— И я, клянусь мёртвыми! — Вирран глубоко втянул воздух и выдохнул сквозь свою лучистую улыбку. — Но откуда ж ты знаешь, может у них есть ещё, просто отсюда не видно!
— Будем надеяться, — буркнул Йон уголком рта.
— Я обожаю войну, просто охуеть! — завопил Вирран. — Я ваще с неё охуеваю, а ты?
Ручей ничего не сказал.
— Её запах. Её ощупь. — Он поелозил одной рукой вверх и вниз по потёртым ножнам своего меча, издавая лёгкое шуршание. — Война честна. Ей не лгут. Тут не перед кем извиняться. Не от кого ничего скрывать. Не получится. А если погибнешь? Ну и что? Ты погибнешь среди друзей. Среди достойных врагов. Умирая, ты посмотришь Великому Уравнителю прямо в глаза. А если останешься жив? Эгей, парень, вот это будет жизнь! Человек по-настоящему и не жил, коли не вставал лицом к лицу со смертью. — Вирран впечатал подошву в дёрн. — Война — моя любовь! Как жалко-то, что там, на Детях — Железноглав. Как думаешь, Утроба, они и впрямь осилят дойти досюдова?
— Не готов ответить.
— Я думаю, да. Мечтаю, что да. Но всё-таки, пусть приходят, пока нет дождя. Такое небо, словно над ним поработала ведьма, а? — И в самом деле, первые приметы рассвета оказались окрашены в странные цвета, чудовищные башни мрачно нависших туч шли строем над северным всхолмьем. Вирран покачался вверх-вниз на цыпочках. — Ох, адский хрен, не вытерплю ждать!
— А разве они — не такие же люди? — пробормотал Ручей, думая о лице того, вчерашнего союзного, лежавшего мёртвым в их доме. — Совсем как мы?
Вирран пристально уставился на него.
— Скорее всего, так и есть. Но если начнёшь думать в таком направлении, то… вообще никого не убьёшь.
Ручей открыл рот, а потом закрыл. Похоже, ему нечем парировать эти слова. Примерно столь же разумные, как всё, что случилось за последние дни.
— Тебе-то легко, — проворчал Утроба. — Шоглиг сообщила тебе время и место твоей смерти, и оно не здесь.
Улыбка Виррана разрослась.
— Да, всё так, и признаюсь — это способствует храбрости, но если б она сказала мне, что здесь, и сказала б мне, что сейчас, ты и впрямь думаешь, мне была бы хоть какая-то разница?
Чудесная хмыкнула.
— Может тогда б ты потише ворочал варежкой про такие вещи.
— Ого! — Вирран совсем её не слушал. — Уже тронулись, гляньте-ка! Так рано! — Он вытянул одну руку, указывая Отцом Мечей на запад к Старому мосту, а другой обхватил Ручья за плечи. Сила его руки ужасала — сам того не желая, он едва не оторвал Ручья от земли. — Гляньте, что за милые коняшки! — Ручей ничего не разглядел, кроме тёмной равнины, мерцания реки и крапинок огней. — Это для них что-то новенькое, да? Вот наглецы! Не рассвело ж ни шиша, а они уже начинают!
— Слишком темно для скачки, — промолвил Утроба, покачав головой.
— Должно быть, рвутся в бой не хуже меня. По-моему, они нападают без дураков, а, Утроба? О, клянусь мёртвыми, — и он затряс мечом над долиной, дёргая Ручья туда-сюда, едва не волоча по земле. — Наверняка о сегодняшнем дне сложат не одну песню!
— Отвечаю, — процедила сквозь зубы Чудесная. — Есть люди, готовые воспевать любое говно, лишь бы старинное.
Загадки местности
— Они приближаются, — произнёс Бледный Призрак, наглухо безразличный, словно на него не надвигалось ничего опаснее гурта овец. Едва ли стоило объявлять об этом вслух. Какая б ни стояла темень, Кальдер очень даже неплохо их слышал. Первый долгий раскат трубы, затем шелестящий прохруст конских туш сквозь колосья, издалека, но всё ближе, в сопровождении переклички, тихого ржания, звона сбруи, который, казалось Кальдеру, щекочет вспотевшую кожу. Всё так зыбко, неясно и вместе с тем сокрушительно неотвратимо. Они приближаются, и Кальдер не понимал — доволен ли собой или напуган. Сошёлся, что и то и то, помаленьку.
— Поверить не могу — клюнули. — Его едва не пробило на смех, настолько всё было тупо. На смех или рвоту. — Вконец ебанулись со своей гордыней.
— Если в бою и можно на что-то рассчитывать, так это на то, что люди редко поступают разумно. — Верно подмечено. Если б у Кальдера нашлась хоть капля разума, он бы уже был в седле и нещадно гнал коня куда-нибудь далеко-далеко отсюда. — Вот что сделало твоего отца великим. Главное — всегда сохранять рассудок холодным, даже в огне.
— По-твоему, сейчас мы в огне?
Бледный Призрак наклонил голову и аккуратно сплюнул.
— Вот-вот, я бы сказал, окажемся. Думаешь, сумеешь сохранить рассудок холодным?
— Не вижу смысла. — Взгляд Кальдера нервно метался по сторонам, поверх змеившейся перед стеной цепочки факелов. Цепочки его людей, плавно повторяющей земляные возвышенности и впадины. «Местность — головоломка, которую надо решить, — говорил отец, — чем больше армия, тем труднее загадка». Он мастерски умел её применять. Один взгляд — и он уже знал, куда поставить каждого воина, как заставить воевать каждый склон, дерево, ручей и изгородь. Кальдер сделал, что смог, использовал каждый бугорок и пригорок и расставил за Клейловой стеной лучников, но сомневался, что ленточка сляпанного крестьянами известняка высотой в пояс озадачит боевого коня большим, нежели лёгкой разминкой.
