Чудесная потянулась и щёлкнула ногтем по навершию Отца Мечей.
— Вдобавок, чтобы завоевать имя, не обязательно иметь великий меч. Ты своё зубами выгрыз, да, Утроба?
— Вырвал зубами чьи-то кишки, да? — спросил Дрофд.
— Не совсем. — На мгновение у Утробы затуманился взор, огонь костерка очертил морщины вокруг его глаз. — В первой битве, в которой я был, нам выпал настоящий красный день, и я оказался в самой середине. Тогда я того и жаждал. Хотел стать героем. Хотел имя. Потом мы все сели вокруг костра, и я ожидал чего-нибудь устрашающего. — Он посмотрел исподлобья. — Типа Красный Ручей. Затем, когда Тридуба начал выбирать имена, я заглотил здоровенный кусище мяса. Наверно, пьяный был. Загнал кость, глубоко. С минуту еле-еле мог вдохнуть, все колошматили меня по спине. Под конец один детина перевернул меня вверх ногами, и она вытряхнулась. Пару дней я почти не мог говорить. Вот Тридуба и прозвал меня Утробой, потому что кое-что засело в моём нутре.
— Шоглиг промолвила… — затянул Вирран, выгибая спину и глядя в небо. — Моё предназначение откроет… человек, подавившийся костью.
— Повезло мне, — буркнул Утроба и продолжил. — В общем, когда мне дали имя, я взбесился. Теперь же я понимаю, какое добро сделал мне Тридуба. Пытался по своему заставить меня держать планку.
— Похоже, у него получилось, — каркнул Трясучка. — Настоящий мужик, прямой, как стрела.
Скорри в последний раз провёл прямым, как стрела, клинком по бруску и взялся за следующий.
— Видел нашего новенького, Трясучка? — Показывая пальцем вбок. — Красный Ручей.
— Видел, — Трясучка присмотрелся к нему через костёр. — В Осрунге. Позавчера.
У Ручья возникло сумасшедшее чувство, что Трясучка видит его насквозь тем своим глазом и знает всё про его обман. Очень странно, почему же больше никто ничего не заметил — ведь это начертано у него на лице отчётливей свежей наколки. Спину обдало холодом, и он снова плотнее закутался в пропитанный запекшейся кровью плащ.
— Да, ну и денёк был вчера, — бормотнул он.
— И, видать, сегодня будет ещё. — Вирран встал во весь рост, поднимая высоко над головой Отца Мечей. — Если нам повезёт.
До сих пор вчера
Синяя кожа натянулась, когда под неё скользнула сталь, краска отшелушивалась, как потрескавшаяся на солнце земля, шевельнулись волоски на лице, на широких глазных белках проступили красные прожилки вен. Она стиснула зубы проталкивая, проталкивая, проталкивая кинжал всё глубже, цветные узоры озарили черноту сомкнутых век. Из головы никак не уходила проклятая музыка. Музыка, которую наигрывали скрипачи. Наигрывали до сих пор, всё быстрей и быстрей. Трубочка шелухи, которую ей дали, как и обещали, притупила боль, но насчёт сна её обманули. Она свернулась по другому, замоталась в одеяла. Как будто бы можно было перекатиться и оставить отданный смерти день на другой стороне кровати.
Огни свечей очерчивали дверь, сочась сквозь трещины в деревянных планках. Словно дневной свет сквозь дверь, за которой ее держали взаперти. В темноте, на коленях, ногтями царапавшую узлы. Голоса вовне. Офицеры, входят и выходят, разговаривают с отцом. Обсуждают стратегию и манёвры. Обсуждают цивилизованность. Обсуждают какую из них хочет забрать Чёрный Доу.
То, что случилось, расплывалось, сливалось с тем, что могло, что должно было произойти. Ищейка и его северяне прибыли на час раньше, выкосили дикарей, прежде чем тем удалось скрыться в лесах. Она заблаговременно сообразила в чём дело, и лорд-губернатор Мид возблагодарил её, затаив дыхание. Капитан Хардрик привёл подмогу, а не оказался с тех самых пор без вести пропавшим, и, как в сказках, в самый последний, решающий миг появилась Союзная конница. И тогда она возглавила оборону, восстав на баррикаде, с мечом наголо и испачканных кровью доспехах, словно Монцкарро Муркатто в битве при Светлом Бору, на полотне, которое она однажды видела на стене у страдавшего дурновкусием торговца. Явное безумие — и, раскручивая свои видения, она понимала, что те безумны, и гадала, не сошла ли с ума, но всё равно не могла остановиться.
А потом она заметила какой-то промельк, самым краем глаза, и оказалась, как это и было, на спине и колено врезалось ей в живот, и грязная ладонь обхватила ей шею, не давая дышать, и весь тошнотворный ужас, который почему-то не пришёл к ней вовремя, нахлынул на неё мерзкой, гнилостною волной, и она сорвала с себя одеяла, и вскочила, и мерила, мерила, мерила шагами комнату, прикусывая губы, ковыряясь в коростовом пятне над виском, бормоча сама себе, как безумная, забивая голоса, забивая все голоса.
Если бы она твёрже спорила с Чёрным Доу. Если бы она давила, требовала, она могла бы забрать с собой Элиз, а не… во тьме, её заплетающееся хныканье, когда ладонь Финри выскальзывает из её рук, грохот захлопнувшейся двери. Синяя щека напряглась и набухла, когда под неё скользнула сталь, и она оскалила зубы, и застонала, и схватилась за голову, и изо всех сил зажмурила глаза.
