Финри глубоко втянула воздух, задержала его, а потом выпустила наружу.
— Стало быть, вот так.
— Мир — всегда разочарование, — сказал отец, — но от этого не менее желанен. — Сухо выпрямившись, он двинулся обратно к Детям, и она шла рядом. Бросовый разговор, пара скверных шуток, которые половина из пяти собравшихся не могла даже понять, и дело сделано. Битва закончилась. Война закончилась. Возможно ли было вот так вот поговорить в самом начале, и были бы ли тогда — все эти люди — живы? Остались бы при них их руки или ноги? Как она не крутила перед собой эту мысль, у неё никак не получалось свести концы с концами. Наверно, ей полагалось взбеситься от столь непомерного расточительства, но она слишком устала, слишком раздражена сырой одеждой, натирающей спину. По крайней мере всё уже закончилось, после…
Громовой раскат прокатился над полем битвы. Прогрохотал, своей оглушительной мощью повергая в оцепенение, в ужас. На мгновение ей показалось — в Герои ударила молния. Последний удар обидчивой бури. Затем она увидела великий огненный шар, встающий над Осрунгом, настолько огромный, что ей померещилось на лице ощущение жара. Рядом взлетали пятнышки, кружили вокруг него, за ними в небо устремлялись завитки и полосы пыли. Обломки зданий, сообразила она. Балки, брёвна. Люди. Пламя исчезло и следом вверх взмыло громадное облако чёрного дыма, рассыпаясь по небу водопадом наоборот.
— Хэл, — пролепетала она, и сама того не осознав, побежала.
— Финри! — прокричал отец.
— Я пойду. — Голос Горста.
Она не обратила внимания, мчась вниз по склону настолько быстро, насколько могла, полы Хэлова плаща цеплялись за ноги.
— Какого чёрта… — пробурчал Утроба, следя, как колонна дыма ползёт кверху, ветер уже подтаскивал её в их сторону, оранжевым мерцало её основание, облизывая искорёженные ошмётки, бывшие прежде домами.
— У-упс, — сказал Доу. — Вот тебе и сюрприз от Ишри. Херовенько рассчитали время.
В другой раз Утробу мог бы сразить ужас, но сегодня — чем можно было его пробрать? Человеку под силу лишь определённое количество скорби, и он уже преодолел свой предел. Он сглотнул и отвернулся от чудовищного дерева пепла, раскинувшего над долиной свои ветви, и поплёлся наверх вслед за Доу.
— До конца победой это не назовёшь, — рассуждал тот, — но, так на так, результат неплохой. Надо послать кого-нибудь к Долгорукому, сказать, чтоб собирал манатки. К Стодорогу и Кальдеру, если они пока ещё…
— Вождь. — Утроба замер на мокром скате, подле союзного бойца лицом в траве. Мужчина обязан поступать правильно. Обязан стоять за своего вождя, хочется или нет. Он прожил так всю свою жизнь, и, говорят, старый конь не перескочит новую изгородь.
— Айе? — Улыбка Доу пожухла, когда тот глянул в лицо Утробе. — Что тебя тревожит?
— Мне надо кое о чём тебе рассказать.
Момент истины
Потоп наконец-то закончился, вот только с листьев всё так же капало на несчастных, промокших, изнемогавших солдат Его величества Первого. Хуже всего изнемогал и вымок самый несчастный из всех — капрал Танни. Он всё ещё ховался по кустам. По-прежнему уставившись на тот же самый отрезок стены, что и весь этот день, а также большую часть дня предшествующего. Глаз раздражал и натирал медный торец подзорной трубы, шею раздражали и натирали бесконечные почёсывания, задницу и подмышки раздражала и натирала мокрая одежда. В его разносторонней карьере порою встречались дерьмовые обязанности, но валяться здесь уж точно одна из самых худших, умудрившаяся соединить в себе обе армейские постоянные — ужас и скуку. На какое-то время стена затерялась за грохотом ливня, но сейчас вновь обрела очертания. Всё та же мшистая груда, наискосок ниспадает к воде. И над ней топорщатся те же самые копья.
— Уже видно? — прошипел полковник Валлимир.
— Да, сэр. Они всё ещё там.
— Дай сюда! — Валлимир выхватил трубу, некоторое время всматривался в стену, затем угрюмо опустил. — Падла! — Танни тихо сочувствовал. Примерно настолько, насколько в принципе мог сочувствовать офицеру. Выступать означало неподчинение букве приказа Миттерика. Остаться означало неподчинение его духу. В обоих случаях существовала добрая вероятность пострадать. Вот, если кому надо, неотразимый довод против любого продвижения по службе выше капрала.
— Мы всё равно выходим! — отрезал Валлимир, жажда славы очевидно перевесила остальное. — Готовь своих к броску!
Форест отдал честь.
— Сэр.
Итак, вот оно. Не изобрести отсрочку, не отвертеться службой попроще, не выйдет симулировать болезнь или рану. Пора сражаться, и Танни пришлось признать, застёгивая шлем, что он почти даже рад. Что угодно, лишь бы больше не прятаться в проклятых кустах. Пока приказ передавали по цепи — стоял шёпот, а когда воины стали подниматься, поправлять доспехи, извлекать клинки — стук и царапанье.
— Выходит, началось? — спросил Желток с расширенными зрачками.
