VI. В определенных исторических и социальных условиях объектом оценки с точки зрения героизма становится народ. Феномен «массового героизма» хорошо известен. Достаточно вспомнить подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны, когда ценой невиданного самопожертвования, сверхчеловеческого напряжения физических и духовных сил ковалась победа над опытным, хорошо подготовленным и коварным противником, победа, освободившая от «коричневой чумы» фашизма не только Западную Европу, но и весь мир.
Особенности и закономерности познания героизма как социокультурного феномена и подвига как реального бихевиального акта
Все вышесказанное ставит перед нами задачи, связанные с многочисленными вопросами познания героизма, с одной стороны, как действительно общераспространенного в человеческом обществе социокультурного явления, а с другой стороны, как реального бихевиального акта. И если первый подход связан с общей теорией героизма, то второй – исключительно феноменологический. Рассмотрим в общих чертах оба подхода.
Теория героизма, оставаясь в принципе социологической, имеет два аспекта: культурно-исторический и личностный. И если первый аспект, как мы видели, имеет в своей основе достаточно прочные исследовательские традиции, то личностный (психологический и в целом социологический) анализ героизма еще ожидает своих авторов. Пытаясь заполнить образовавшийся пробел в общей теории героизма, мы обращаем внимание прежде всего на ее бихевиальные, а точнее, этосные моменты. Действительно, мы уже говорили о том, что в каждой культурной системе утверждается адекватный ей героический этос. Однако этот процесс, как и вообще проблемы этоса, не получили в социологии должного освещения[42]. Поэтому, касаясь их в интересующем нас ракурсе, подчеркнум, что, будучи социокультурным системным образованием, героический этос базируется на знании его каждым субъектом. Знание героического этоса – первое условие, если можно так сказать, его экзистенциального бытия. Это знание передается по традиции, о чем уже шла речь, и усваивается в процессе воспитания и образования каждым новым поколением. Другими словами, каждый член общества с раннего детства должен получить пусть даже общие, не особенно четкие представления о героизме, о подвиге, поскольку эти представления и становятся потенциальным основанием героического поведения. Знания эти, разумеется, должны иметь не отвлеченный, а вполне конкретный характер и выступать органичной составляющей определенной культурной системы. Настоящий японец должен знать императивы бусидо, а подлинный суфи – правила и ритуалы зикр.
И здесь мы сталкиваемся с очередной научной (эпистемологической) проблемой: проблемой различения теоретического и опытного – рецепторного (по терминологии академика В. С. Степина) знания этоса. Еще раз отметим, что теория этоса вплоть до настоящего времени не разработана, поэтому мы вынуждены возвращаться к ней в своих рассуждениях, когда это необходимо. Что касается опытного познания героического этоса, то оно берет свое начало на самых ранних этапах человеческой истории и первоначально основывалось на бессознательных архетипических механизмах психики, а затем на мифологических представлениях. Само опытное познание героического этоса в рецепторной форме соотносится с цивилизационной историей. Непременными моментами рецепторного познания этоса вообще и героического в частности являются, во-первых, текстовое знание бихевиальных правил, во-вторых, их адекватное истолкование и, в-третьих, знание последствий неукоснительного следования этосным императивам или, напротив, их нарушения либо несоблюдения. Возьмем пример из истории ислама. Вот что пишет М. Б. Пиотровский о периоде его средневековья: «Новые исторические условия потребовали решения вопроса о том, каким образом использовать заветы и традиции эпохи раннего ислама. Коран был словом божьим, сунна, зафиксированная в хадисах, – сводом поступков и высказываний пророка, но для того, чтобы следовать им в новой жизни, в новом обществе, в новых условиях, их надо было истолковать.
Текст Корана был записан в VII веке. При халифе Османе была создана его сводная редакция, объявленная единственно правильной, расходящиеся с ней версии были уничтожены или объявлены вне закона. Коран был сведен в 114 сур. Для рядового мусульманина понимание сложных по форме и по содержанию коранических текстов возможно лишь с помощью комментариев. Дисциплина тафсир (комментирование Корана) широко развивается с VIII–IX веков. Самые знаменитые тафсиры принадлежат ат-Таба-ри, аз-Замахшари, аль-Байдави, Фахр ад-Дину ар-Рази, Аль-Куртуби.
Много сил было потрачено на сбор хадисов, составление их основных сводов и выработку методики проверки достоверности хадисов – изучения людей, их передававших.
