водит ряд радикальных мер, помогающих предотвратить полный развал дела снабжения героических бойцов Коммуны, получающих в эти тяжелые дни все необходимое. Он упрощает структуру интендантства, вводит строгий контроль и жесткую экономию во всех звеньях снабжения. Для него не существовало мелочей; он все считал в этот момент важным. Характерный эпизод. Один из генералов Коммуны прислал счет на оплату сшитого им у бывшего императорского портного мундира из роскошного драпа. Варлен отказал в оплате и написал на счете: «У Коммуны нет денег для дорогих нарядов».
Но Варлен отнюдь не был сухим, черствым администратором. Ко всем он относится с вниманием и благожелательностью, высоко уважая человеческое достоинство каждого. Его предшественников в интендантстве решили предать суду за хищения и взяточничество. Несмотря на чудовищную нагрузку, Варлен находит время и сам тщательно расследует дело. Он убеждается в невиновности братьев и пишет им следующее письмо.
«Граждане!
Я был назначен на ваше место в интендантстве в тот день, когда комитет решил вас арестовать.
Основанием для этих мер явились многочисленные жалобы на деятельность интендантства.
Моей первой заботой после обеспечения деятельности всех служб было выяснение того, что было истинным или ложным в обвинениях, выдвинутых против вас, и я смог быстро убедиться, что жалобы, обвинения по поводу вашей деятельности в значительной мере не обоснованы, и, уж во всяком случае, они относятся не к вам. Поэтому я тут же потребовал вашего немедленного освобождения.
Сейчас, после того как в течение пятнадцати дней я возглавляю созданную вами организацию, которую до этого правительство версальцев сумело полностью дезорганизовать, я счастлив подтвердить, что я не нашел ничего в актах вашей администрации, что могло бы скомпрометировать вашу добропорядочность.
Я надеюсь, кроме того, что, когда я должен буду дать отчет в выполнении своей миссии, я смогу воздать должное вашим усилиям по обеспечению деятельности сложных органов военного снабжения.
Привет и братство.
Глава интендантства, член Коммуны
Э. Варлен».
Варлен по своей душевной природе всегда испытывал какую-то боль, страдание при виде несчастья, несправедливости, которые обрушивались на других людей, будь то лично знакомые ему отдельные личности или вся масса бедняков, парижских рабочих. А на их долю выпало за последний год столько суровых испытаний! В первые дни после революции 18 марта они радостно воспрянули духом, в их глазах Варлен видел сияние надежды. Но по мере того, как Коммуна сталкивалась со все более тяжелыми трудностями, настроение озабоченности и тревоги охватывало людей. Варлен с молчаливым, но напряженным вниманием вглядывается в лица коммунаров. Кажется, что он ищет у них ответа на вопросы, которые так мучают его самого.
А разношерстная толпа парижан теперь резко отличается от тех, кто заполнял лучшие улицы и бульвары города еще несколько лет назад. Не видно элегантных экипажей, солидно прогуливающихся с зонтами буржуа и разряженных дам, некогда заполнявших пышными юбками всю ширину тротуаров. Казалось, что люди из предместий переселились в центральные районы Парижа. Многие с оружием в руках и в военной форме, поражающей разнообразием и бедностью. Они напоминают какую-то смесь из солдат разных армий. Галуны на синих парусиновых брюках национальных гвардейцев, часто украшенных еще и грубыми заплатами. Мешковатые коричневые блузы смешиваются с вязаными жилетами, пальто без пуговиц с красными рубахами гарибальдийцев. С трогательным щегольством коммунары украшают свои импровизированные мундиры галунами, кистями, петушиными перьями, торчащими на шляпах и кепи, на бескозырках моряков. Их вооружение также необычайно разнообразно: ружья, карабины, револьверы производства разных стран и, к несчастью, разных времен, чаще всего уже давно прошедших. Выделяются женщины Коммуны. Одни одеты в мужские военные костюмы, другие упорно пытаются сохранить традиционную элегантность парижанок, даже с тяжелым ружьем в руках.
Варлена, естественно, интересует не живописный облик коммунаров, а их мысли, настроения. Правда, лишь несколько раз за время Коммуны он смог побывать на собраниях столь многочисленных теперь народных клубов, где люди изливали душу в безыскусных речах, в которых столько же искреннего чувства, страсти, мечты, сколько и наивности, простодушия и часто непонимания сложности обстановки, беспочвенного, слепого оптимизма.
