ологической литературе, а между тем жизненная практика указывает на него как на субъективное условие героического поведения. И вот только один пример.
В 1952 году молодой французский врач Ален Бонбар предпринял одиночное путешествие на маленькой резиновой лодке через Атлантический океан, чтобы доказать, что люди, терпящие кораблекрушение, в экстремальных условиях (без воды, питаясь только тем, что им может «подарить» океан) могут выжить и победить в борьбе со стихией. Необычное, полное смертельного риска путешествие отважного экспериментатора, по нашей типологии героизма – героя-авантюриста, длилось 65 дней и увенчалось, хотя и трудной, но победой. Материалы путешествия, ценные не только как научный, но и как практически-жизненный опыт, были впоследствии систематизированы и опубликованы отдельной книгой «За бортом по своей воле» (рус. пер.:
М., 1959). Для нас они интересны именно тем, что убеждают в существовании «героического характера», которым, несомненно, обладал Ален Бонбар.
Природу, структуру героического характера еще предстоит изучить и, конечно, в первую очередь специалистам-психологам. Здесь мы укажем только на одну особенность интересующего нас феномена – непременное наличие в нем элемента, который в психологии называют «мужеством». В психологических словарях мужество определяют как личностное качество, выражающееся в способности действовать решительно и целесообразно в сложной, опасной обстановке, контролировать импульсивные порывы, преодолевать чувства страха и неуверенности, в умении мобилизовать силы на достижение поставленной цели[73]. Пример Бонбара показывает, что мужество – необходимая черта героического характера. И в связи с этим обращают на себя внимание слова самого Бонбара, что его опыт служит доказательством «преобладания психики над физиологией».
Исключительно важной и вместе с тем трудноразрешимой задачей не только индивидуальной, но и коллективной психологии является выяснение места и роли агрессии в осуществлении героического подвига. По поводу природы этого психического феномена в психологических и философско-антропологических исследованиях встречаются разные мнения, что существенно осложняет поиск приемлемого решения названной задачи. Э. Фромм в книге «Анатомия человеческой деструктивности» (рус. пер.: М., 1994) отмечает, что «многозначность слова „агрессия“ вызывает большую неразбериху в литературе». На основе собственного анализа ученый приходит к выводу о том, что наряду со «злокачественной» агрессией необходимо признать существование «доброкачественной» агрессии. Она проявляется, в частности, в самообороне, в игре, в ответной реакции субъекта на угрозу, в стремлении к личностному и групповому самоутверждению и т. д. Действительно, кто осмелится осудить агрессивность солдата, вступающего в бой и героически защищающего свою страну, свою Родину от чужеземных захватчиков. В подобной ситуации агрессия как психическое состояние, субъективное поведение категорически не может рассматриваться в отрицательном, негативном смысле. И героизм в подобных случаях органично связан с агрессией как естественной природной человеческой реакцией на внешнее возмущение, как проявление инстинкта самозащиты.
Указывая на существенную роль агрессии как черты героического характера, мы хотели бы вместе с тем обратить внимание на два момента. Во-первых, психология героизма непременно и органично связана с типом героизма. Такая связь имеет принципиальный характер. Вполне очевидно, что психология героя-воина отличается рядом особенностей от психологии героя-учителя. Во-вторых, рассматривая остающееся еще весьма неясным для науки место агрессии в совершении подвига, мы считаем закономерным поставить вопрос о психическом феномене аутоагрессии. В самом деле, подвиг А. Матросова (как и подвиг Н. Гастелло) содержит моменты не только агрессии, направленной на врага, что является неоспоримым фактом, но и аутоагрессии, направленной на самоуничтожение, самоубийство. Остается неразрешенной лишь проблема степени осознанности/неосознанности аутоагрессии, которая в указанных и во множестве других подобных случаев обретает социальный статус подвига, героизма.
Не менее, а может быть и еще более сложную научную проблему представляет изучение героической психологии на макроуровне общественной системы. Пока же следует признать факт (и весь человеческий опыт свидетельствует в его пользу) существования феноменов «героический народ», «город-герой», «героическое воинское подразделение» (отряд, взвод, дивизия, армия) и т. д. Известные нам освободительные движения и войны в человеческой истории богаты примерами группового героизма. Но вот какова в нем роль агрессии как «доброкачественной», по Э. Фромму, психической реакции? Какие психические механизмы приводили в действие массовый героизм французских коммунаров, по выражению К. Маркса, «штурмовавших небо», а позже французских партизан «маки» в борьбе с гитлеровскими оккупантами во Вторую мировую войну? Что отличало психику 28 панфиловцев, отдавших свои жизни в бою с фашистами на подступах к Москве в 1941 году, первом трагическом году Великой Отечественной войны? Какие особенности были свойственны сознанию и психике интернационального боевого летного соединения «Нормандия-Неман», участвовавшего в воздушных боях с гитлеровскими асами первоначально в небе над СССР? На все эти вопросы мы находим один общий ответ: героизм масс людей во всех подобных социально-исторических обстоятельствах генерируется чувством свободы – едва ли не самой распространенной и радикальной движущей силой героического поведения, силой, которую мы вообще включаем в число экзистенциальных констант человеческого рода.
