— С чего им мешкать? Железноглав постарался, приветил тварей. — Доу гневно засопел и фыркнул, точно бык готовый ринуться в бой, на сырости курилось дыхание. — Можно решить, что вождём быть легко. — Он поразминал плечи, будто цепь давила на них чересчур тяжко. — Но это как тащить на себе по грязи блядскую гору. Тридуба говорил мне. Говорил — каждый правитель остаётся один.
— Позиция по-прежнему наша. — Утроба посчитал, что лучше свернуть в положительную сторону. — И дождь нам поможет.
Доу лишь понуро рассматривал пустую ладонь, разводя пальцы.
— Стоит их раз окровавить…
— Вождь! — Какой-то боец пробивался сквозь толпу промокших карлов, плечи его куртки потемнели от сырости. — Вождь! На Долгорукого в Осрунге круто давят! Они за мостом, бои на улицах, нужно, чтоб кто-то оказал ему… Гах!
Доу схватил его за шкирку, грубо рванул вперёд и наставил лицом в сторону Детей, где копошилась жирная куча союзных. Совсем как муравьи на разорённом муравейнике.
— Видать, у меня тут дохуя лишнего народу без дела? Ну? Как считаешь?
Боец сглотнул.
— Нет, вождь?
Доу пихнул его, спотыкающегося, обратно, и Утроба успел выбросить руку и поймать его, пока тот не упал.
— Передай Долгорукому держаться изо всех сил, — бросил через плечо Доу. — Может, по ходу дела вышлем кое-какую подмогу.
— Передам. — И боец шустро метнулся назад и вскоре пропал в толчее.
Герои окутало необычной, похоронной тишиной. Лишь разрозненные бормотки, приглушённый звон амуниции, мягкое мерное постукивание дождя по металлу. Внизу, на Детях, кто-то затрубил в рожок. Скорбный напев, казалось, выплывал прямо из дождя. А может, напев был как напев, а скорбным был сам Утроба. Гадая, кто из всех этих людей, до того как сядет солнце, убьёт, а кто — сам будет убит. Гадая, которым из них Великий Уравнитель уже положил на плечо свою холодную руку. Гадая, положил ли ему. Он закрыл глаза и пообещал себе, что если выберется отсюда живым, то уйдёт на покой. Точно также как дюжину раз прежде.
— Похоже, пора. — Чудесная протягивала руку.
— Айе. — Утроба принял её, и пожал, и посмотрел ей в лицо — её скулы тверды, щетинистые волосы черны от влаги, вниз от виска белела полоска шрама. — Не умирай, угу?
— Пока не собиралась. Держись рядом, постараюсь заодно не дать умереть и тебе.
— Замётано. — И все они хватали друг друга за руки и шлёпали друг друга по плечам — последний миг товарищества перед кровопролитием, когда ты чувствуешь себя связанным с ними теснее, чем с собственной семьёй. Утроба сцеплял руки с Потоком, и Скорри, и с Дрофдом, и даже с Трясучкой, и начал выискивать среди чужих рук громадную лапищу Брака, а потом до него дошло, что тот лежит позади них, под слоем дёрна.
— Утроба. — Весёлый Йон, и по его жалобному виду ясно, зачем он пожаловал.
— Айе, Йон. Я им скажу. Знаешь же, что скажу.
— Знаю. — И они пожали руки, и у Йона уголок рта свело судорогой, что могло означать улыбку. Всё это время Ручей просто стоял, тёмные волосы налипли на бледный лоб. Стоял и смотрел в сторону Детей так, словно смотрел в никуда.
Утроба взял ладонь парня и стиснул.
— Просто делай что надо. Стой со своей командой, стой со своим вождём. — Он слегка придвинулся. — Не дай себя убить.
Ручей вернул рукопожатие.
— Айе. Спасибо, вождь.
— Где Вирран-то?
— Отриньте страх! — И он подошёл сквозь дождь и безрадостную толпу, растолкав всех плечами. — Вирран из Блая средь вас!
По каким-то лишь себе понятным причинам он снял рубаху совсем и стоял средь них голый по пояс, с Отцом Мечей на плече.
— Клянусь мёртвыми, — присвистнул Утроба. — Ё-моё, с каждым разом ты одет всё легче.
Вирран запрокинул голову и проморгался под дождём.
— В такой ливень я рубах не ношу. Мокрая рубашка мне соски натирает.
Чудесная покачала головой.
— Что только не служит загадочности геройского обличья.
— Есть такое. — Вирран хмыкнул. — А что, Чудесная? Тебе мокрая рубашка не натирает соски? Отвечай же.
Она пожала ему руку.
— Свои соски береги, Щелкунчик. Я-то со своими управлюсь.
Всё вокруг стало отчетливым. Застывшим и тихим. Доспехи, с переливами от разводов. Меха, сырые и свалявшиеся. Ярко раскрашенные щиты в каплях влаги. Перед Утробой вспыхивали лица. Ухмыляющиеся, строгие, лихие, напуганные. Он вытянул руку, и Вирран накрыл её своей, лыбясь всеми зубами.
— Готов?
У Утробы всегда отыщутся сомнения. Он их ел, ими дышал, с ними жил двадцать лет, а то и больше. Без этих тварей едва ли проводил хоть минутку. Каждый день, с тех пор, как схоронил братьев. Но теперь сомненьям не время.
— Я готов. — И он вытащил меч, и взглянул вниз, на союзных воинов, громоздивших сотни за сотнями, расплывавшихся под дождём в пятна, кляксы и сполохи красок. И он улыбнулся. Может быть, Вирран прав, и человек по-настоящему живёт лишь тогда, когда встаёт лицом к лицу со смертью. Утроба поднял меч высоко-высоко, и разнёсся его вой, и все вокруг делали то же самое.