Однажды в одном из коридоров Ратуши Варлена остановила Натали Лемель, его давний друг. Эта энергичная женщина тоже была переплетчицей и в последние годы империи являлась одним из самых надежных помощников Варлена в борьбе за создание рабочих кооперативов. Это она помогала Варлену организовать сеть рабочих столовых «Мармит». Сейчас Натали Лемель стала одной из виднейших руководительниц женщин-коммунарок. Она со страстью высказывает Варлену свои опасения за судьбу Коммуны, возмущается робостью, непоследовательностью ее руководства. Почему не прислушаются к голосу народа? Почему требования, звучащие в народных клубах, остаются гласом вопиющего в пустыне? Варлен терпеливо рассказывает ей о сложном положении в правительстве Коммуны. Он, конечно же, придет на заседания клубов и в церковь Сен-Сюльпис в VI округе, который Варлен представляет в Коммуне, и в церковь святого Ефстафия — у ее стен он когда-то начинал свою жизнь в Париже…
И вот он в огромном помещении, готические своды которого теряются в темноте. На скамье для церковного причта сидят руководители клуба, на столе перед ними две керосиновые лампы; света не хватает для огромного зала, все происходит в полутьме, и причудливые тени колышутся на громаде колонн. Многие по привычке, входя в храм, инстинктивно снимают шапки, но большинство сидят в головных уборах. Все скамьи заняты, люди стоят в боковых приделах. Высоко прилепившаяся к одной из колонн кафедра для проповедника служит революционной трибуной. Серебряный звон колокольчика, обычно возвещавший начало церковной службы, на этот раз оповещает о начале заседания. Вслед за тем раздается мощный гул органа. Но под сводами звучит не религиозная музыка. Это «Марсельеза»! Странное, фантастическое зрелище! Кажется, что в древнем храме собрались приверженцы какой-то новой религии, исповедующие ее со страстью первых христиан древности. На кафедре Натали Лемель…
— Мы подошли к великому моменту, — говорит она с волнением, — когда нужно умереть за родину. Долой слабость и неуверенность! Все в бой! Все должны выполнить свой долг! Надо раздавить версальцев!..
Ораторы, мужчины и женщины, сменяются часто; они не привыкли произносить длинных речей. Но тем убедительнее звучат их голоса, особенно голоса женщин, впервые в храме бога громко произносящих требования и просьбы, обращенные отнюдь не к всевышнему.
— В первую очередь, — говорит очередной оратор, — надо покончить с социальным бедствием, эксплуатацией рабочих хозяевами, которые богатеют за счет рабочего пота. Долой хозяев, которые считают рабочих простой машиной. Пусть рабочие объединятся в ассоциации, соединят свой труд, и они станут счастливыми. Другой язвой современного общества являются богачи, которые только пьют, забавляются и ничего не делают. Их надо выкорчевать с корнем, так же как попов и монахинь. Мы не будем счастливы, пока не исчезнут хозяева, богачи и попы!
Такой смелой социальной программы Варлену не доводилось слышать и на заседаниях Коммуны. Именно здесь царит дух подлинной революционной смелости, придавшей Коммуне все ее значение. «Коммуна — молодое деревце, его надо поливать кровью аристократов», — заявляет оратор огромного роста в форме солдата Национальной гвардии. Глядя на его решительную фигуру, можно не сомневаться, что он готов пролить и свою кровь за революцию. Но вот на кафедре бланкист Троель, известный председатель одного из клубов. Он говорит о том, что самым непосредственным образом касается Варлена:
— Коммуна сильно нуждается в том, чтобы ей влили в вены свежей крови, ибо она ковыляет и спотыкается. Если бы я имел честь состоять в ней, я сделал бы все возможное, чтобы выгнать из нее по меньшей мере две трети ее членов, а затем покончить одним ударом с буржуазией. Я считаю, что для этого есть только одно средство — это захватить Французский банк. Надо выдавать каждому добровольцу 5 тысяч франков, чтобы обеспечить семьи убитых и раненых. Надо расстреливать каждого, кто не хочет идти в бой. Надо послать 200 миллионов в кассу Интернационала. Вернуть немедленно вещи, заложенные в ломбарде. Время идет, революции, как и люди, смертны, часто они уходят слишком быстро!
Подобные мысли не раз приходили в голову самому Варлену. Но сколько раз он убеждался в невозможности их осуществления! Ведь Коммуна боится осложнить свое и без того сложное положение радикальными мерами. Однако не переходит ли ее осторожность, умеренность и терпение в нечто такое, что противоречит настроениям народа?
Но вот на трибуне старуха, которая объявляет, что она прачка и проработала 40 лет, не имея ни одного дня отдыха, даже на пасху! Она говорит хриплым и слабым голосом:
— Если бы я была правительством, я бы устроила таким манером, чтобы и рабочие могли отдыхать. Я бы заставила построить дома за городом, где рабочие могли бы отдохнуть, конечно, не все сразу, и чуточку развлечься. Если бы народ имел каникулы, как и богачи, он бы так не жаловался. Вот что я вам хотела сказать, граждане!
На кафедру взбирается тщедушный старичок и начинает протестовать против мероприятий Коммуны по борьбе с проституцией и по поднятию уровня общественной морали. Он требует передать жен и дочерей богатых рабочим.
— Узаконь эту меру, чересчур стыдливая Коммуна, иначе мы приступим к делу сами, и, уверяю тебя, со всей решительностью, — заявляет старик, вызывая хохот и насмешливые возгласы.
Оратор продолжает:
— Увы, я говорю не о себе, потому что мой возраст позволит мне участвовать лишь в качестве зрителя в этом великом и славном торжестве, которое положит начало подлинной общности. Впрочем, даже если результат будет не таким грандиозным, как это мне представляется, пролетариат заслужил этот праздник. Слишком долго богатые присваивали себе самых красивых девушек, оставляя пролетариям только уродливых, глупых и сварливых!