В этом же издании 3 апреля, когда война версальцев против революционного Парижа уже началась, появились такие утверждения: «Теперь всякий раздор сгладится, потому что все солидарны, потому что никогда не было так мало социальной ненависти, социальных противоположностей».
Газета «Ла Коммюн», в которой сотрудничали видные прудонисты — члены Интернационала, писала в день провозглашения Коммуны, как бы давая ей наказ: «В особенности не забывайте, что население такого города, как Париж, состоит из различных элементов. Будьте справедливы ко всем классам общества, охраняйте все интересы».
Вот какие иллюзии царили в сознании многих социалистов, особенно в первые дни Коммуны, ибо вскоре версальцы помогли многим излечиться от них. Но определенный курс был принят, и Коммуна отвергала все, что в какой-то мере задевало интересы буржуазии, особенно мелкой.
Итак, несмотря на самое активное участие Варлена, этого несомненного революционера, чуждого всяких иллюзий в определении и проведении финансовой политики Коммуны, эта политика не стала орудием и средством социального преобразования. Более того, она далеко не в полной мере способствовала тому, что в тот момент Варлен считал единственно своевременным и необходимым: мобилизации всех сил и средств для спасения Коммуны в смертельной борьбе с Версалем. И здесь речь идет об одной из самых злополучных ошибок Коммуны — об ее отношении к Французскому банку. Началось это еще при власти Центрального комитета, не решившегося сделать то, с чего начинаются обычно революции, — нанесение удара по самому уязвимому месту противника, по его ресурсам, его кассе. Центральный комитет не осмелился захватить банк. Именно Варлену пришлось иметь дело с банком, о чем уже рассказывалось. Но в те дни еще была какая-то возможность оправдания нерешительности ЦК; ведь шли переговоры с депутатами и мэрами, которые тоже вел Варлен. Надеялись на компромисс, причем надеялись наивно. После избрания Коммуны снова встал вопрос о банке, где хранились огромные деньги, с помощью которых Коммуна не только быстро решила бы множество своих проблем, но и нанесла бы очень болезненный удар Тьеру, который, как он сам говорил, был тогда нищ, как церковная крыса. Не захватив банка, Тьеру дали возможность получить из него в десятки раз больше денег, чем брала Коммуна, денег, предназначенных для ее подавления! Ситуация невероятная, чудовищная, абсурдная и для Коммуны гибельная! Как же это могло произойти?
Вести дела с банком Коммуна поручила члену финансовой комиссии Шарлю Беле, этому буржуа с прудонистской, то есть псевдосоциалистической, окраской. Он 29 марта отправился в банк, где его встретил вице-директор де Плек. Ломая руки, этот версальский агент взволнованно запричитал:
— О господин Беле, помогите мне спасти это: это состояние нашей страны, это состояние Франции!
Старика, помешанного на буржуазной «законности», на идее святости частной собственности, не пришлось долго упрашивать. Вернувшись в Ратушу, он заявил исполнительной комиссии Коммуны:
— Необходимо уважать банк со всеми его привилегиями и преимуществами. Надо, чтобы он стоял высоко с его безупречным кредитом и с его билетами, обмениваемыми на звонкую монету франк за франк. В этом заинтересована вся Франция, следовательно, и Версаль. Но настолько же, и даже больше, заинтересован и Париж, а вместе с Парижем и Коммуна. Если мы приступим к захвату банка, если мы займем его Национальной гвардией… произойдет ужасающий кризис, за который на Париж ополчится весь свет, а на Коммуну — все парижское население!
Коммуна согласилась со всеми этими невероятными аргументами! Да, банк был достоянием Франции, в нем она была заинтересована, но какая Франция — вот в чем вопрос? Французский банк с его тремя миллиардами франков был достоянием буржуазии, и только буржуазная Франция была заинтересована в том, чтобы Коммуна не посягала на него. И напротив, пролетариат Франции должен был и мог овладеть этими богатствами, накопленными его же трудом. Увы, в Коммуне не нашлось никого, кто решительно потребовал бы этого.