Прискорбная очевидность в том, что плоская ширь ячменного поля не в состоянии помочь никому. Исключая, конечно, врагов. Они-то уж точно в восторге.
Самое смешное, отметил Кальдер, что именно его отец был тем, кто разровнял здешнюю местность. Кто посносил мелкие хуторки — и в этой долине, и во многих других. Повыдернул межевые изгороди и засыпал канавы, чтобы выращивалось больше зерна, и платились налоги, и солдаты были накормлены. Раскатал золотистый ковёр встречать дорогих гостей — союзную конницу.
Кальдер только сейчас смог рассмотреть против мглистого всхолмья другой стороны долины чёрную волну на чёрном ячменном море — её гребень сверкал заточенной сталью. Он поймал себя на мыслях о Сефф. Её лицо проявилось так остро, что перехватило дыхание. Интересно, увидит ли он то лицо снова, доживёт ли, поцелует ли своё дитя. А затем нежные, хрупкие мысли раздавил грохот копыт — противник перешёл на рысь. Пронзительные окрики офицеров, старающихся сплотить ряды, удержать сотни тонн конской плоти в одном строю, в одном неудержимом сгустке.
Кальдер кинул взгляд влево. Не так далеко отсюда земля поднималась навстречу Скарлингову Персту, где злаки уступали место тощей траве. Поверхность намного удобнее, но ею владеет шелудивая сволочь, Стодорог. Он кинул взгляд вправо. Уклон помягче, Клейлова стена охватывала его посередине и исчезала из виду там, где поле резко обрывалось к ручью. За ручьём, помнил он, леса полны союзных войск, так и порывающихся врезать во фланг его взлохмаченного строя и порвать его на клочки. Но невидимые враги являлись далеко не самой тягостной бедой Кальдера. Сотни, если не тысячи тяжеловооруженных всадников прямо по курсу, те, чьи драгоценные флаги он только что обоссал, — вот на чём требовалось сосредоточиться. Его взгляд метнулся к потоку конницы, из тьмы уже начали проявляться детали, контуры лиц, щитов, пик, гладкой брони.
— Стрелы? — прохрипел Белоглазый, придвигаясь к нему.
Лучше показать, будто он разбирается, как далеко стреляет лук, поэтому он немного выждал, прежде чем щёлкнул пальцами.
— Стрелы.
Белоглазый проревел команду, и Кальдер услышал позади звон тетивы, над головой мелькнули стрелы, слетая в колосья между врагом и ими, слетая на самих врагов. Неужто настолько мелкие деревяшечки и впрямь способны навредить этим закованным в броню громилам?
Их шум бил ураганом в лицо, отталкивая его назад, пока те приближались, ускоряясь, несясь потоком на север к Клейловой стене, к жалкой полоске кальдеровых бойцов. Копыта месили, сотрясали землю, взметали высоко вверх колосья. Кальдер почувствовал внезапную тягу бежать. Его затрясло. Оказывается, он пятится, сам того не ведая. Встать против этого потока — безумие, как стоять под рушащейся скалой.
Но вот он стал замечать, что с каждым новым мигом боится всё меньше, а возбуждение нарастает всё больше. Всю свою жизнь он избегал войны с помощью изобретательных отговорок. Теперь он встретил битву в лицо, и та оказалась не такой уж и страшной, как он всё время боялся. Он оскалил зубы рассвету. Почти улыбнувшись. Он — ведёт карлов на бой. Он — встречает грудью смерть. И, внезапно, он уже стоял и простирал приветственные объятья, и ревел незнамо что во все лёгкие. Он — Кальдер-лжец, Кальдер-трус, ведёт себя, как герой. Ни за что не угадаешь, кто окажется призван заполнить эту нишу.
Чем ближе надвигались всадники, тем ниже они приникали к коням, опуская копья. Чем быстрей они двигались, вытягиваясь в смертоубийственном галопе, тем медленнее ползло время. Хотелось бы Кальдеру слушать отца, когда тот объяснял ему про местность. Рассказывал с отстранённым взглядом, словно вспоминая былую любовь. Хотелось бы ему научиться применять её так искусно, как скульптор применяет камень. Но он был слишком занят — выделываясь, трахаясь и наживая врагов, которые будут травить его до конца дней. Поэтому, вчера вечером, когда он осмотрел местность и уяснил, что она на полном серьёзе против него ополчилась, он занялся тем, что у него получается лучше всего.
Обманом.
У конных не было и шанса заметить первую яму, никак не в темноте и не в этих высоких злаках. Она была всего лишь мелкой рытвиной, глубиной не больше фута, зигзагом пересекавшей ячмень. Большинство лошадей миновали её, даже не заметив. Но парочка невезучих угодила копытом прямо туда. И они упали. Упали как надо, барахтающимся клубком конечностей, спутанных ремней, сломанного оружия, летящей пыли. А там, где упала одна, падают и бегущие сзади, захваченные крушением.
Вторая яма была вдвое шире и вдвое глубже. Первый ряд влетел прямо в неё и упали новые кони. Один прыткий наездник взмыл ввысь, всё ещё с пикой в руке. Остальной боевой строй, и так покосившийся в рьяной спешке на врага, начал повсюду сыпаться. Кто-то ломился вперёд. Другие пытались разобраться, уже понимая, что что-то пошло не так, усиливая неразбериху под новым залпом стрел. Они сбивались толпящейся грудой, представляя почти такую же опасность друг для