— Здесь невелика цена доброму слову.
Уторба неспешно кивнул.
— И всё-таки, что ещё у нас есть?
Он остановился шагах в десяти от северной оконечности моста, к нему подошёл Трясучка. Впереди протянулся узкий, выложенный камнем проход, на дальнем конце горела пара факелов. Людей ни слуху, ни духу, хотя Утроба как пить дать знал — чёрные постройки на дальнем берегу доверху набиты этими сволочами, у всех самострелы и пальцы чешутся о спуск. Мост невелик, однако прямо сейчас казалось — по нему до черта переть и переть. Умереть, сколько шагов — и с каждым шагом легко заполучить стрелу в яйца. Только если сидеть и ждать, стрела не станет менее вероятной. На самом деле более, ведь с каждой минутой всё темнее.
Поэтому он всморкнул в себя соплю, собираясь её выхаркать, заметил, что на него смотрит девушка, и вместо этого проглотил. Затем стряс с плеча щит и отставил его к стене. Вытянул из перевязи меч и вручил его Трясучке.
— Будь с ними здесь, а я перейду и гляну, есть ли тут кто с ушами, открытыми для голоса разума.
— Добро.
— И если меня подстрелят… поплачь.
Трясучка торжественно кивнул.
— Реку слёз.
Утроба высоко поднял руки и отправился в путь. Вроде бы не так давно он делал более-менее то же самое на склоне Героев. Отправлялся в волчье логово, вооружённый одной лишь нервной улыбкой и неодолимым желаньем посрать.
— Поступаю как надо, — пробормотал он себе под нос. Заправский миротворец. Тридуба им бы гордился. Это надёжно успокаивало — ведь когда ему попадут в шею, гордость покойника поможет запросто выдернуть стрелу, а то нет? — Вашу мать, как же я стар для такого. — Мёртвые, надо было уходить на покой. Улыбаться с трубкой у воды — отработан честный трудовой день. — Правильное решение, — снова прошептал он. Как было бы здорово, если бы, хоть разок, правильное решение было б заодно и безопасным. Но Утроба предполагал, что жизнь устроена немножко не так.
— Хорош! — раздался голос на северном.
Утроба остановился — здесь, во мгле, одинокий сразу всеми видами одиночества. Снизу бормотала бегущая прочь вода.
— Совершенно согласен, дружище! Я только поговорить!
— В последний-от раз, наша беседа вышла не слишком-то удачной. — Кто-то подходил с той стороны моста — в руке факел, на заскорузлой щеке оранжевый свет, лохматая борода, твёрдый рот с парой рассечённых губ.
Когда мужчина остановился на расстоянии вытянутой руки, то оказалось, Утроба улыбается. По его прикидкам, шансы, пережить эту ночь подскочили вверх.
— Горбушка, иль я стал совсем никуда не годен. — Вопреки факту того, что не прошла и неделя, как они пытались друг друга убить, встреча была скорее похожа на встречу старых друзей, чем старых врагов. — Какого рожна ты здесь забыл?
— Тут полно парней Ищейки. Входящий-Со-Стуком и его сучары с Кринны пришкондыбали без приглашения, и мы вежливо спроваживаем их до дверей. Какой-то твой вождь неразборчивый, в союзниках-то.
Утроба посмотрел вперёд на солдат Союза, собравшихся у факелов на южном конце моста.
— Про твоего можно сказать то же самое.
— Айе, чего уж там. Вот такие настали времена. Чем могу помочь, Утроба?
— У меня пленные, Чёрный Доу хочет вернуть их обратно.
Казалось, Горбушка глубоко усомнился.
— Когда это Чёрный Доу начал чего-то возвращать обратно?
— Вот прямо сейчас и начал.
— Видать, никогда не поздно измениться, а? — Горбушка выкрикнул через плечо что-то на союзном.
— Видать, да, — бормотнул Утроба под нос, хотя далеко не был уверен, что с Чёрным Доу произошли настолько большие подвижки.
С южной стороны на мост осторожно поднимался человек. Он носил союзный мундир, высокого, судя по отметкам, ранга, однако был молод и симпатичен. Он кивнул Утробе, и Утроба кивнул в ответ, затем тот обменялся парой слов с Горбушкой, затем оглядел раненых, вступивших на мост, и уронил челюсть.
Утроба услышал быструю поступь за спиной, уловил движение и обернулся.
— Что за… — Он запоздало попытался схватиться за меч и вспомнил, что меча нет, к тому моменту, как нечто уже промелькнуло, пролетело с ним рядом. Девушка — и прямиком в руки молодому человеку. Он поймал её, и они крепко обхватили друг друга, а потом поцеловались, и Утроба смотрел на это, и рука всё щупала воздух, где обычно висит рукоять, и вверх ползли брови.
— Неожиданно, — произнёс он.
Горбушкины брови были не ниже.
— Можеть, у них в Союзе мужчины и женщины всегда так здороваются.
— Пожалуй, стоит самому туда переехать.
Утроба оперся о покорёженные перила моста. Оперся рядом с Горбушкой и смотрел, как двое обнимают друг друга закрыв глаза, легонько покачиваясь при свете факелов, словно танцоры под медленную, никому кроме них не слышную музыку. Он что-то шептал ей на ушко. Уют, облегчение, любовь. Слова, несомненно иноземные для Утробы — и не только в языке тому причина. Он смотрел, как обтекая их, волокли ноги раненые — в их лицах зажглась искра надежды. Возвращаются к своему народу. Пускай побитыми, зато живыми. Утробе пришлось признать — эта ночь несёт с собой холод, зато внутри у него тепло. Пускай не горячка выигранного боя, не такое сильное, пламенное, как жаркая дрожь победы.
