им не было времени, так как в атаку пошла вторая пара. В этот раз другому «мессеру» досталось от Самойлова. Но оставшаяся пара стала атаковать нас с необычайной яростью. После одной из этих атак Самойлов вдруг замолчал. Я несколько раз позвал его, но он не отзывался. Фашисты начали новую атаку. На этот раз им удалось поджечь наш самолет. Козлов, выжимая из «пешки» все силы, стремился поскорее перетянуть через Финский залив, чтобы где-нибудь произвести посадку. Но над заливом нас догнала и вновь атаковала оставшаяся пара «мессеров». Их пулеметные очереди ударили по пилотской кабине, Козлов был убит. Потерявший управление самолет стал падать. Мне удалось открыть нижний люк и вывалиться из него...
Все, кто слушал Шалимова, молчали, напряженно обдумывая случившееся.
— Ну а ты-то как? — спросил его один из летчиков.— Хотя и с парашютом, но опускался-то в воду, а плавать, говорят, не умеешь?
— Теперь, наверняка, научится! — попытался пошутить кто-то.
— Точно. Плавать не умею,— смущенно ответил Шалимов.— Покупался, попил водички, но, как видите, жив. Повезло мне — неглубоко там оказалось, всего по шею. Но не сразу так было. Сначала, наверное, было глубже. Когда я упал в воду, то погрузился с головой и дна не достал. К счастью, при спуске я замешкался и не отстегнул ремни парашюта. И вот когда я погрузился в воду, наполненный воздухом купол парашюта порывом ветра взметнуло на гребень волны, и он выдернул меня из глубины и потащил в сторону берега. Потом, когда ветер ослаб, я снова стал погружаться, а тут новый порыв ветра, парашют еще немного протащил меня к берегу. Так было несколько раз, пока я ногами не почувствовал дно и не стал на него. А в это время ко мне уже спешила лодка с двумя моряками, которые меня и вытащили.
В домике, где жили летчики эскадрильи, наши койки стояли рядом. Нетрудно было заметить, как тяжело переживал Владимир потерю боевых друзей, как не спал ночами, то и дело ворочался с боку на бок, вздыхал, часто вставал с койки и осторожно, чтобы не разбудить товарищей, выходил на крыльцо, курил там папиросу за папиросой.
«Как ему помочь?»—думал я тогда, видя, каким одиноким чувствует себя штурман. Но я тоже был тогда молод, неопытен и не знал, как к нему подступиться. «Еще обидится,— рассуждал я.— Парень он не очень-то открытый и разговорчивый. Чего доброго, выругает». Поэтому я помалкивал, тоже ворочался и плохо спал.
Владимиру не легче было и днем. Оставшись без боевых друзей, без самолета, он никак не мог найти себе ни места, ни занятия. Но тем и отличается армейская жизнь, что тут человек все время на виду не только у товарищей, но и у командиров, начальников, политработников.
Вскоре Владимира пригласили в штаб эскадрильи и поручили проводить занятия со всем летным составом по воздушной разведке. Он с увлечением взялся за это, умело использовал накопленный опыт воздушного разведчика, делился своими раздумьями и наблюдениями. Отличительной особенностью этих занятий была их конкретность и наглядность. Шалимов демонстрировал и учил расшифровывать не только учебные фотопланшеты, но и многочисленные реальные разведывательные фотодокументы, в разное время доставленные воздушными разведчиками эскадрильи и накопившиеся в нашем фотоотделении.
Для молодых, недостаточно опытных воздушных разведчиков эти занятия были хорошей школой, и летчики были очень благодарны за них Шалимову.
Но все мы знали, что Владимир рвался в небо, на боевые разведывательные задания, а самолетов в эскадрилье не хватало.
Как-то вечером пригласил меня комиссар эскадрильи политрук Хватов и спрашивает:
— Вы Шалимова хорошо знаете?
— Летать мне с ним не приходилось,— сказал я,— но о боевых делах его я наслышан.
— Надо нам приобщать Шалимова к боевой работе,— сказал комиссар.— Мучается он, места себе не находит. А самолетов пока нет. Подумали мы с командиром и решили вам предложить хотя бы изредка брать его штурманом в свой экипаж. Поговорите-ка со своим штурманом об этом, только как-нибудь поделикатнее, чтобы не обидеть.
— Хорошо, поговорю,— не очень уверенно согласился я.
— Вот и ладно. Я очень доволен, что вы меня поняли,— сказал комиссар и тут же перевел разговор на другую тему.— Прошу иметь в виду, что завтра приедет начальник политотдела армии. Он будет вручать партбилеты. Вам. И Шалимову тоже.
Весь вечер обдумывал я предложение командира и комиссара, не решаясь заговорить об этом со своим штурманом Разннком Летать мне приходилось много, чаще всего с ним, иногда с Правосудовым. Теперь надо было приобщить к этим полетам и Шалимова. «Договоримся»,— решил я и отложил переговоры с Разником на утро.
Утром мы получили задание вылететь на дальнюю разведку. Слетали удачно. Когда вернулись, нас уже ждало распоряжение готовиться ко второму вылету — предстояло разведать позиции артиллерийских батарей противника, обстреливавших Ленинград.
