и сплюнул в грязь. — Я, было, уже решил её сжечь. Вырезать кровавый крест, просто чтоб другим было нихуя неповадно. Разве не так любил поступать встарь твой отец? — Доу простёр раскрытую ладонь. — Но я могу позволить себе великодушие. Думаю, ну его, пусть живёт. Уважу Коля Долгорукого, раз он единственный человек на Севере, который всё ещё делает, то, что он, блядь, говорит.
— А я от всей души благодарствую, — прохрипел Долгорукий, всё ещё не встречаясь глазами с Кальдером.
— Вопреки расхожему мнению, не очень-то меня и прёт вешать женщин. Стану ещё чуточку мягче — придётся прозвать меня Белый Доу! — Новый круг хохота, и Доу провёл в пустоту шквал ударов, таких быстрых, что Кальдер не сумел бы их сосчитать. — Пожалуй, мне и впрямь придётся убить тебя дважды — как раз за обоих.
Нечто уткнулось под рёбра. Навершие его меча — Бледный Призрак, всем своим видом прося извинений, передавал оружие в обёрнутых перевязью ножнах.
— Ох, понял. Посоветуешь чего-нибудь? — спросил Кальдер, уповая на то, что старый воин прищурит взор и выдаст ряд чётких, отточенных наблюдений о том, как Доу слишком высоко уводит кончик, или слишком низко опускает плечо, или всегда был уязвим для рубящего в грудь.
Всё что тот сделал — сдул щёки.
— Это ж, ебать-колотить, Чёрный Доу, — пробормотал он.
— Ясно. — Кальдер сглотнул кислые слюни. — Спасибо. — Всё так печально. Он вытащил меч, неуверенно помял ножны и протянул их обратно. Непонятно, каким образом они могут вновь ему понадобиться. Разговорами отсюда не выбраться. Порою, нужно сражаться. Он вдохнул побольше воздуха и сделал шаг вперёд, сносившиеся стирийские сапоги хлюпнули в слякоти. Всего лишь скромно ступил за кольцо булыжников, но, тем не менее, сделал труднейший шаг в своей жизни.
Доу потянул шею в одну сторону, потом в другую, потом извлёк собственный клинок — не спеша, растягивая время. Мягко шелестел металл.
— Это — меч Девяти Смертей. Я побил его, один на один. Ты знаешь. Ты там был. Ну, так как считаешь, каковы твои распиздатые шансы? — Поглядев на длинное серое лезвие, Кальдер счёл свои шансы совсем нехорошими. — Я ль не предупреждал? Попробуй, затей свои игры — и всё вокруг тебя станет страшным. — Доу жестоким оскалом обвёл лица за кругом. Всё верно, симпатичных среди них раз-два и обчёлся. — Но тебе надо было проповедовать мир. Надо было сеять повсюду свои мелочные враки. Надо было…
— Завали ебальник и иди сюда! — заорал Кальдер. — Пизда с ушами!
Пробежал бормоток, затем кое-где смешки, затем очередная, слабящая кишки волна железного лязга. Доу пожал плечами и шагнул вперёд.
Раздался грохот — стискиваясь вплотную, воины ступили вперёд. Заскрежетали щиты, смыкаясь в сцепку, замыкая их внутри. Круглая стена ярко крашеной древесины. Зелёные дубы, драконьи головы, струятся реки, парят орлы, иные в шрамах и выбоинах, заработанных в последние несколько дней. Круг голодных лиц — зубы скалятся насмешкой и бранью, глаза горят предвкушением. Кальдер и Чёрный Доу, один на один, и нет иного выхода — только кровь.
Наверное, Кальдеру стоило подумать о том, как бы ему перебить крайне, крайне невыгодные ставки и выйти отсюда живым. Проворачивать уловки, финтить или делать выпады, менять стойку и всё такое прочее. Потому как шанс-то у него всё-таки есть, как же иначе? Двое бьются — значит, всегда есть шанс. Но всё о чём он мог думать — о лице Сефф и о том, как оно было прекрасно. Он страстно желал увидеть её ещё хоть разочек. Сказать, что любил её, или сказать, пускай она не печалится, или пускай забудет о нём и живёт своей жизнью, или тому подобную хрень. Отец постоянно твердил ему: «Когда человек предстаёт перед смертью, становится ясно, каков он на самом деле». — Получается, в конце концов, он оказался плаксивым, чувствительным засранцем. А может быть, под конец, мы все становимся такими.