Горст задохнулся от накативших слёз, печально улыбнулся ей и покачал головой. Она сплюнула ему под ноги и пропала. Под полощущимся навесом стояла пара пожилых дам. Они протягивали отпечатанные листки, прославляющие добродетель трезвости и воздержания неграмотным солдатам, которые уже утоптали их в грязь на полмили во всех направлениях, и ценные поучения потихоньку смывало дождём.
Ещё несколько неописуемо тяжких шагов, и Горст остановился на дороге, один, посреди всей этой толпы. Вокруг него, с руганью, месили грязь солдаты, все, как и он в безысходном тупике своих мелочных горестей, все, как и он затоваривались тем, чего нельзя купить. Он с открытым ртом воздел очи, дождь щекотал язык. Быть может, он ждал совета, но звёзды закрыты тучами. Они освещают путь к счастью более достойным людям. Гароду дан Броку и таким как он. Чьи-то плечи и локти пихали, толкали его. Кто-нибудь, прошу, помогите.
Вот только кто?
День второй
Всё же не скажите, что цивилизация не развивается, ведь в каждой из войн вас убивают по-новому.
Рассвет
Когда Утроба выволок себя из постели, холодной и липкой, как могила утопленника, солнце едва сумело проредить коричневым пятном черноту восточного неба. Он ощупью продел меч в перевязь, затем затянул, заскрипел и крякнул — как обычно, точно определяя по утрам, насколько сегодня всё у него болит. За побитую челюсть он винил Горбушку и его парней. За ломоту в ногах — долгий забег по полям, в гору, с последующей ночёвкой на ветру. Но за сволочную головную боль приходилось винить только себя. Прошлой ночью он принял по глоточку, или по два, или ещё по чуть-чуть, смягчая утрату павших, чествуя удачу выживших.
Большинство из дюжины уже собралось у груды сырых дров, что в более удачный денёк была бы костром. Над нею, негромко ругаясь, склонился Дрофд. У него никак не получалось её зажечь. Стало быть, холодный завтрак.
— Ох, под крышу бы, — прошептал, прихромав, Утроба.
— Глядите: я тоненько режу хлеб! — Вирран зажал выступившего на ладонь из ножен Отца Мечей промеж коленей, и теперь нарочито осторожно перепиливал буханку о лезвие, точно плотник выдалбливал долотом жизненно важный паз.
— Нарезанный хлеб? — Чудесная отвернулась от чёрной долины, и следила за ним. — Вот странное дело, ни у кого такое не в ходу.
Йон сплюнул через плечо.
— И вообще, скоро ты там закончишь? Я жрать хочу.
Вирран на них даже не посмотрел.
— Итак, у меня появились два ломтика, — и он плюхнул на один из них бледный кусок сыра, а другим припечатал, будто ловил муху, — я ловлю сыр между ними, и вот вам готово дело!
— Хлеб с сыром. — Йон взвесил в одной руке полбуханки, а в другой сыр. — Тот же самый что у меня. — И он отхватил зубами кусище сыра, и кинул остальное Скорри.
Вирран вздохнул.
— Ужель вы все незрячи? — Он поднял свой шедевр на свет — уж который имелся в наличии. То есть практически никакой. — Перед вами не более хлеб с сыром, чем искусная секира — дерево с железом, или живой человек — волосы с мясом.
— Тогда что же это? — спросил Дрофд, отваливаясь от мокрых веток и раздосадованно швыряя наземь кресало.
— Новое единое целое. Сплав обыкновенных кусочков хлеба и сыра в нечто, куда большее. Я назову его… сырный капкан. — Вирран легонечко куснул с уголка. — О да, други мои. У него вкус… новых рубежей. Работает, кстати, и с солониной. Со всем, чем угодно.
— С говном попробуй, — подсказала Чудесная.
Дрофд зашёлся хохотом, но Виррана было ничем не пронять.
— Вот что творит война. Она волей-неволей вынуждает людей создавать новое из того, что у них уже есть. Заводить новый уклад. Нет войны — нет развития. — Он отклонился назад на локте. — Смотрите сами — война есть плуг, что бережёт плодородие земли, есть огонь, что очищает поля, есть…
— Навоз, что помогает расти цветам? — уточнила Чудесная.
— Именно! — Вирран резко взмахнул в её сторону новым единым целым, и сыр вылетел оттуда в неразожжённое кострище. Чудесная чуть с ног не слетела от смеха. Йон так крепко фыркнул, что выдул хлеб носом. Даже Скорри прервал напев и гортанно захихикал. Вместе со всеми смеялся и Утроба, и это было здорово. Так, как не бывало уже очень давно. Вирран нахмуренно взирал на болтающиеся ломтики хлеба. — Походу, я сжал капкан недостаточно сильно. — И он затолкал их в рот, всё целиком, и начал рыться в сырых головнях в поисках сыра.
— Союз показывался? — спросил Утроба.
— Мы ничего не видели. — Йон вперился в просветы зари на востоке. — Однако, рассвет на подходе. Видимость скоро должна наладиться.
— Лучше разбудите Брака, — сказал Утроба. — Он весь день будет долбить, что пропустил завтрак.
— Айе, вождь. — И Дрофд ускакал туда, где спал горец.
Утроба указал на Отца Мечей, на обнажённый просвет серого клинка.
— Разве теперь его не положено окровавить?
