[90]. Таким образом, он противопоставлял героическую культуру мещанской, культуре посредственности, ординарности, умеренности. Но еще раньше заурядность, обыкновенность, «скуку и серость» мещанства (филистерства) увидели русские революционеры. А. Герцен писал: «Немец ни во что не верит, но пользуется на выбор общественными предрассудками. Он привык к мелкому довольству, к Wohlbehagen (благоденствию. – В. П.), к покою и, переходя из своего кабинета в Prunkzimmer (парадную комнату, гостиную. – В. П.) или спальню, жертвует халату, покою и кухне свободную мысль свою. Немец большой сибарит; этого в нем не замечают, потому что его убогое раздолье и мелкая жизнь неказисты… К тому же немец, лимфатический от природы, скорее тяжелеет и пускает тысячи корней в известный образ жизни; все, что может его вывести из его привычки, ужасает его филистерскую натуру»[91]. Остается добавить, что «немец» здесь не столько представитель известной нации, сколько социальный и даже антропологический тип (образ), репрезентирующий средние слои европейского общества, определенную культуру, получившую в русской литературе имя «мещанской»[92]. В дальнейшем эта культура была исследована и описана и не только описана, но и заклеймена на Западе в произведениях О. Бальзака, О. Уайльда, в России в произведениях А. Островского, А. Сухово-Кобылина, М. Горького и других писателей и публицистов. Согласно утвердившейся традиции, соотносящейся с исторической эпохой, мы будем говорить о двух культурах-антиподах и даже антагонистах: героической и мещанской, при этом акцентируя наше внимание, конечно же, главным образом на культуре героической. Что же касается мещанской культуры, то мы ограничимся следующими замечаниями.
Мещанская культура представляет собой альтернативу героической культуре как «обычное» «необычному», «середина» «крайности», «размеренное» «порыву», «низкое» «высокому», «покой» «буре», «прозаическое» «поэтическому», «серое» «красочному», «скука» «вдохновению», «узость» «широте», «унылое», «будничное» «из ряда вон выходящему», «равновесное» «неравновесному» (в синергетическом смысле). Гераклит говорил: «Для бодрствующих существует единый всеобщий космос. Из спящих же каждый отвращается в свой собственный». Русский человек сказал бы: мещанин дальше собственного носа ничего не видит и не хочет видеть. Мещанская культура ксенофобична, она пугается всякого отклонения от ординара («золотой середины» – в ницшеанском представлении) в любую противоположную сторону, то есть движения в экстремальных направлениях. Поэтому можно сказать, что мещанская культура – это культура покоя, комфорта, равновесия. И любое нарушение покоя, комфорта, равновесия, благополучия, благоденствия, безмятежности мещанин воспринимает как «трагедию». Мещанину, филистеру не свойственно трагическое, а в контексте наших рассуждений – героическое восприятие мира, то есть то, что прекрасно почувствовал Ф. Ницше, а позднее М. де Унамуно. Мир мещанина – это паб, бильярд, карточный стол, это цирк, оперетта, канкан, это стриптиз, подиум и шоу, шоу, шоу (современный вариант древнеримского panem et circenses – «хлеба и зрелищ»). Как не вспомнить здесь печально знаменитый «принцип удовольствия»! Можно совершенно категорично заявить: мещанская культура принципиально антигероическая. Антигероизм – качествообразующая особенность мещанства, мещанской культуры. Но вот какие черты отличают героическую культуру? Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего обратиться к социальной этологии.
Человеческое поведение, какими бы разнообразными ни были его реальные проявления, строится по двум этологическим схемам: приспособления и преодоления. Первая схема – архаическая, доставшаяся человеку в наследство от животного поведения. Вторая схема имеет место исключительно на антропогенном этапе биоэволюции. Она-то и лежит в основе героической культуры. И она же обусловливает главную черту героической культуры, ее дух – дух одоления, дух преодоления. В самом общем представлении героическая культура так и может быть определена: культура преодоления. Следовательно, она предполагает борьбу.
Героическая культура – это культура не приспособления, коего категорически нельзя отрицать, когда мы рассуждаем об антропоморфном бытии, а борьбы, которая принимает не только весьма разные, но и весьма сложные формы в человеческой экзистенции.
