— Граждане, — продолжал юный гвардеец, обращаясь к Делеклюзу, — мы пришли просить у вас смерти этого человека. Нужно, чтобы он умер. Каждый день нас душат, нас хладнокровно убивают. Каждый день наши друзья падают рядом с нами. Вчера жандармы убили на моих глазах моего раненого брата. Нам нужна месть, нам нужна жизнь этих подлецов. Если мы должны идти на смерть, не убивая, мы больше не станем бороться! Я разобью мое ружье! Да, мы охотно готовы умереть, мы не хотим считать нашей пролитой крови, но нам нужно наказать злодеев, нам нужна месть!
Артур Арну, присутствовавший при этой сцене, так описывает облик молодого коммунара: «Все это было сказано с своеобразным суровым красноречием, с энергией и печалью, которую невозможно передать. Крупные слезы, которые он не вытирал, а смахивал быстрым движением руки, стыдясь своей слабости, текли по его смуглым, похудевшим от усталости щекам, в то время как огонь страсти горел в глазах и все тело трепетало от внутреннего волнения. Моментами, когда он говорил о своем накануне убитом брате, его голос прерывался в пересохшем горле и переходил вдруг в шипящие звуки.
Это было жутко».
Побледневший Делеклюз молча слушал взволнованную речь. Видно было, что он совершенно потрясен и колеблется. Вдруг, словно приняв наконец решение, он так же горячо и страстно отвечал молодому бойцу и его товарищам:
— Не будем подражать нашим врагам, не будем убивать безоружных пленников. Не делайтесь судьями сами, положитесь на Коммуну, которая не позволит, чтобы вас убивали безнаказанно. Нужно судить этого человека. Иначе ни я, ни мои товарищи не дадут согласия на его смерть!
Коммунары, перебивая друг друга, стали возражать. Тогда Делеклюз схватил юношу за руки, он назвал его своим сыном. Он страстно заговорил об идеалах Коммуны, о том, что она призвана уничтожить зло и жестокость на земле. У самого Делеклюза на глазах выступили слезы. И он уговорил коммунаров, спас жизнь жандарма, который, наверное, не задумываясь, застрелил бы и старика Делеклюза и неизвестного юного героя.
Непоколебимый в своих нравственных принципах, Делеклюз не страдал ни сентиментальностью, ни слабостью. Этот железный человек просто был олицетворением справедливости.
Вот почему он критиковал Рауля Риго и в конце концов добился его отставки. Риго был отчаянным революционером, он умер как герой. Необыкновенное мужество проявил в конце и его друг Теофиль Ферре. Но эти молодые бланкисты, особенно Риго, делали все с какой-то бесшабашной бравадой, шумом и треском.
— Мне некогда думать о законности, — повторял Риго, — я делаю революцию!
А между тем город кишел агентами Тьера, которые совершенно беспрепятственно сновали между Версалем и Парижем. Риго с огромной помпой арестовывал второстепенных врагов, особенно священников. Вот как он вел допрос одного из них.
— Ваша профессия? — спросил Риго.
— Служитель бога.
— Где обитает ваш бог?
— Он повсюду.
— Запишите, — приказал Риго секретарю, — служитель некоего бога, адрес которого неизвестен.
Это, конечно, было забавно, но несерьезно. Газета социалистов «Ла Коммюн» писала: «Здесь нет измены, есть только глупость плутов и мальчишек, завладевших различными общественными должностями, в которых они не понимают ничего. В их руках общественная безопасность превращается в неожиданную засаду и общественное благо означает пренебрежение элементарными гарантиями».
Сначала в Комиссии общественной безопасности молодые бланкисты Риго и Ферре находились под контролем твердого и надежного человека, рабочего-литейщика Дювала, генерала Коммуны. Но он погиб 3 апреля. Стали искать серьезного человека для руководства политической полицией, которая в условиях осажденного города играла колоссальную роль. Интеллигенты, вроде Вермореля, проявляя щепетильность, отказывались заниматься этим тяжелым, неприятным делом. Остался Риго и продолжал действовать с лихими замашками типичного парижского гамена. О какой настоящей бдительности могла идти речь, если бывший студент Гастон де Коста, правая рука Риго, сразу после поражения Коммуны трусливо выдавал версальцам своих товарищей. Спустя почти сто лет в архивах нашли десятки написанных им доносов!
Делеклюз, вместе с которым выступали социалисты, добился отставки Риго с поста делегата общественной безопасности и замены его более деловым и надежным Курнэ. Характерно, что Делеклюз тут же предложил оставить Риго и Ферре членами комиссии, поскольку они все же приобрели специальный опыт.
