Немало забот требует от Эжена и семья. Конечно, его брат Ипполит обходится и без его помощи; он тоже вступил в Национальную гвардию. Но надо помогать младшему, Луи, который неизлечимо болен и не может прокормиться сам. К тому же война обрушилась и на родителей Эжена. Вместе с другими жителями, бегущими от наступавших немцев в Париж, они вынуждены бросить свой домишко. Старику Эме Варлену особенно обидно, ибо как раз выдался хороший урожай винограда. И вот все добытое тяжким трудом пришлось бросить. Поселились старики у брата матери, у дядюшки Дюрю, где Эжен начинал свою самостоятельную жизнь. Старики не перестают волноваться за свой дом. Однажды, узнав, что немцы еще не дошли до Клэ, отец не выдерживает и пешком идет домой. Дом цел, и в нем не немцы, а французские солдаты. Но, боже мой, от этого не легче. Солдаты опустошили бочки с вином и перевернули все вверх дном. Немцы приближаются, и старик, убитый горем от потери всего, едва передвигаясь вместе с толпой беженцев, возвращается в Париж совершенно больным. Несколько недель спустя он умирает в больнице Сент-Антуан, и Эжен Варлен везет на кладбище своего скромного, трудолюбивого, доброго отца.
Тем временем положение в Париже непрерывно обостряется. Ранним утром 22 января 1871 года в районах Батиньоля и Бельвиля тревожно загрохотали барабаны Национальной гвардии. К мэрии XVII округа по одному или группами по нескольку человек спешили национальные гвардейцы. В густом, холодном тумане мелькали их фигуры. Среди первых здесь были Варлен и Бенуа Малой. Долго стояли, обменивались слухами, новостями. Толком никто не знал, что же предстоит делать. Затем вслед за барабанщиком с трехцветным знаменем, на конце древка которого прикреплен фригийский колпак — символ революции, двинулись к Ратуше. Настроение у всех мрачное, но решительное. Уже два дня гвардейцы возмущенно обсуждали результаты вылазки Национальной гвардии в Бюзенвале. Правительство «национальной обороны» наконец-то согласилось атаковать пруссаков и дать Национальной гвардии, рвавшейся в бой, возможность скрестить оружие с врагом. Гвардейцы проявили чудеса храбрости, захватили укрепления и важные пункты, хотя потеряли много бойцов. А затем последовала команда отступить. Никто до этого не понимал тактических маневров генерала Трошю. Но под Бюзенвалем даже у самых наивных окончательно раскрылись глаза. Одно слово у всех на устах: измена! Так оно и было, ибо если даже прусские офицеры сами направляли бы действия парижских национальных гвардейцев, то и тогда вряд ли удалось бы провести столь пагубную для французов операцию. Но, с точки зрения Трошю, Жюля Фавра и других руководителей правительства «национальной обороны», в этой затее был несомненный, хотя и зловещий смысл. Они хотели дать наглядный урок вооруженному населению Парижа: дальнейшая оборона невозможна. Трошю и Фавр уже давно тайно готовили капитуляцию, о которой сейчас узнали все. Эти два иезуита действовали настолько грубо, что возмущение достигло предела. Еще вчера национальные гвардейцы освободили Флуранса из тюрьмы Мазас. А сегодня его друзья Риго, Дюваль, Сапиа вели гвардейцев к Ратуше. Если 31 октября прошлого года плачевно закончившийся поход на Ратушу был еще относительно мирным, то теперь настроение накалилось. Говорили только о свержении правительства, повторяя заключительные слова знаменитой «красной афиши»: «Место народу! Место Коммуне!»
Было уже три часа, когда 91-й батальон, во главе которого шел Варлен и его друзья, появился на улице Риволи. В этот момент с Гревской площади перед Ратушей раздался треск выстрелов. Перестрелка длилась недолго. Правительство встретило гвардейцев непродолжительным, но жестоким огнем из окон Ратуши. Было убито и ранено около 50 человек. Совершенно неорганизованные батальоны национальных гвардейцев отступили. Вновь, как обычно, узкая группа отважных, но непредусмотрительных заговорщиков-бланкистов не позаботилась о предварительной организации дела. Вот почему Варлен и другие члены Интернационала не доверяли Бланки. Правда, Варлен в отличие от многих своих друзей никогда лично не уклонялся от поддержки революционных выступлений, как это было и 22 января. Но действовать совместно с другими группами социалистов, особенно с бланкистами, самыми решительными из всех, Интернационал не смог. Среди руководителей Интернационала не было единства, большинство их не ставило вопроса о захвате власти. Варлен понимал, что, располагая столь ограниченным влиянием, Интернационал самостоятельно не способен организовать эффективное выступление. За два дня до событий 22 января Варлен участвовал в очередном заседании па площади Кордери. Обсуждалось намерение булочников — объявить (в разгар голода!) забастовку! Варлен высказался против. На заседании много говорилось о необходимости создания своей газеты. Ничего определенного не решили, хотя никого не надо было убеждать, что газета нужна. Но где взять денег? На заседании царил пессимизм. Оптимизма не обнаружилось и на следующем заседании, 26 января, где Варлен констатировал с грустью, что парижское бюро Интернационала по-прежнему штаб без армии, в котором к тому же царит разброд. Парижские секции Интернационала оказались расколотыми на две части.