— Может, сойдут и крошки, — сказала Чудесная.
— Увы, они не в счёт. — Вирран провёл ладонью по острому краю, затем обтёр его последним кусочком хлебной корки, и мягко задвинул меч обратно в ножны. — Развитие бывает болезненным, — пробормотал он, обсасывая порез.
— Вождь? — Насколько Утроба смог в полумраке, сквозь трепыхание волос на ветру, разглядеть лицо Дрофда, парень выглядел обеспокоенно. — По-моему, Брак не хочет вставать.
— Посмотрим. — Утроба подошёл к нему, к запелёнутой, лежащей на боку громадине. В складках одеяла застоялись тени. — Брак. — Он потыкал его носком сапога. — Брак? — На покрытой наколками половине Бракова лица проступили капли росы. Утроба приложил к ней руку. Холодная. Вообще не чувствуется человек. Волосы с мясом, как и сказал Вирран.
— Поднимайся Брак, толстый жирный хряк, — бросила Чудесная. — Пока Йон не сожрал весь твой…
— Брак умер, — сказал Утроба.
Финри не смогла бы ответить, как долго бодрствовала, сидя у окна на дорожном сундуке, сложив руки на холодном подоконнике, положив голову на запястья. Достаточно долго, чтобы на севере, от небес стала отделяться ломаная линия холмов. Чтобы быстротечная река начала проблёскивать из тумана, чтобы леса на востоке приобрели едва заметный объём. Теперь, если приглядеться, она могла разобрать зубчатые верхушки частокола Осрунга, в окне единственной башни мерцал свет. Факелы ломаным контуром отмечали позиции Союза на нескольких сотнях шагов чёрной пашни между городом и ней.
Ещё немножко света в небесах, ещё немножко подробностей в мире, и люди лорда-губернатора Мида ринутся к городу из траншей. Могучий правый кулак армии её отца. Она до боли прикусила кончик языка. Восторженная и испуганная одновременно.
Она потянулась, оглядывая через плечо заросшую паутиной каморку. Она предпринимала отдельные усилия прибраться, но приходилось признать — домработница из неё никудышная. Узнать бы, что стало с хозяевами постоялого двора. Узнать бы, хотя бы, как он называется. Она вроде видела над воротами жердь-перекладину, но вывеска пропала. Вот что творит война. Срывает с людей и мест их личность, их суть, и превращает во врагов в строю, захваченные позиции, реквизированные ресурсы. Безымянные вещи, которые можно с лёгкостью красть, жечь и ломать безо всякого чувства вины. Война есть ад, и всё тому подобное. Зато полна возможностей.
Она пересекла комнату, подошла к кровати, вернее к соломенному тюфяку, что они делили, и нависла над Хэлом, изучая его лицо. Он казался так молод — глаза закрыты и приоткрыт рот, на простыне сплющилась щека, в носу присвистывает дыхание. Молодой, невинный, и самую малость глуповатый.
— Хэл, — шепнула она, и нежно чмокнула его верхнюю губу. Его веки разомкнулись, и он потянулся, руки над головой, выгибая шею для поцелуя. Затем заметил окно и светлеющее небо.
— Проклятье! — Он отшвырнул одеяла и выкарабкался из постели. — Надо было раньше меня разбудить. — Он плеснул на лицо водой из треснутого кувшина и утёрся тряпицей, начиная натягивать вчерашние штаны.
— Ты всё равно успеешь рано, — сказала она, откидываясь на локтях и наблюдая, как он одевается.
— Мне надо успеть вдвое раньше, чем рано. Ты же знаешь.
— Ты смотрелся так мирно. У меня духу не хватило тебя разбудить.
— Вообще-то я должен помогать координировать наступление.
— Вообще, конечно, больше-то некому.
На мгновение он застыл с рубашкой на голове, затем натянул её на тело.
— Пожалуй… сегодня тебе бы лучше остаться в отцовской ставке, на всхолмье. Большинство других жён уже отправились назад в Уффрис.
— Отослали бы и Мида со сдвинутыми на тряпках старухами — ещё был бы шанс победить.
Хэл по-солдатски пёр напролом.
— Остались только вы с Элиз дан Бринт, и я за тебя переживаю…
Его видно до боли насквозь.
— То есть переживаешь, как бы я не устроила разгон твоему бестолковому командиру.
— В том числе. Где мой…
Она ногой пихнула меч, тот загремел по половицам, и ему пришлось наклониться, чтобы его взять.
— Стыд, да и только, что такому как ты приходится исполнять приказы такого как Мид.
— Мир полон постыдных вещей. Эта ещё далеко не худшая.
— С ним, в самом деле, пора что-то делать.
Хэл всё ещё копался со своей перевязью.
— Надо стараться делать как надо, вот и всё.
— Ну-у… кто-то мог бы и упомянуть королю о бардаке, который он здесь развёл.
— Может тебя не поставили в известность, но у короля с моим отцом возникла маленькая размолвка. Я не то что бы в сильном фаворе Его величества.
— В отличие от твоего доброго друга полковника Бринта.
Хэл резко вскинулся.
— Фин. Это низко.
— Да кого колышет: высоко, низко — если ты добьёшься заслуженного успеха?
— Меня, — отрезал он, затягивая ремень на пряжке. — К успеху ведут правильные поступки. Трудолюбие, преданность, исполнение приказов. К успеху не ведёт то, как… как…