С минуту он стоял без движения, весь кураж тихо улетучивался. Она права. И кому это знать как не мне.
— Ничего и никому, — прошептал он.
— Значит, вы любите войну. Я привыкла считать вас славным, неплохим человеком. Но теперь вижу, насколько ошиблась. — Она ткнула пальцем ему в грудь. — Вы — герой.
С последним, бичующе-презрительным взглядом, она повернулась и оставила его стоять среди раненых. Те уже не выглядели столь же счастливо, как совсем недавно. По большей части, они выглядели терзаемыми невыносимой болью. Птичья песня снова стала полудохлым карканьем. Его бурная радость оказалась прекрасным песчаным замком, смытым безжалостной волной реальности. Его тело словно отлили из свинца.
И на такое настроение я обречён вовек? Зародилась пренеприятная мысль. Чувствовал ли я себя так… до Сипани? Он угрюмо уставился вослед Финри, пока она снова не скрылась в госпитальной палатке. Назад к своему молодому красивому дурню — лорду-губернатору. До него слишком поздно дошло — надо было указать ей, что именно он спас её мужа. Иным никогда не найти нужных слов в нужное время. На редкость чудовищное преуменьшение. Он издал вселенски мучительный вздох. Вот поэтому-то я и стараюсь жить, заткнув ебало.
Горст повернулся и потащился назад, в туманный полдень, стиснув кулаки, угрюмо разглядывая Героев — чёрные клыки в вышине неба, на вершине священного холма.
Клянусь Судьбами, мне надо с кем-то сразиться. С кем угодно.
Но война кончилась.
Чёрный Кальдер
— Просто кивни и всё.
— Кивнуть?
Трясучка повернулся, взглянул на него и кивнул.
— Кивни. И дело сделано.
— Так просто, — пробормотал Кальдер, сутулясь в седле.
— Так просто.
Легко. Просто кивнуть, и стать королём. Просто кивнуть и убить своего брата.
Стояла жара. Пара клочковатых облаков зависла в голубизне над холмистыми пустошами, с краю ячменного поля над жёлтыми цветами парили пчёлы, серебром сверкала река. Наверно, последний жаркий денёк, перед тем как осень вспугнёт лето и накличет зиму. В такой день полагалось лениво дремать, да болтать ногами в воде на отмелях. Шагах так в сотне, вниз по течению, несколько воинов-северян так и поступили, сняв с себя одежду. Чуть дальше, на противоположном берегу дюжина союзных солдат делала то же самое. Смех обеих компаний время от времени долетал до Кальдера сквозь журчанье воды. Вчера заклятые враги, сегодня резвятся, как дети, так близко, что могут долететь брызги.
Мир. А миру полагалось быть здоровской вещью.
Долгие месяцы он проповедовал о нём, уповал на него, ради него строил заговоры — с жалкой каплей союзников и ещё более жалким результатом — и вот он настал. Если и был день, когда стоило победно ухмыльнуться, так это сегодня, вот только Кальдеру легче поднять одного из Героев, чем уголки своего рта. На них всю бессонную ночь тяжким грузом висела его встреча с Первым из магов. Она, и ещё мысль о приближающейся сегодняшней встрече.
— Вон там не он? — спросил Трясучка.
— Где? — На мосту был лишь один человек, и не тот, кого он высматривал.
— Точно. Это он.
Кальдер сощурил глаза, потом прикрыл их от света.
— Клянусь…
До прошлой ночи он считал, что брат погиб. Не так уж сильно он и ошибался. Скейл стал призраком, просочившимся из страны мёртвых и от первого дуновения ветерка готовым развоплотиться обратно. Даже на расстоянии он казался исчахнувшим, умалившимся. Его сальные волосы прилипли к вискам. Долгое время у него была хромота, теперь же его шатало из стороны в сторону, левый башмак волочился по старым камням. На плечи накинуто облезлое одеяло, левая рука держала два уголка, другой конец одеяла хлопал по ногам.
Кальдер съехал с седла, перебросил поводья через шею коня. Кровоподтёки на рёбрах защипало, когда он припустил на помощь брату.
— Просто кивни, — донёсся шёпот Трясучки.
Кальдер застыл, его внутренности скрутило. Затем поспешил дальше.
— Брат.
Скейл щурился сослепу, словно человек, много дней не видевший солнца, залитое лучами света лицо с одной стороны покрывали струпья и ссадины, чёрный разрез рассекал опухшую переносицу. — Кальдер? — Он слабо улыбнулся, и Кальдер заметил, что у него не хватало двух передних зубов, а к потрескавшимся губам прилипла кровь. Он выпустил одеяло, чтобы взять Кальдера за руку, и оно соскользнуло совсем, оставляя его сгорбленным над культёй правой руки — точно нищенку над своим ребёнком. Страшное нечто, на месте отсутствующего предплечья, притягивало взгляд. Чудно, почти забавно короткое, перевязанное по локоть несвежими бинтами, с бурыми пятнами на конце.
— На. — Кальдер отцепил плащ и окутал им плечи брата — в знак солидарности неприятно защипало его собственную сломанную руку.
Скейл, похоже, слишком измождён и болен, чтобы остановить его хотя бы жестом.
— Что у тебя с лицом?
— Послушался твоего совета по поводу боя.
— И как всё прошло?
— Болезненно, для всех участников, — вымолвил Кальдер, возясь с застёжкой плаща одною рукой.
Скейл стоял, покачиваясь, будто вот-вот собирался рухнуть, и, моргая, разглядывал колыхавшийся ячмень.