— Началось. — Танни с необычайно лёгкой головой развязал тесёмки и снял со знамени холщёвый чехол. Он ощутил старую, знакомую тесноту в горле, когда бережно размотал драгоценный квадрат красной материи. Не страх. Вовсе не страх. Другую, гораздо более опасную вещь. Ту, что Танни без конца всё пытался и пытался вытравить, и которая постоянно, с неослабной мощью, проклёвывалась именно тогда, когда её точно никто не звал.
— Ох, наш черёд, — прошептал он. Ткань развернулась, и золотое солнце Союза выглянуло из своего убежища. На нём плетёным узором цифра один. Штандарт полка капрала Танни, где он служил ещё с юных лет. Служил средь снегов и пустынь. Названия пары десятков старинных битв, вышитых золотой нитью, поблёскивали в тени. Названия битв, где сражались и побеждали лучшие чем он люди.
— Ох, черёд наш хренов. — У него защипало нос. Он поднял взгляд на ветви, на чёрные листья и яркие трещины неба меж ними, на сияющие капли воды по краям. Веки усиленно затрепыхались, отгоняя слёзы. Он выступил вперёд, на самый край подлеска и, пока рядом, длинной шеренгой, собирались воины, пытался проглотить тупую боль в груди. Руки и ноги щекотно покалывало изнутри. Позади — Желток и Уорт, последние из его выводка новобранцев, оба побледнели, взирая на воду и на стену с той стороны. Взирая на…
— Марш! — проревел Форест, и Танни сорвался с места. Он выломился из подлеска, вниз под длинный уклон, петляя промеж старых пеньков, перескакивая от одного к другому. Он услышал, как кричат позади него, бегут, но не отвлекался, высоко, двумя руками удерживая штандарт. Ветер подхватил ткань и натянул её как раз над его головой, сотрясая рывками пальцы, руки, плечи.
Он с плеском влетел в ручей, пробарахтался в медленной воде до середины, глубиной не более чем по ляжку. Повернулся, взмахнув знаменем в обе стороны — сверкнуло золотое солнце.
— Жми, суки! — заревел он бегущей вслед за ним толпе. — Давай, Первый! Вперёд! Вперёд! — Что-то проскочило в воздухе, выхваченное лишь краем глаза.
— В меня попали! — взвизгнул Уорт, шатаясь посреди потока, вцепившись в нагрудник — шлем съехал на ошарашенное лицо.
— Птички насрали, дурило! — Танни перехватил штандарт одной рукой, а другую просунул Уорту под мышку, проволок его несколько шагов, пока тот восстанавливал равновесие, и бросился дальше, высоко поднимая колени, плеская водой при каждом шаге.
Он подтягивался на поросший мхом берег, свободной рукой цепляясь за корни, мокрые сапоги боролись с податливым илом, и наконец забрался на нависший дёрн. Мельком глянул назад, не слыша ничего, лишь в шлеме гудело собственное дыханье. Весь полк целиком, точнее несколько сотен оставшихся, стекал с холма за ним через ручей, разбрасывая искрящиеся капли.
Он вскинул ввысь рвущееся на ветру знамя, и, издав нечленораздельный рёв, вытащил меч и побежал, ощерив сердитый взгляд, глухо топая к стене со вздыбленными остриями копий. Ещё два нечеловеческих шага и он взлетел над белым камнем, крича, как безумный, размашисто ударил мечом в одну сторону, потом в другую, лязгая о копья, сшибая их…
Там никого не было.
Лишь старые древки прислонились к стене, да на ветру колыхался сырой ячмень, да тихие, заросшие лесом холмы тускло вздымались на северном конце долины — подобно свои собратьям на южном.
Сражаться не с кем.
Безусловно, сражение было, и его досталось с лихвой. Правее — примяты колосья, земля у стены растоптана в жижу, усеяна людскими и лошадиными телами — ужасными отбросами и поражения, и победы.
Но теперь бой закончился.
Танни сощурил глаза. В нескольких сотнях шагов отсюда, дальше на северо-восток, поля пересекали фигурки, обрывки лучей пробившись сквозь тучи, поблёскивали на броне. По всей видимости — северяне. А раз не видно преследователей, значит они отходят по собственной надобности и по собственной воле.
— Йа! — подбегая, истошно завопил Желток, его боевой клич, вероятно, не спугнул бы и утку. — Йа! — Он перегнулся через стену, неистово коля мечом. — Йа?
— Никого нет, — заметил Танни, медленно опуская собственное оружие.
— Никого нет? — пробормотал Уорт, пытаясь поправить съехавший шлем.
Танни сел на стену, держа штандарт промеж колен.
— Один он. — Невдалеке стояло пугало, к каждой торчащей руке прибито по копью, на голове из мешковины — надраенный блестящий шлем. — И по-моему, с целым полком ему не сладить. — Сейчас всё это смотрелось жалкой уловкой. Но с уловками так и бывает, коли тебе ясно в чём дело. Танни полагалось бы об этом знать. Он сам проворачивал их не раз, хотя обычно со своими же офицерами, а не с врагом.
До стены добрались и другие солдаты. Мокрые насквозь, сбившиеся, вымотанные. Один перелез через неё, подошёл к пугалу и поднял меч. — Именем Его величества, бросай оружие! — проревел он. Раздались смешочки, резко оборвавшиеся, как только на стену вскочил Валлимир с лицом свирепей чем у дьявола, вместе с ним был и сержант Форест.
Конный, тяжело стуча, въехал сквозь проём справа от них. Тот проём, где, будьте уверены, шла лютая сеча. Схватка, ход которой им полагалось доблестно переломить. Схватка, что уже закончилась. Всадник натянул поводья перед ними — и сам, и лошадь тяжело дышали, замызганные от скачки галопом.