Но, подумал он, быть может, оно продлится подольше.
— Здорово. — Глядя, как солдат и девушка побрели по мосту на южный берег. Её обнимала его рука. — Посреди всего этого осчастливить хотя бы немного народу. Нехерски здорово.
— Так и есть.
— Заставляет задуматься, отчего человек выбирает наше с тобой занятие.
Горбушка тяжело втянул воздух.
— Поди трусит заниматься чем-нить другим.
— Может, ты и прав. — Женщина и офицер исчезли во тьме, следом прошаркали последние раненые. Утроба оттолкнулся от перил и отряхнул с ладоней сырость.
— Ну, да ладно. Пора назад?
— Пора.
— Рад был повидаться, Горбушка.
— Взаимно. — Старый воин повернулся и пошёл следом за остальными назад, к южной части города. — Не давай себя убить, угу? — бросил он из-за плеча.
— Попробую отвертеться.
Трясучка ожидал на северном конце моста, протягивая Утробе его меч. Одного вида его глаза, мерцающего рядом с односторонней улыбкой, оказалось, хватило, чтобы любые нежные чувства рванули прочь, как заяц от охотника.
— Ты никогда не думал о повязке? — спросил Утроба, принимая меч и просовывая его в перевязь.
— Один раз чутка попробовал. — Трясучка мазанул пальцем возле клубка шрамов вокруг глаза. — Чесалась, как сволочь. Я подумал — нахрена мне её носить ради уюта других уебанов? Раз уж я смог выжить с таким лицом, и они не помрут, на него глядючи. А иначе, пускай идут нахуй.
— Резонно. — Некоторое время они молча шли сквозь сгущавшийся мрак. — Извини, что я занял место.
Трясучка ничего не сказал.
— Во главе карлов Доу. Более чем вероятно, оно должно было быть твоим.
Трясучка пожал плечами.
— Я не жадный. Я видывал жадных, и этот путь, совершенно точно, ведёт в грязь. Я просто хочу должного. Не больше, не меньше. Чуточку признания.
— Вроде не слишком многого просишь. Так на так, я буду им только пока идёт битва, а потом — всё. Полагаю, тогда Доу назначит своим вторым тебя.
— Может и так. — Снова промежуток тишины, затем Трясучка повернулся и посмотрел на него. — Ты человек достойный, а, Утроба? Говорят, ты старой закалки, прямой, как стрела. Как тебе удаётся так упорно всё преодолевать?
Утроба вовсе не чувствовал себя особо чего-то там преодолевавшим.
— Наверное, просто пытаюсь поступать правильно. Вот и всё.
— Ради чего? Я пробовал. Не прижилось. Не заметил никакой пользы.
— В том твоя и беда. Всё, что я совершил хорошего, а мёртвые ведают — всего-ничего, я совершал ради самого поступка. Тебе нужно самому захотеть сделать именно так.
— Но если ты хочешь этого сам, в чём же тогда твоя жертвенность? Разве делать что хочешь — ебанись, какой геройский поступок? Я именно так ведь и делаю.
Утроба мог только пожать плечами.
— Нет у меня ответов. Хотелось бы мне, чтоб были.
Трясучка задумчиво повращал кольцо на мизинце. Проблескивал красный камень.
— И всё, похоже, ради того, чтобы просто тянуть свои дни.
— Вот такие настали времена.
— Думаешь, в иные времена хоть что-то будет иначе?
— Остаётся надеяться.
— Утроба! — Собственное имя отразилось в нём эхом, и Утроба хлёстко развернулся, скалясь во тьму, вспоминая, кому он мог перейти дорогу в последнее время. Дофигище народу — таков ответ. Он обзавёлся херовой тучей врагов, как только ответил «да» Чёрному Доу. Рука снова метнулась к мечу, который на этот раз хотя бы при нём, в ножнах. Затем заулыбался. — Поток! Я в этом долбаном городе то и дело натыкаюсь на знакомых.
— Вот что значит заделаться старичьём. — Поток шагнул вперёд со своей собственной улыбкой и, заодно, со своей собственной хромотой.
— Так и знал, должна же в старости быть хорошая сторона. Коля Трясучку знаешь?
— По отзывам.
Трясучка показал зубы.
— По невъебенно прекрасным?
— Как прошёл здесь день с Долгоруким? — спросил Утроба.
— Кроваво, — был ответ Потока. — Привёл несколько молодых, они меня звали «вождь». Слишком молодых. Кроме одного, все вернулись в грязь.
— Жаль об этом слышать.
— Жаль и мне. Увы, такова война. Я бы, пожалуй, вернулся обратно в твою дюжину, если примешь. И заодно подумал — не взять ли с собой вон его. — Поток мотнул куда-то большим пальцем. В тени стоял здоровый парень, закутанный в грязный зелёный плащ. Он смотрел вниз, тёмные волосы нависли на лоб, так-что вглядевшись в темноту, Утроба приметил лишь блеск одного глаза. Тем не менее, на его поясе хороший меч, с золочёной рукоятью. Её-то блеск Утроба успел приметить быстро. — Он славный боец. Сегодня заслужил себе имя.
— Поздравляю, — сказал Утроба.
Парень не заговорил. Он не источал перегар пополам с бахвальством, как мог бы тот, кто сегодня завоевал имя. Как, если уж на то пошло, было с Утробой, когда он завоевал своё. Утробе это понравилось. На кой ему вспыльчивые — с норовом, макающим в дерьмо всех, кто рядом. Наподобие того, как его норов обмакнул в дерьмо его самого, годы тому назад.