— Фин.
— Хэл. — Он склонился над ней, свеча озаряла его висок золотым светом. Она села, потирая лицо. Лицо онемело. Будто разминает мёртвое тесто.
— Я принёс чистую одежду.
— Благодарю. — Как смешно официально. Так можно обращаться к чьему-то дворецкому.
— Прости, что разбудил.
— Я не спала. — Во рту до сих пор странный привкус, опухшее послевкусие шелухи. Темнота по углам комнаты играла красками.
— Я решил, что лучше я приду… до рассвета. — Снова молчание. Наверное, он ждёт ответа, что она рада — но у нее нет сил вежливо лицемерить. — Твой отец поставил меня командовать штурмом моста в Осрунге.
Она не знала, что ответить. Поздравляю. Прошу, не надо! Будь осторожен. Не уходи! Останься. Прошу. Прошу.
— Ты будешь командовать на передовой? — Её голос был как лёд.
— Полагаю, что где-то рядом.
— Не позволяй себе геройствовать. — Как Хардрик, ринувшийся за дверь за помощью, которая так и не подоспела вовремя.
— Никаких геройств, обещаю. Это просто… правильный поступок.
— Он не поможет тебе преуспеть.
— Я иду туда не ради карьеры.
— Тогда зачем?
— Ведь кто-то же должен. — У них так мало схожего. Идеалист и прагматик. Зачем же она за него вышла? — Бринт выглядит… хорошо. С учётом обстоятельств. — Финри обнаружила, что надеется на то, что всё хорошо и у Элиз, и заставила себя прекратить. Напрасная трата надежды, а у неё её и так почти не осталось.
— Что чувствует мужчина, когда его жена в руках врага?
— Кромешное отчаянье. Надеюсь, с ним всё будет хорошо.
«Хорошо» звучало бестолковым, ходульным словом. В бестолковом, ходульном разговоре. Хэл казался незнакомцем. Он ничего по-настоящему не знал о том, кто она такая. Как вообще двоим узнать что-либо настоящее друг о друге? Каждый бредёт по жизни в одиночку и сражается сам за себя.
Он взял её за руку.
— Ты выглядишь…
Она не смогла вынести прикосновения его кожи к своей, резко одёрнув пальцы, словно от горячей печи.
— Иди. Тебе пора.
Его лицо содрогнулось от боли.
— Я люблю тебя.
Ведь это всего лишь слова. Их же так легко произнести. Но она не могла — не более, чем слетать на луну. Она отвернулась от него к стене, натянув одеяло на сжатые плечи. Услышала, как закрылась дверь.
Немногим, а может и изрядно, позже, она соскользнула с постели. Оделась. Плеснула воды на лицо. Спустила рукава на зазубренный порез вдоль руки, на покрытые корочкой ссадины на запястьях. Открыла дверь и вышла. Отец был в смежной комнате, разговаривал с офицером, которого вчера на её глазах придавило упавшим буфетом, под грохот посуды. Нет. Не с тем.
— Ты проснулась. — Отец улыбался, но была в нём и опаска, словно он ожидал, что она воспламенится, и приготовился подхватить ведро. Может быть, она и воспламенится. Она бы не удивилась. И, чего уж там, не слишком бы сожалела. — Как самочувствие?
— Ничего. — Руки сомкнулись на её горле, и она рвала их ногтями, в ушах отдавалось биение сердца. — Вчера я убила человека.
Он встал, положил руку ей на плечо.
— Может быть, ты так считаешь, но…
— Ну естественно, я так считаю. Я проткнула его кинжалом, который вытащила у офицера. Я всадила в него клинок. Прямо в лицо. Вот. Так что он за мной, согласен?
— Финри…
— Я схожу с ума? — Она рассмеялась, насколько глупо это прозвучало. — Дела могли пойти куда хуже. Я должна радоваться. Я ничего не могла сделать. А что мог сделать кто-нибудь другой? Что должна была делать я?
— После того, что ты пережила, лишь безумец чувствовал бы себя нормально. Попробуй вести себя так, будто… это просто ещё один день, такой же, как все остальные.
Она глубоко вдохнула.
— Конечно. — И ответила ему улыбкой, которая, она надеялась, изобразила скорее ободрение, нежели безумие. — Просто ещё день.
На столе стояла деревянная миска, а в ней — фрукты. Она взяла яблоко. Наполовину зелёное, наполовину цвета крови. Пока она в состоянии, ей надо есть. Поддерживать силы. В конце концов, это просто ещё один день.
Снаружи всё ещё темень. Охранники при факелах. Умолкли, расступаясь пред ней, разглядывая её и притворяясь, что не глядят. Ей хотелось изблевать на них всю свою желчь, но она лишь улыбнулась, как будто это был просто ещё один день, и они вовсе не выглядели точно также, как воины, которые отчаянно стремились удержать закрытыми ворота постоялого двора, осыпаемые ливнем щепок, когда дикари рубили створки.
Она сошла с тропы и двинулась поперёк склона, поплотнее закутавшись в плащ. Бичуемые ветром травы стелились во тьме. Заросли осоки оплетали башмаки. Лысый мужчина в развевающемся плаще стоял, осматривая затемнённую долину. Перед собой он держал сжатый кулак и беспрерывно обеспокоенно потирал большим пальцем об указательный. Другой человек услужливо держал чашку. Наверху, на восточным горизонтом, показывались первые тусклые пятна рассвета.
Должно быть, это последствия шелухи либо бессонницы, но после вчерашнего Первый из магов уже не казался таким ужасным.