В результате этой работы наиболее авторитетными и достоверными в IX–X веках. были признаны шесть основных суннитских сборников (хадисов). Но и в эти своды вошло большое количество подложных сведений, которые не имели никакого отношения к пророку, но были нужны для того, чтобы обосновать и оправдать многие уже принятые мусульманской общиной правила и принципы поведения, соответствовавшие условиям развитого феодального общества. У шиитов сложились свои сборники хадисов…
В целом строгое следование традиции является важным принципом ислама, сохраняющим свое регулирующее значение и в настоящее время; всякий отход от обычаев предков уже сам по себе плох и может быть принят только в случае большой в нем нужды и при общем согласии крупнейших и авторитетнейших духовных лидеров. Однако различные школы богословия, сложившиеся в IX–X веках, единые в признании этого главного момента, различаются по степени допустимости ими свободы толкования буквальных указаний раннеисламской традиции»[43].
В процитированной нами работе описываются шесть основных императивов ислама. Это, если говорить кратко: признание единого, единственного, вечного и всемогущего бога – Аллаха (1), обязанность молитвы – салят (2), соблюдение поста – саум (3), паломничество в Мекку – хаджж (4), выплата налога – закят и пожертвования – садака (5), полная отдача сил, а если надо и жизни во имя ислама – джихад (6). Мы видим, что строгое, точное и неукоснительное соблюдение всех без исключения требований Корана, которые, безусловно, надо знать человеку, исповедующему ислам, уже само по себе означает героизм. И напротив, несоблюдение этих требований, а тем более действия и поступки вопреки запретам, заметим, весьма многочисленным (распитие алкогольных напитков, участие в азартных играх, потребление свиного мяса и др.), неумолимо предопределит в день Суда приговор к страшным мучениям в «адском огне». Как подчеркивает М. Б. Пиотровский: «Эти основы религии знает всякий мусульманин, и образованный и неграмотный».
Рассматривая героический этос с точки зрения эпистемологии, следует обратить внимание на весьма существенный факт его познания и знания, которое может быть представлено в сакральных и мирских, или светских, формах. Соответственно различаются смыслы, терминология (глоссарий) и в целом дискурсы как составляющие этосных (бихевиальных) систем. И поскольку, как мы установили выше, первым условием и экзистенциальной основой этосного поведения субъекта является знание, можно сделать вполне обоснованный вывод о том, что эпистемические основания героизма у верующих во многих случаях достаточно резко отличаются от эпистемических оснований героизма у неверующих. Действительно, атеист никогда не совершит подвига, героических дел «во имя Бога».
Наиболее явственно этосный героизм проявляется в изменяющихся исторических и экстремальных условиях, когда соблюдать требования этоса становится особенно трудно, когда следование его правилам сопряжено порой с риском для жизни. И если вспомнить учение Э. Дюркгейма об аномии, то высказанное положение можно облечь в такую форму: героизм обретает особую актуальность и становится в обществе не только чрезвычайно востребованным, но и остро необходимым в обстановке социальной аномии. Но опять же знание этоса, повторим, остается определяющим условием во всех обстоятельствах героического поведения.
Рассматривая героизм в личностном плане, нельзя не вспомнить о феноменах «осознание долга», «осознание ответственности». Действительно, в ряду личностных факторов, инициирующих героическое поведение, едва ли не первое место занимает, как принято говорить, высокое сознание. Это означает, что в определенной ситуации, в конкретных условиях человек осознает свое предназначение, свое призвание, свою исключительную миссию: только он может и должен совершить то, что в повседневности выглядит необычным, невозможным, страшным, немыслимым, из ряда вон выходящим и сопряжено с отказом от популярных ценностей и даже с самопожертвованием. Одним словом, индивидуальная жизненная ситуация для человека складывается так, что он осознает необходимость подвига. Эта ситуация, по Тойнби, называется ситуацией «вызова и ответа». Подвиг – ответ на вызов жизни, вызов неблагоприятных обстоятельств. И чтобы ответ был адекватным, от личности требуются известные знания, опыт, психические и физические способности.
Следует сказать, что подвиг всегда уникален. Уникальность подвига обусловлена уникальностью конкретной жизненной обстановки («временем и местом») и уникальностью человеческой личности как индивида – субъекта подвига. Соответственно, по отношению к познающему субъекту, а им может быть и простой человек («человек из толпы»), и ученый (историк, психолог, социолог), и общественный деятель (член правительства, глава религиозной общины, видный политик), подвиг и тот, кто его совершил, предстают как реальные феномены. Поэтому, рассматривая их место в познании, мы должны исходить из признания их феноменологического бытия со всеми вытекающими из этого практическими последствиями, о которых мы поговорим ниже.
Сам процесс познания подвига как реального события, реального феномена, а также героя как личности, выдающейся личности, имеет строго определенный эпистемологический статус – статус социального познания. Это находит свое выражение в языке, символическом обозначении, в осмыслении общественного и гуманитарного значения, в оценке социальных последствий подвига и личных качеств героя и т. д. Разумеется, к подвигу и его герою может быть и индивидуальное отношение. Но это отношение – вторичное, а первичным, определяющим всю сложную и, не будем забывать, комплексную природу героизма, остается при всех условиях отношение общественное.