Рассматривая феномен свободы и объясняя его именно как «психологический фактор», Э. Фромм в своей знаменитой книге «Бегство от свободы» пишет: «… Несмотря на нередкие случаи поражения, в большинстве случаев свобода все-таки побеждала. Эти победы стоили жизни многих людей, которые были убеждены, что лучше умереть за свободу, чем жить в неволе. Гибель за свободу, по их мнению, была самым достойным концом жизни, наивысшим достижением личности»[74]. Разумеется, чувство свободы – далеко не единственное чувство, подвигавшее массы людей на героические свершения. Да и сама свобода, на что справедливо обращает внимание Э. Фромм, изменяется с точки зрения ее культурно-исторического содержания. Если обратиться к трудам другого, на этот раз русского мыслителя – Л. Карсавина, исследовавшего тоже полные героических моментов монашеские движения в Средние века, то среди психологических факторов массового героизма (на этот раз в религиозной жизни) можно отметить и непоколебимую веру в Бога, и чувства братства, взаимопомощи, и мучительное ощущение потребности покаяния, и гордость от переживания одиночества и нищеты, и мистические настроения. Одним из примеров подобного героизма, по Л. Карсавину, выступает жизнь Франциска Ассизского и его учеников и последователей, целеустремленно направленная к страданиям, самоуничтожению, полному отказу от «земных благ» на «этом свете»[75].
Героическая психология является непременной особенностью целого ряда политических движений и партий. В России такой психологией отличались декабристы, затем, позднее, народовольцы, партии социалистов и коммунистов. Кстати, история коммунистической партии в СССР убеждает в существовании такой закономерности в развитии социальной героической психологии, как волнообразность и цикличность. Вообще же героическая психология имеет исторически преходящий характер.
Еще античные мыслители обращали внимание на связь героизма и трагедии, считая, что именно последняя, как некоторое (у древних греков: «роковое») стечение обстоятельств, служит источником героизма, представляющего собой в подобных случаях адекватную человеческую реакцию, если говорить на языке современной науки. Исторический опыт, накопленный к нашему времени, показывает, что, действительно, существуют эпохи и временные периоды (лаги), отмеченные печатью особого драматизма и даже трагизма, и выход из таких временных состояний возможен только при массовом героизме. Он становится единственно возможным средством преодоления социальных, политических, экономических и экологических потрясений и невзгод, необычным способом выживания людей в экстремальных условиях. Соответственно в жизни отдельных народов, в их истории наступают, как говорят и пишут, «героические эпохи», «героические времена». Но в действительности мы имеем дело не со «временем» и не с «эпохой», а с особым экстраординарным состоянием людей, их духа, их психики, с аномальным поведением, которые обобщенно определяют в литературе посредством терминов «героизм», «героическое», «подвиг». Обычные, привычные, ординарные, благополучные условия жизни делают, говоря попросту, ненужной, социально невостребованной «героическую психологию», которая, как бы мы ни характеризовали ее с точки зрения содержания, всегда является феноменом исключительным, выдающимся, требующим увеличения до пределов возможного психоэнергетических затрат и приводящим в массовых масштабах биопсихические системы, коими являются люди, в неравновесные состояния. Именно так следует смотреть на героизм и его психологию с точки зрения науки синергетики. В условиях же обычных, будничных, как мы уже отмечали, проявлять героизм становится делом весьма трудным, а то и вообще невозможным.
Рассматривая проблемы «героической психологии», «героического духа», нельзя упускать из виду многочисленные и многообразные околонаучные, а в целом ряде случаев просто спекулятивные и даже подстрекательские суждения и положения, встречающиеся не только в «желтой» прессе, но и в сочинениях солидных ученых и философов. Показательна в этом отношении уже упоминавшаяся нами монография В. Зомбарта «Торгаши и герои. Раздумья патриота». Здесь «английскому торгашескому духу», в котором центральное место занимает идеал «вечного мира», немецкий мыслитель демонстративно противопоставляет германский дух милитаризма, определяемый им однозначно: «Милитаризм – это героический дух, поднявшийся на ступень воинского духа»