— Об этом сказал бы ты. Я не ты, Утроба.
Он сморгнул.
— Наверно, нет. Так ты думаешь, я поступил правильно?
— Поступил правильно? — Она отвернулась с проблеском усмешки. — Ну ты вообще даёшь. — И она вразвалочку направилась на гребень, в сторону Героев, расслабленно опустив руку на рукоять меча, оставляя его здесь, на ветру.
— Клянусь сучьими мёртвыми. — Он отвернулся от склона, отчаянно ища палец, на котором остался бы несточенный, пригодный к жеванию ноготь.
Неподалёку стоял Трясучка. Ничего не говоря. Только присматриваясь. Судя по виду, он ощущал себя незваным гостем. Утробина смура превратилась в настоящую злую гримасу. Кажется, не мытьём так катаньем, мрачная рожа становится обычным выражением его лица. — «Худший враг человека — его собственное честолюбие», — так ему говорил Бетод, — «Моё завело меня в то говно, где я сейчас».
— Милости просим в говнище, — процедил он сам себе сквозь стиснутые зубы. В том-то вся и беда с ошибками. Их совершаешь молниеносно. Годами, как дурак, ходишь по струнке, а потом на миг отвёл глаза и…
Хлобысь.
Побег
Финри показалось, что они в каком-то хлеву. Сырой земляной пол — стелющаяся прохлада пробирала дрожью. Тут пахло плесенью и скотиной.
Ей завязали глаза, и, спотыкающуюся, волокли к лесу по росистым полям, колосья опутывали ноги, кусты цеплялись за платье. Хорошо, что она надела сапоги для верховой езды, иначе пришлось бы ей заканчивать путь босиком. Она слышала битву. Кажется, позади. Элиз некоторое время продолжала кричать, всё более и более сипло, но вдруг резко замолкла. Ничего не изменилось. На скрипящей лодке они переплыли какую-то водную преграду. Наверно реку, на северный берег. Их втолкнули сюда. Слышно было, как треща, захлопнулась дверь, как снаружи лязгнул засов.
И их оставили тут, в темноте. Ждать, кто бы сказал чего.
По мере того, как Финри обретала дыхание, внутри начала расползаться боль. Под волосами горела кожа, в голове стучало, от шеи промеж плеч кололо лютыми спицами, как бы она не старалась повернуть голову. Но, бесспорно, ей было куда лучше большинства тех, кто попался в западню на том постоялом дворе.
Она гадала, добрался ли Хардрик до своих, или офицера настигли в полях, и его запоздалая весть не дойдёт никогда. Перед глазами стояло лицо майора — такое удивлённое, когда тот пошатнулся, хлеща кровью из пробитой головы. Лицо Мида — тот ощупывал рану на шее. Все мертвы. Все. Она втянула воздух, пока её не затрясло, и погнала прочь эти мысли. Нельзя об этом думать, нельзя — словно канатоходцу о твёрдой земле. «Ты должна смотреть вперёд, — вспомнила она, как говорил отец, забирая с доски очередную её фигуру. — Сосредоточься над тем, на что можно повлиять».
Элиз заплакала, как только за ними заперли дверь. Финри донельзя хотелось влепить ей пощёчину, но у неё связаны руки. Она ясно понимала, плач их отсюда не выведет. Не то что бы на ум приходило что получше.
— Тише, — прошипела Финри. — Прошу, потише, мне надо подумать. Пожалуйста.
Рыдание прервалось заикающимися подвываниями. Если что поменялось, так к худшему.
— Нас убьют? — лепетал голос Элиз, одновременно со слюнявым шмурыганьем. — Нас зарубят?
— Нет. Они бы уже.
— Тогда что с нами сделают?
Вопрос распростёрся перед ними бездонной пропастью, и нечем было её заполнить, разве что их собственным гулким дыханьем. Финри, извиваясь, сумела присесть, скрежеща зубами от боли в шее. — Нам надо подумать, поняла? Мы должны смотреть вперёд. Должны попытаться сбежать.
— Как? — проскулила Элиз.
— Любым способом! — Молчание. — Будем пытаться. У тебя руки свободны?
— Нет.
Финри удалось проползти по полу до двери, волоча по грязи платье, пока она не ударилась спиной о стену, урча от усилий. Она вытянулась вдоль, провела пальцами по изъеденной обшивке, сырому камню.
— Ты здесь? — пискнула Элиз.
— Где мне ещё быть?
— Что ты делаешь?
— Пытаюсь освободить руки. — Что-то дёрнуло запястье Финри, рукав порвался. Она приподнялась, заёрзала по стене лопатками, ведя пальцами по зажатой ткани. Ржавая скоба. Она стёрла налёт большим и указательным пальцами, ощутила торчащий штырь, а с ним внезапный прилив надежды. Растянула запястья в стороны, стараясь поймать металл обхватившими их верёвками.
— Ты освободишь руки и что дальше? — прорезался острый голос Элиз.
— Освобожу твои, — буркнула Финри сквозь стиснутые зубы. — Потом ноги.
— Что потом? Что с дверью? Её будут сторожить, ведь так? Где мы? Что нам делать, если…
— Я не знаю! — Она с трудом понизила голос. — Не знаю. Один бой за один раз. — Пилит о скобу. — Один бой за… — Ладонь соскользнула и она опрокинулась на спину, почувствовала, как металл прочертил жгучий порез вдоль предплечья.
— Ай!
— Что?
— Порезалась. Ничего. Не волнуйся.