После того как 28 января правительство официально согласилось на капитуляцию, 8 февраля должны были состояться выборы в Национальное собрание. Огюст Серрайе, представитель Генерального совета Интернационала, еще в октябре прошлого года не смог найти общего языка с французскими интернационалистами. Тогда он объединил поддержавшие его одиннадцать секций и в противовес прежнему федеральному совету организовал второй такой совет. На выборах в Национальное собрание он отказывался от любого сотрудничества с другими левыми. Никакого реального успеха деятельность Серрайе не принесла и на выборах. Варлен, неплохо относившийся к самому Серрайе, тем не менее считал, что если ослабленный, дезорганизованный Интернационал выступит обособленно, то его влияние будет вовсе сведено к нулю. Союз с бланкистами, якобинцами, такими, как Делеклюз, просто с левыми республиканцами оставался единственным выходом. Варлен поэтому поддерживал выдвижение единого списка от Интернационала, Федеральной палаты рабочих обществ и комитета 20 округов. Четверо из этого списка — друг Варлена Малой, а также Пиа, Гамбон и Толен — были избраны депутатами. Выдвигалась кандидатура и самого Варлена. Но избирательная кампания за него практически не велась. Не удалось организовать предвыборных собраний, не было своей газеты, и, конечно, крайне не хватало денег. И хотя Варлен не прошел, он тем не менее собрал 58 тысяч голосов. А ведь Бланки, пользовавшийся огромной популярностью, получил всего 50 тысяч!
Как ни смутна и хаотична была обстановка проведения выборов, в Париже их итог оказался совершенно ясен: народ против позорной капитуляции, против национальной измены, за обновление и оздоровление Франции, за республику. Но ведь Париж, как ни велико его значение, еще не вся Франция. В целом по стране выборы дали удручающий результат. Из 700 депутатов 400 оказались отъявленными монархистами. Единственно, что мешало осуществлению их вожделений, — раскол среди них. Одни были за реставрацию королевской власти Бурбонов, другие склонялись к орлеанской династии, а третьи оставались бонапартистами. Их объединяла только ненависть к Парижу. Великий город, совершивший за сто лет три революции, приводил их в бешенство. Оперный театр в Бордо, где собралось Национальное собрание, еще не видел такого зрелища. Здесь бесновалось все, что было во Франции отсталого, косного, трусливого и подлого. Пусть пруссаки берут, что им нужно, мир любой ценой, лишь бы обуздать красный Париж! Депутатов от Парижа оплевывали, народ, пославший их, оскорбляли, гнусные выдумки выдавались за истину. Особую ненависть вызывала Национальная гвардия Парижа. Ей, а не продажным политикам и опозорившимся генералам ставили в вину капитуляцию. Национальное собрание достойным образом выразило свою жалкую суть, передав власть Адольфу Тьеру, которого Маркс назвал «чудовищным недоноском». Война против Парижа, уничтожение Национальной гвардии, лакейское раболепие перед иноземным врагом, расправа с рабочим классом — вот его политика с самого начала!
Неужели мало перестрадали труженики Парижа, чтобы на них обрушилось это новое бедствие, которое в их устах выражалось двумя словами: «деревенщина» — Национальное собрание, избранное отсталой и одураченной провинцией, и «футрике» — карлик, это чудовище Тьер? Менее чем за один год парижанам пришлось увидеть трагический фарс крушения империи, позорный разгром французской армии, вражескую осаду, голод, двуличие, подлость Трошю и Фавра. Казалось, чаша терпения и так уже переполнена. Но нет! На трудовой Париж, задыхающийся от возмущения и негодования, сжимающий кулаки от гнева, сыплются одно за другим новые оскорбления, притеснения, новые бедствия.
Тьер и «деревенщина», ослепленные ненавистью к революционному Парижу, принимают одно преступное решение за другим. Они отменяют прежний порядок выдачи жалованья национальным гвардейцам, эти несчастные 30 су, которые кое-как поддерживали существование рабочих семей. Они назначают командующим Национальной гвардией генерала Ореля де Паладина, опозорившего себя бездарностью и трусостью. «Он не умеет сражаться, зато умеет расстреливать своих солдат», — говорили о нем. Они отменяют отсрочку внесения квартирной платы, и сотням тысяч бедняков грозит выселение. Они закрывают республиканские газеты и приговаривают к смертной казни любимцев народа Бланки и Флуранса. Отменяется отсрочка погашения долгов по векселям, и множеству мелких ремесленников и торговцев грозит полное разорение. Они мешают доставке в Париж продовольствия. Они угрожают, клевещут на великий город, объявляя его скопищем бандитов, анархистов, варваров, разрушителей. Наконец, избрав Версаль, бывшую королевскую резиденцию, местом заседаний Национального собрания, они лишают бессмертный город, славный Париж звания столицы Франции!
Тьер и монархическое охвостье «деревенского» парламента надеялись, что Париж, истощенный, измученный осадой, деморализованный военным разгромом, путаницей, демагогией, предательством, покорно склонит голову. Произошло обратное. Он гордо поднимает ее и с поистине сверхчеловеческой смелостью обнаруживает в народном движении гениальную прозорливость масс. Оскорбленное позорной капитуляцией искренне патриотическое чувство сливается с решительным стремлением к социальным и демократическим преобразованиям. Начиная с середины февраля город бурлит. В