«Вот на это задание и возьму Шалимова»,— решил я и тут же сказал об этом Разнику, попытавшись объяснить ему то, о чем говорил со мною комиссар.
— Не надо, командир,— сказал штурман.— Разве я не понимаю Шалимова? Пусть летает. Хватит и мне, и Правосудову, и ему. А об очередности договоримся.
После этого разговора меня пригласили в землянку, где заседала партийная комиссия и начальник политотдела армии вручал партийные билеты летчикам и техникам, принятым в партию.
Когда я подходил к землянке, из нее вышел Владимир Шалимов. В руке он держал новенький партийный билет.
— Поздравляю, Володя! — сказал я ему и крепко пожал руку.— Ну-ка, дай посмотреть.
— Иди, иди! Там уже ждут,— подтолкнул меня Шалимов к входу в землянку.
Через несколько минут партийный билет вручили и мне. Когда Шалимов поздравлял меня, я сказал*
— Номера наших партийных билетов рядом. Надо и нам быть поближе.
От землянки мы шли с Шалимовым вместе.
— С комиссаром разговор у тебя был? — спросил я Владимира.
— Был,— ответил он.
— Тогда готовься. Вылет часа через три. Пообедаем и полетим.
Через два часа Шалимов подошел ко мне с картой для фотографирования, которое мы должны были произвести в районе Красное Село — Дудергоф. Она была подготовлена безукоризненно.
И вот мы в воздухе. После встречи с истребителями сопровождения легли на курс, и в это время я услышал в шлемофоне приятный голос штурмана. Володя напевал какую-то малоизвестную песенку.
— Громче, громче, товарищ штурман! — попросил его стрелок-радист Юрий Смирнов.— Всем веселей будет.
Первый вылет и знакомство в воздухе с новым штурманом состоялись. С этого дня и на всю жизнь завязалась наша дружба.
Первые же вылеты с Шалимовым убедили меня, что штурман он, как говорится, от бога: дело свое любил и знал превосходно, выдержку имел железную,— в полете даже смертельная опасность не могла заставить его отвлечься от выполнения боевого задания. Ко всему этому бомбил и стрелял без промаха. Эти качества нового штурмана очень пригодились и во время наших последующих полетов на разведку позиций фашистской дальнобойной артиллерии, обстреливавшей Ленинград. А летом и осенью 1942 года такие полеты были важнейшей боевой задачей нашей эскадрильи, так как фашисты ежедневно обрушивали на город Ленина по нескольку сотен тяжелых артиллерийских снарядов.
Мы выявляли и фотографировали фашистские батареи в районах Урицка, Стрельны, Финского Койрова, Павловска, Пушкина и Ульянки и привозили точные и подробные фотоснимки расположения их огневых позиций. Эти разведданные помогли нашей артиллерии и авиации вести с ними успешную борьбу.
То были нелегкие полеты. Воздушным разведчикам приходилось преодолевать зоны губительного заградительного огня вражеских зениток, вести жестокие схватки с фашистскими истребителями.
Зато результаты этих полетов очень скоро сказались. Большинство дальнобойных артиллерийских батарей немцев было выявлено воздушными разведчиками, а затем подавлено нашей артиллерией и авиацией, и во второй половине 1942 года количество вражеских артиллерийских обстрелов Ленинграда сократилось.
Поздней осенью 1942 года Ленинградский и Волховский фронты начали подготовку наступательной операции «Искра», целью которой был прорыв кольца вражеской блокады Ленинграда.
В ходе подготовки этой операции командование Ленинградского фронта поставило перед воздушной разведкой 13-й воздушной армии задачу вскрыть оборону противника в полосе предстоящего наступления и прорыва.
В начале января 1943 года воздушные разведчики завершили фотосъемки всей системы обороны фашистов в районе Шлиссельбург — Московская Дубровка — Синявино — Мга. Командование фронта получило огромную и очень подробную фотосхему вражеской обороны в полосе предстоящего ее прорыва войсками 67-й армии.
Площадь, заснятая воздушными разведчиками, составляла 2015 квадратных километров. Расшифрованные фотоснимки наглядно показывали, что за шестнадцать блокадных месяцев фашисты создали мощную оборону: на отвесном левом берегу Невы — система различных инженерных сооружений, 318 тщательно замаскированных огневых точек, свыше 1000 огневых позиций артиллерийских и минометных батарей, около 1000 отдельных артиллерийских орудий, выдвинутых на передовые позиции на прямую наводку, 1250 артиллерийских и 1300 пулеметных дзотов, 800 зенитных огневых позиций, свыше 3000 блиндажей, свыше 100 наблюдательных и командных пунктов и 320 других военных объектов.
Фотодокументы полностью вскрывали всю систему фашистской обороны в намеченном районе наступления войск Ленинградского фронта.
Но воздушным разведчикам они достались дорогой ценой. Только наша эскадрилья за время полетов на фотографирование обороны фашистов в указанном районе потеряла четыре экипажа: в августе 1942 года были сбиты в воздушных боях с истребителями противника самолеты АР-2 старшего лейтенанта Синицына и старшего сержанта Нечаева, а в октябре и ноябре мы потеряли экипажи самолетов Пе-2 старшего лейтенанта Григорьева и младшего лейтенанта Харузина.