— Значит, битва закончилась? — проскрипел он.
— Закончилась.
— Кто победил?
Кальдер помедлил.
— Мы.
— Ты имеешь в виду, Доу?
— Доу погиб.
Кровавые глаза Скейла выпучились:
— В битве?
— После.
— Вернулся в грязь. — Скейл поёжился и поник под плащом. — Наверно, к этому и шло.
У Кальдера не нашлось сил отвести мысли от разверстой ямы у самых ног.
— Всегда всё к этому и идёт.
— Кто занял его место?
Снова помедлил. Смех купающихся солдат доплыл сюда и снова угас в шелесте стеблей.
— Я. — Запекшийся рот Скейла обмяк и бестолково раскрылся. — Представляешь, меня стали звать Чёрный Кальдер.
— Чёрный… Кальдер.
— Давай посадим тебя на коня. — Кальдер повёл брата к лошадям, Трясучка наблюдал за ними весь путь.
— Вы, двое, теперь заодно? — спросил Скейл.
Трясучка прислонил палец к обезображенной щеке и потянул вниз — его металлический глаз вспучился в глазнице.
— Просто приглядываю одним глазком.
Скейл потянулся к луке седла правой рукой, остановился и неловко взялся левой. Нашарил сапогом стремя и начал подтягиваться. Придя на помощь, Кальдер поддержал его под колено. Когда Кальдер был ребёнком, Скейл часто подсаживал его в седло. Порою подбрасывал, но чтобы бережно — ни разу. Как же теперь всё поменялось.
Втроём они отправились вверх по тропе. Скейл осунулся в седле, поводья свисали из квёлой левой ладони, и его голова кивала в такт стуку копыт. Кальдер сумрачно ехал рядом. Трясучка сзади, как тень. Великий Уравнитель, таящийся за их спинами. Путь вёл их нескончаемый шаг через поля, к пролому в Клейловой стене, где Кальдер несколько дней назад выстоял против штурма Союза. Сейчас его сердце колотилось почти так же часто, как и тогда. Союз отступил назад за реку, а ребята Бледного Призрака стояли севернее, за Героями, но всё равно повсюду глаза. Несколько зашуганных мародёров прочёсывали вытоптанный ячмень, ища разную мелочь, которую, быть может, пропустили другие. Прихватывая наконечники стрел или пряжки, или всё что угодно, способное превратиться в медяк. Пара мужиков пробиралась через колосья, двигаясь к востоку, у одного за плечом покачивалась рыбацкая острога. Странно, как быстро поле боя снова становится обычной полоской земли. Вчера любая его пядь была чем-то таким, за что люди отдавали жизнь. Сегодня это простая стёжка — отсюда до туда. Озираясь по сторонам, Кальдер уловил взгляд Трясучки, и убийца вскинул подбородок, задавая беззвучный вопрос. Кальдер резко мотнул головой обратно, точно руку от кипящего котла одёрнул.
Он убивал людей и прежде. Он своей рукой и мечом убил Бродду Стодорога, всего через несколько часов после того, как тот спас ему жизнь. Он приказал умертвить Форли Слабейшего ни за что ни про что, ради собственного тщеславия. Убить человека, когда на кону Скарлингов трон — рукам тут не с чего дрожать на поводьях, не так ли?
— Почему ты мне не помог, Кальдер? — Скейл высунул обрубок из разреза плаща и угрюмо смотрел на него, его скулы затвердели. — На мосту. Почему не пришёл?
— Я хотел. — Обманщик, обманщик. — Оказалось, там, в лесу, за ручьём, стояли союзные. Как раз на нашем фланге. Я хотел прийти, но не мог. Мне очень жаль. — Так и есть, это правда. Ему жаль. Учитывая весь толк от его жалости.
— Что-ж. — Лицо Скейла исказилось в уродливую маску, когда тот запихивал культю обратно под плащ. — Похоже, ты был прав. Миру нужно побольше людей, умеющих думать и поменьше героев. — На мгновение он сверкнул взглядом, и, посмотрев ему в глаза, Кальдер содрогнулся. — Ты всегда был умным.
— Нет. Это ты оказался прав. Порою приходиться драться.
Вот здесь он держал свою скромную оборону, и земля до сих пор несёт свои шрамы. Потоптан урожай, раскиданы сломанные стрелы, истерзанные куски доспехов вокруг остатков вырытых рвов. Перед Клейловой стеной дёрн размолотили в грязь и снова плотно утоптали. Вмятые, смазанные отпечатки сапог, копыт, ладоней — вот и всё что осталось от тех, кто погиб здесь.
— Добивайся словами всего, что только можно, — пробормотал Кальдер, — вот только речи вооружённого, звучат гораздо приятнее. Так говорил ты. Так говорил наш отец. — И разве не он заодно говорил что-то насчёт семьи? Что нету ничего важнее? И о пощаде? Обязательно подумай о пощаде?
— Когда ты молод, кажется, что отец знает всё, — сказал Скейл. — Теперь я начинаю понимать, что он ошибался, быть может, далеко не пару дюжин раз. Посмотри, в конце концов, как он кончил.
— Верно. — Вымолвить слово было всё равно, что поднять огромный камень. Сколько же времени Кальдер жил и терпел эту отвратную, тупоголовую гору самодовольства на своём пути? Сколько он вынес от него тумаков, издевательств и оскорблений? Его ладонь сомкнулась на металле внутри кармана. Цепь его отца. Его цепь. Нет ничего важнее семьи? Или семья — тот камень, что утянет тебя на дно?