Одновременно Делеклюз добивается укрепления руководства Коммуны в целом. На примере комиссии безопасности он имел возможность убедиться, что необходимы решительные меры по централизации власти. Ведь положение Коммуны становилось все более тяжелым, а в управлении ее делами царили беспорядок и хаос. Коллегиальные комиссии, эти своеобразные министерства, состоявшие из пяти-шести человек, не возглавлялись ответственными руководителями. Центральная, исполнительная, комиссия, в которую входил Делеклюз, не пользовалась реальной властью для координации действий остальных комиссий. Она занималась мелкими текущими делами. А сама Коммуна, то есть общее собрание всех ее членов, просто была не в состоянии детально контролировать комиссии. Часто ее шумные, беспорядочные заседания посвящались случайным, мелким вопросам или выливались в споры, конфликты, не приносившие пользы. Все дела решались самотеком, не было никакой четкой организации. Дух прудонистской анархической децентрализации или федерализации поражал Коммуну параличом. Боязнь единоличного руководства, доведенная до абсурда, грозила превратить Коммуну в подобие крикливого, но беспомощного старого польского сейма.
Делеклюз с тревожной озабоченностью часами беседует с наиболее серьезными людьми обо всех этих делах, особенно с Эдуардом Вайяном и Паскалем Груссе. 20 апреля этот последний по совету Делеклюза вносит предложение об изменении управленческой структуры Коммуны. Каждая комиссия должна выбрать из своей среды одного руководителя, а все они войдут в исполнительную комиссию. Но последовало контрпредложение Клюзере вообще ликвидировать комиссии, заменив их единоличными делегатами. Разгорелась жаркая дискуссия. Одни кричали об опасности диктатуры, другие — о ее необходимости. Делеклюз вмешался и внес компромиссное предложение, по которому Коммуна выбирает делегатов, которые возглавят комиссии. Делегаты вместе составляют исполнительную комиссию, они ежедневно отчитываются перед Коммуной. Предложение Делеклюза сразу принимается 47 голосами против 4.
Наконец, в Коммуне установился некоторый порядок. Исполнительная власть отныне бдительно контролируется Коммуной. Но и делегаты наделяются большей властью и ответственностью. Коммуна теперь действительно похожа на высший орган власти, который может не размениваться по мелочам. Организованность Коммуны усилилась, хотя, к сожалению, далеко не в той степени, в какой этого требовали события. Но в тех условиях большего достичь было невозможно. И хотя Делеклюз после этой реорганизации всего лишь член военной комиссии и не входит в обновленную исполнительную комиссию, его авторитет еще более возрос.
На протяжении восьми недель существования Коммуны Делеклюз неизменно направлял свою энергию именно туда, где создавалось наиболее опасное, критическое положение, где дело Коммуны надо было спасать решительными мерами. Многие члены Коммуны тоже сознавали опасность. Но одни фатально мирились с неизбежностью поражения и гибели, другие не имели достаточного авторитета, чтобы повлиять на ход дела. Были и такие, кто питал беспочвенные иллюзии и, слепо веря в победу, пребывал в состоянии блаженного оптимизма.
Делеклюз, наученный многими поражениями в своей долгой революционной жизни, всегда очень остро ощущал грозившую опасность, и в нем, старом и больном человеке, эта опасность пробуждала какую-то сверхчеловеческую энергию, неистовую страстность и волю к борьбе. Именно поэтому среди всех забот, которые взваливал на свои плечи закаленный якобинец, на первом месте неизменно стояли военные дела Коммуны. Они действительно с самого начала были ее наиболее слабым местом. Делеклюз почувствовал это сразу после 3 апреля, когда коммунары потерпели неудачу в своей первой и единственной попытке наступления на Версаль.
Собственно, первая роковая ошибка в военном деле лежит на совести Центрального комитета Национальной гвардии. 18 марта он обладал огромным военным превосходством над Тьером. На другой день после революции у Тьера осталось всего около двадцати тысяч солдат, причем деморализованных, даже враждебно настроенных к своим генералам. А Центральный комитет, имея в десять раз больше бойцов, причем охваченных энтузиазмом после одержанной победы, не осмелился увенчать эту победу немедленным наступлением па Версаль. А чего стоило назначение командующим Национальной гвардии алкоголика, полупомешанного Люлье! Это он преступно отдал версальцам могучий форт Мон-Валерьен, ключ к победе.
Центральный комитет сместил Люлье и назначил генералами Национальной гвардии отважных революционеров Дюваля, Флуранса, Эда, Бержере. Они рвались в бой, хотели идти па Версаль и пошли 3 апреля в наступление, как на парад. Они не были военными, не знали элементарных правил тактики. О чем можно было говорить, если импровизированные генералы забывали, что для пушек нужны зарядные ящики со снарядами, что бойцам необходимы полевые кухни, что, кроме барабанщиков, трубачей и знаменосцев, вперед надо посылать разведку?
После трагического поражения 3 апреля Коммуна принимает решительные меры. Форты и крепостные стены повсюду занимают батальоны коммунаров, создается сеть траншей. Снова был занят пригород Курбевуа и укреплен баррикадами мост Нейи.
Но 7 апреля следует новый тяжелый удар — версальцы взяли мост Нейи. Там командовал Бержере, тот самый храбрый Бержере, который еще в вылазке 3 апреля проявил полную неспособность руководить боями. Накануне нового поражения Бержере писал: «Что касается Нейи, этого предмета домогательств наших противников, то я сильно укрепил его и вызываю целую армию атаковать его». Бержере хвастал, что живым не уйдет с моста. Но 7 апреля в 4 часа дня, несмотря на героическое сопротивление коммунаров, мост Нейи был потерян.