И ждали приближение Союза.
Хитрости в запасе
Солнце должно было быть где-то сверху, да только ни за что не разберёшь, где именно. Сгустились гневные тучи, и свет всё также был беден. То бишь, определённо, нищ. Насколько мог судить капрал Танни, и, отчасти, к его удивлению, никто не тронулся с места. Шлемы и копья до сих пор выступали над видимым ему отрезком стены, время от времени двигаясь, но нисколько не резво. Атака Миттерика шла полным ходом. Уж это им было слышно. Но на их всеми забытом участке битвы северяне выжидали.
— Они всё там? — спросил Уорт. Большинство народа перед боем накладывает себе в портки. Уорт был уникален. В его случае ожидание боя оказалось единственным средством достичь обратного.
— Всё там.
— Не выходят? — пискнул Желток.
— Если они бы вышли, вышли б и мы, ага? — Танни ещё раз присмотрелся в трубу. — Нет. Не выходят.
— Я слышу шум битвы? — пролепетал Уорт, когда порыв ветра перенёс через речушку отголосок свары людей, лошадей и металла.
— Он самый, либо где-то повздорили на конюшне. Думаешь, на конюшне чего-то не поделили?
— Нет, капрал Танни.
— Вот и я так думаю, нет.
— Так что там происходит? — спросил Желток. На подъёме показалась лошадь без всадника. С растрёпанными по бокам стременами, она рысью бежала к воде, затем остановилась и принялась пощипывать травку.
Танни опустил трубу.
— Если честно, точно не знаю. — Дождь стучал по листьям со всех четырёх сторон.
Вытоптанный ячмень усеивали мёртвые и умиравшие лошади, мёртвые и умиравшие люди. Они грудились громадным, кровавым клубком перед Кальдером и украденными штандартами. Не далее чем в десяти шагах трое карлов переругивались, вытаскивая свои копья, вместе пронзившие одного и того же союзного всадника. Нескольких ребят пошустрее отправили собирать стрелы. Ещё парочка не устояла и залезла в третью яму — первее всех пройтись по тамошним телам, и Белоглазый вопил, чтобы они возвращались в строй.
Союзная конница сошла на нет. Отважный, но глупый натиск. По мнению Кальдера, эти две черты частенько идут рука об руку. Усугубляя положение, после первого провала они предприняли вторую попытку, столь же роковую. Около шести десятков перескочили третью яму справа, сумели взять Клейлову стену и убить нескольких лучников, прежде чем расстреляли и закололи копьями их самих. Всё тщетно, как насухо вытирать пляж. Вот в чём беда с гордостью, отвагой и прочими стиснув-челюсть-добродетелями, о которых обожают пиликать барды. Чем больше их у тебя, тем вероятнее ты окажешься на дне штабеля мёртвых тел.
Весь успех, коего добились храбрейшие из храбрецов Союза, заключался в подъёме настроения у воинов Кальдера — наибольшем с той поры, когда Бетод правил Севером. И те давали об этом понять Союзу сейчас, когда выжившие тащились верхом или хромали пешком, а то и ползли — обратно, к себе в расположение. Бойцы приплясывали, стучали в ладоши, улюлюкали под мокрелью. Трясли друг другу руки, молотили по спинам, и звонко чокались щитами. Славили имя Бетода, и имя Скейла, и даже изредка упоминали Кальдера, что было весьма отрадно. Боевое товарищество, кто бы мог подумать? Он обвёл своих парней улыбкой, и пока те радостно кричали ему и потрясали оружием, вытянул меч и взмахнул им в ответ. Интересно, поздно ли уже помазать клинок чуточкой крови, раз у него, не сказать, чтобы вышло им помахать. Крови-то вокруг полно, и наврядли её хватятся прежние владельцы.
— Вождь?
— А?
Бледный Призрак показывал пальцем на юг.
— Возможно, ты захочешь снова расставить их по местам.
Дождь усиливался, пухлые капли оставляли на земле тёмные пятна, отскакивали от доспехов живых и мёртвых. К югу над полем битвы растянуло мглистую темень, но за бесцельно бродящими безвсадничными лошадьми и ковылявшими обратно к Старому мосту безлошадными всадниками, Кальдеру почудилось, как в ячмене движутся некие очертания.
Он отгородил глаза ладонью. Всё чётче и чётче проявляясь из дождя, призраки обретали плоть и металл. Союзная пехота. Слита в единые громады, мерно топает вперёд тщательно выверенными, грамотно упорядоченными, ужасающе целеустремлёнными шеренгами. Высоко вздымаются древки, флаги мёртво висят под дождём.
Люди Кальдера их тоже заметили, и издёвки победителей вмиг стали воспоминанием. Лающие голоса названных звенели сквозь дождь, безжалостно расставляя всех по местам, позади третьей ямы. Белоглазый сортировал легкораненных — воевать в резерве и затыкать дыры. Интересно, прикинул Кальдер, не придётся ли ещё до заката дня затыкать дыры в нём. Судя по всему, насчёт этого можно было биться об заклад.
— Полагаю, ты не прячешь в загашнике новые хитрости? — спросил Бледный Призрак.
— Не совсем. — Если тикать, как ошпаренный, не в счёт. — А ты?
— Только одну. — И старый воин бережно обтёр тряпочкой кровь со своего меча и поднял его.
— А. — Кальдер взглянул на собственное чистое лезвие, сверкавшее дождевыми каплями. — Такую.