Однако ограничиваться только что сказанным при определении героической культуры нельзя. Борьба за существование есть вообще, как известно, закон жизни. Борьба, лежащая в основе героического поведения, героическая борьба, неотделима, что мы уже неоднократно подчеркивали, от нравственности. Нравственный аспект борьбы делает ее не только человеческой, но и героической. Иными словами, преодоление преграды, борьба потому и обретают героический характер, что требуют от субъекта дополнительного превосходства над природными чуждыми силами, и именно нравственного превосходства. Мы уже установили, что подлинный, истинный герой ведет себя, действует, не допуская каких-либо отклонений от утвердившейся в рамках данной культуры нравственной системы. Как говорят в русском народе, действительный герой никогда не пойдет на какие-либо сделки с совестью, на какие-либо уступки бесовщине. И этим герой отличается от гения, которому прощаются, и вовсе не редко, безнравственные поступки. Поэтому ценность (цена) героического поведения возрастает как бы вдвойне, поскольку индивид должен не только преодолеть встретившиеся на его пути объективные препятствия, но и взять еще одну «высоту», на этот раз связанную с его субъективностью, с его внутренним миром. Именно с учетом этого субъективного обстоятельства мы говорим, что можно быть великой личностью, но не быть героем. И здесь, на наш взгляд, следует вернуться к Ф. Ницше, к его герою-сверхчеловеку. Герой-имморалист у Ницше – это сверхчеловек, отрицающий не вообще мораль, а мораль рабскую, или христианскую[93], мораль тварную и в еще большей мере – мораль мещанскую, которую немецкий философ отождествляет с «сократизмом», то есть с расчетом, рационализмом, разумностью как основой «довольства и радостности» современного европейца. «Воспитание страдания, великого страдания – разве вы не знаете, что только это воспитание во всем возвышало до сих пор человека? То напряжение души в несчастье, которое прививает ей крепость, ее содрогание при виде великой гибели, ее изобретательность и храбрость в пресечении, претерпении, истолковании, использовании несчастья, и все, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум, хитрость, величие, – разве не было даровано ей это под оболочкой страдания, под воспитанием великого страдания?» – рассуждает Ницше в своем эссе «По ту сторону добра и зла»[94]. Отличительная и главная черта мещанина – органическая неспособность страдать.
Приведенные рассуждения немецкого философа приводят к выводу о том, что сам подход к дионисийской культуре как героической у него чисто номинальный. В произведениях вкривь и вкось перетолкованного мыслителя, которого нацисты записали чуть ли не в духовные отцы, многократно подчеркивается, что нет никого обыкновеннее, натуральнее, естественнее, чем грек в эпоху античности. Герой у Ницше – сверхчеловек, а сверхчеловек относится к жизни как средству и материалу творчества своей воли. Таким образом, героическая культура – не прошлое, а будущее человечества. Соответственно, героизм заключается в радикальном отрицании «худосочной» культуры. Эту теорию героизма Ницше обычно называют «нигилистической». Попытаемся в противовес ей сформулировать основания «позитивной» теории героической культуры.
Во-первых, отметим еще раз, что хронологически героическая культура не зафиксирована, как это представляли себе Вико, Ницше и другие мыслители. Поэтому нельзя говорить, что она предшествует той или иной культуре либо следует за ней как, скажем, одна общественно-экономическая формация за другой. Существование героической культуры обусловлено:
А. Историческим временем, которое обычно в литературе называют «тяжелым», «трагическим», «драматическим», «кризисным» и просто «лихолетьем». Такие периоды испытаний человека и целых масс людей «на прочность» обычно вызываются природными или социальными причинами.
В первом случае – сложными географическими условиями, неурожаем, эпидемиями, стихийными бедствиями (пожарами, наводнениями) и прочим. Во втором случае – войной, классовым противостоянием, политическими и экономическими кризисами и прочим. Названные причины, как мы уже указывали выше, вызывают ситуацию, инициирующую героическое поведение.
Б. Историческими задачами, которые решаются народом, государством, обществом. Чем масштабнее, радикальнее, величественнее эти задачи, тем больше требуется от масс героического энтузиазма, который может проявляться как неосознанно, интуитивно, стихийно, так и осознанно, планово, с отчетливым пониманием цели, характера и значения социально-исторических перемен.
Оба эти обстоятельства делают героизм социально востребованным. Тогда-то и наступают эпохи героизма (героические эпохи).
Во-вторых, носителем героического начала являются индивиды, которых и называют «героями», либо целые массы, народ, и тогда о последнем говорят как о «героическом народе». Таким образом, героическая культура предполагает наличие определенного субъекта. Между тем и другим (субъектом и культурой, культурой и субъектом) имеет место связь, подчиняющаяся закону адекватности. Простой пример: субъектом рыцарской культуры выступает «рыцарь». Субъектом героической социалистической культуры является «трудовой народ».
В-третьих, ядро героической культуры – героический этос. Выше было показано, что в его содержание входят принятые, ставшие достаточно устойчивыми и получившие сравнительно широкое распространение стереотипы, правила, стратегические и тактические приемы, эталоны героического поведения. Еще раз подчеркнем, что в основе последнего лежит схема преодоления жизненных препятствий, борьба с теми или иными невзгодами. Непременными компонентами героической культуры являются героическая идеология и героическая психология, о которых подробно шла речь выше.