Коммуна благосклонно слушала речь Беле в защиту банка 29 марта. Открытая война Версаля против Парижа еще не началась, и многие надеялись на какой-то компромисс. Однако и позже, когда на улицах Парижа уже рвались версальские снаряды, когда коммунары, истекая кровью, защищали Коммуну, она продолжала благоговейно хранить богатства своего смертельного врага. 2 мая Журд говорил на заседании Коммуны, что «чрезвычайно существенно оберегать Французский банк и даже помогать ему». И Коммуна снова согласилась с этим. Не нашлось никого, кто бы поставил под сомнение эту невероятно близорукую политику! Что касается Варлена, то он, в отличие от Беле и Журда не защищал столь ретиво золото буржуазии. Однако он не предлагал и захватить его. Вместе с Журдом он тщательно экономил каждый сантим, чтобы Коммуна хотя бы не умерла с голоду, когда рядом лежали колоссальные деньги, притом деньги врага, которые если и не спасли бы Коммуну, то хотя бы как-то облегчили ее положение. За массивными стенами Французского банка спокойно хранились груды золотых слитков, а мимо этих стен проходили одетые в лохмотья, голодные батальоны Национальной гвардии. Они шли на смерть в битве против хозяев этого золота…
Разумеется, не сомнительные аргументы Беле побуждали Варлена хранить нейтралитет в этом деле. Были соображения и посерьезнее. Прежде всего захват банка, конечно, задел бы интересы не только кучки его богатейших хозяев, но и массы мелких держателей акций, которых насчитывалось до 15 тысяч. В банке учитывались векселя и на небольшие суммы, начиная со 100 франков. Их многочисленные владельцы, то есть мелкая буржуазия, тоже были бы болезненно затронуты. Поэтому Коммуна и вела себя так осторожно.
Наконец, считали, что богатства банка служат своеобразным залогом того, что Франция выплатит Пруссии пятимиллиардную контрибуцию по мирному договору. Опасались, что захват банка вызовет прямое вмешательство прусских войск, по-прежнему стоявших по восточной окружности Парижа.
Кстати, Морис Шури, глубокий знаток Коммуны, в одном из своих последних исследований приходит к такому заключению: «Даже то, что можно рассматривать как ошибку Коммуны, то есть стремление комиссара финансов Журда не трогать запасов Французского банка, основано на его озабоченности сохранением возможности кредита в пользу рабочих кооперативов, чтобы позволить им конкурировать с капиталистическими предприятиями».
Но дело даже не в этих, впрочем, весьма спорных соображениях. Нейтральную позицию Варлена по отношению к Французскому банку можно понять только в связи со всей его политической линией. А ее суть заключалась в том, что он в отличие от некоторых своих восторженно оптимистических товарищей с самого начала видел положение в его истинном свете. До 18 марта у него был продуманный план постепенного пробуждения Интернационала к активной политической деятельности и превращения Национальной гвардии в орудие пролетарской революции. Для этого лишь нужно было время. Внезапный поворот событий 18 марта перечеркнул этот план. Варлен не считал, что мартовская революция позволяет сразу осуществить коренное социальное преобразование общества. Он видел, что условий для этого пока нет. Еще неразвитый, неорганизованный, в основном ремесленный пролетариат, почти не отделившийся от основной массы мелкобуржуазного населения, хотя и не хотел уже жить по-старому, но еще не готов был к коренному социальному перевороту. Вся социально-экономическая структура Франции не созрела для этого. Главное же — у пролетариата не было своей политической организации — партии. Зачатки ее, созданные Варленом и его друзьями в последние годы империи, секции Интернационала и профессиональные рабочие общества не выдержали императорских преследований, испытания войны и последовавших за ней событий и фактически распались. Варлен считал, что в этих условиях Коммуна в лучшем случае непосредственно даст возможность лишь максимально демократизировать республиканский строй и достичь определенных социальных завоеваний для рабочих. Этот успех и будет исходной позицией для дальнейшей, требующей немалого времени борьбы за социализм. Но и такие, тоже весьма смутные замыслы, как вскоре понял Варлен, оказались нереальными. В начале апреля, после трагической неудачи стихийной массовой вылазки коммунаров, завершившейся отступлением и гибелью ее героических, но неопытных полководцев Флуранса и Дюваля, после новых военных поражений Варлен понял, что половинчатый исход ожесточенной борьбы невозможен, что Коммуна обречена на верную гибель. Теперь Варлен уже не видел иной перспективы, кроме поражения столь неподготовленного и плохо руководимого пролетарского восстания. Охваченный глубокой тоской, Варлен сознавал, что и сам он, быть может, и не в той степени, как другие деятели Интернационала, тоже оказался не готов к великим испытаниям, грозно и властно втянувшим его в свой фатальный водоворот.
Отныне вся деятельность Варлена в Коммуне направлялась чувством бесконечной преданности делу пролетариата, чувством социалистического долга, но отнюдь не какой-либо последовательной программой или планом. Варлен видел, что события опередили, спутали его прежние замыслы, что обстановка невероятно осложнилась. Он испытывал мучительные сомнения, колебания и неуверенность в правильности многого из того, что делала Коммуна.
Вспомним его, каким он был в последние годы империи, когда его энергичные, целеустремленные действия так способствовали расширению влияния Интернационала! Теперь же перед нами словно другой человек. Даже внешне он изменился, стал необычайно замкнутым, молчаливым, говорили даже — скрытным. Выражение какой-то меланхолии не сходило с его лица. Но это был тот же Варлен, но в других условиях. Таких, которые сильнее любой самой выдающейся личности. Нередко в этих случаях люди, не слишком преданные идеям и принципам, уходят, махнув рукой. Убежденные и благородн