— Не волнуйся? Нас захватили северяне! Дикари! Ты видела…
— Я говорю, не волнуйся за порез! И — да, я всё видела. — И она должна сосредоточиться над тем, на что можно повлиять. Вопрос, освободит она руки или нет — и так непростая задача. Ноги горели, удерживая её вплотную к стене. Противная слизь на пальцах — кровь. Слизь на лице — пот. В голове топот, едва шевельнёт плечами, как шею сводит безумная боль. Она елозила верёвками по этой ржавой железяке, вперёд-назад, хрипя от отчаяния. — Падла, сволочь… А-а!
Вот так и освободилась. Стянула с глаз повязку и отшвырнула её. Без неё стало видно не многим лучше. Отсветы по краям двери, в щелях между досками. Потрескавшиеся стены серебрились сыростью, на полу рассыпана грязная солома. В паре шагов от неё Элиз, всё платье в грязи, заломанные связанные руки лежат на коленях.
Финри подпрыгала к ней, ведь её лодыжки до сих пор спутаны, и опустилась на колени. Содрала повязку Элиз, взяла её за руки, обхватила ладони своими. Медленно заговорила, глядя прямо в глаза с розовой каймой. — Мы убежим. Так надо. Так будет. — Элиз кивнула, её губы на миг свернулись в улыбку отчаянной надежды. Финри вгляделась в её запястья, одеревенелые пальцы дёргали за узлы. Она царапала их обломанными ногтями, вдавив язык промеж зубов, она…
— Как он узнал, что они у меня? — Финри бросило в холод. Во что-то холоднее холода. Прозвучала северная речь и тяжёлые шаги приближались. Элиз, не дыша, замерла во тьме.
— Видимо, у него свои способы.
— Да пусть его способы хоть навеки сгинут в тёмных закоулках мирозданья. — Это был голос великана. Тот мягкий, напевный голос, но теперь в нём присутствовал гнев. — Женщины — мои.
— Ему нужна только одна. — Другой звучал так, будто его глотку набили гравием, не голос, а растирающий, перемалывающий шёпот.
— Которая?
— С коричневыми волосами.
Сердитое фырканье. — Нет. Она подарит мне детей, так я задумал. — Глаза Финри расширились. Дыханье засвербило в горле. Они говорят о ней. Она, закусив губу, с удвоенным рвением взялась за узел на запястьях Элиз.
— Тебе, что — мало детей? — долетел шепчущий голос.
— Цивилизованных детей. Как принято в Союзе.
— Чего?
— Ты слышал. Цивилизованных детей.
— Чтобы ели вилкой и всё такое? Я побывал в Стирии. Побывал в Союзе. Цивилизованность — не то, за что её выдают, поверь мне.
Пауза.
— А правда, что у них есть такие дырки, куда срёшь, и говно уносит вдаль?
— Ну и что? Говно — повсюду говно. Где-нибудь уж точно скапливается.
— Мне нужна цивилизованность. Мне нужны цивилизованные дети.
— Возьми с жёлтыми волосами.
— Она не так радует глаз. И она трусиха. Ничего не делает, только плачет. С коричневыми волосами убила одного моего. У неё есть кости. Детям передаётся храбрость от матери. У меня не будет трусливых детей.
Шепчущий голос понизился, слишком тихо, чтобы расслышала Финри. Она судорожно рвала узлы ногтями, проклиная их одними губами.
— Что они говорят? — долетел скрипучий от ужаса шёпот Элиз.
— Ничего, — прошипела в ответ Финри. — Ничего.
— Чёрный Доу жесток со мной, — снова донёсся голос великана.
— Он жесток и со мной, и со всеми. Что поделать. Он тот, у кого цепь.
— Мне похер на его цепь. У Входящего-Со-Стуком нет хозяев, кроме небес и земли. Чёрный Доу не распоряжается…
— Он ни в коем случае не распоряжается. Он скромно просит. Можешь сказать мне «нет». Потом я скажу «нет» ему. А дальше посмотрим.
Возникла пауза. Финри вдавила язык в зубы, узел начал подаваться, начал подаваться…
Дверь распахнулась, и им пришлось отмаргиваться на свету. В проёме стоял человек. Один его глаз блестел необычайно ярко. Чересчур ярко. Он шагнул под притолоку, и до Финри дошло, что тот глаз сделан из металла и вставлен посередине громадного, испещренного рябью шрама. Она ни разу не встречала никого столь чудовищной внешности. Элиз удушливо захрипела. На этот раз слишком напуганная, чтобы кричать.
— Она развязала руки, — прошептал он через плечо.
— Я же говорил, у неё есть кости, — донёсся снаружи голос великана. — Скажи Черному Доу — за всё есть цена. Цена за женщину и цена за оскорбление.
— Скажу. — Человек с металлическим глазом приблизился, что-то вынимая из-за пояса. Нож — она уловила в полумраке короткую вспышку. И Элиз тоже увидела, заскулила, крепко вцепилась в пальцы Финри и та вцепилась в ответ. Она не знала, что ещё можно сделать. Он присел перед ними на корточки — предплечья на коленях, кисти свисают. В одной болтается нож. Взгляд Финри метался от отсвета лезвия к отсвету металлического глаза, не представляя, что из них страшнее. — Своя цена есть за всё, ведь правда? — прошептал он ей.
Нож вынырнул и срезал шнур на лодыжках — одним движением. Другим движением он достал из-за спины и натянул ей на голову холщовый мешок, резко погрузив её в затхлую, пропахшую луком тьму. Её потянули за подмышки, руки выскользнули из неуклюжих ладоней Элиз.
— Стойте! — услышала она позади вопль Элиз. — А я? Что со…
С грохотом захлопнулась дверь.