— Курс держать! Держать, Саша! Влево три градуса. Так. Теперь хорошо.
«Что-то очень долго он фотографирует»,— думаю я и спрашиваю Володю:
— У тебя часы не остановились?
— Курс держать! — вновь раздается его резкая команда.
В это время раздался оглушительный треск разрыва, и самолет осветила огненная вспышка. Первое впечатление, что самолет разбит. Прислушиваюсь. Моторы гудят ровно. Проверяю рули управления. Все в порядке. Осматриваюсь. Левой мотогондолы нет — отбило. По плоскости хлещет смесь воды, масла и бензина, но самолет пока не горит.
— Шалимов, Рязанов! Целы? — спрашиваю штурмана и стрелка.
— Все в порядке, командир,— отвечает стрелок.
— Аппаратуру выключил,— сообщает Шалимов.—-Теперь маневрируй.
Пока он заканчивал эту фразу, самолет с переворота уже камнем падал к земле: надо было поскорее оторваться от этого огненного ада.
Все мы были живы. Почти по самым макушкам деревьев, по лощинам и над болотами наша израненная «пешка» несла нас домой.
И вот мы садимся на своем аэродроме. Как садимся — другой вопрос. Колеса оказались пробитыми. Самолет сделал короткий пробег и с ходу стал на нос. К счастью, все закончилось благополучно, а главное — мы выполнили очень важное и ответственное боевое задание.
Результатов нашего полета с нетерпением ждал командующий фронтом.
Уже на земле при осмотре самолета в нем было обнаружено свыше 60 пробоин. Одну «пробоину» нашли в комбинезоне Шалимова — осколок вырвал большой кусок ткани. Мелкими осколками разбитого стекла кабины мне побило лицо. Рязанов был цел и невредим. Все эти царапины — ничто по сравнению с тем, что мы сделали.
Фотоснимки, которые мы привезли, подтвердила наличие новой линии железобетонных укреплений и помогли командованию фронта своевременно перестроить план наступательной операции на Карельском перешейке.
За выполнение этой важной боевой задачи и за другие успешные боевые вылеты мне и Владимиру Шалимову было присвоено звание Героя Советского Союза.
При общей оценке результатов боевой работы Шалимова оказалось, что он сфотографировал на Ленинградском фронте и в Прибалтике площадь, превышающую территорию таких европейских стран, как Австрия или Португалия. Им произведено 226 успешных боевых вылетов, во время которых он участвовал в 20 воздушных боях с истребителями противника, сбил два Ме-109 лично и четыре — вместе с истребителями прикрытия.
Так защищал город Ленина донецкий комсомолец и ленинградский коммунист Владимир Федорович Шалимов.
Отгремели военные бури, но не закончилась служба выдающегося воздушного разведчика. Окончив военно-воздушную академию, он свыше 15 лет руководил штабом одной из авиационных частей, передавая накопленный боевой опыт молодым летчикам и штурманам. В мирные годы Владимир Федорович Шалимов вел большую работу по подготовке молодых летчиков-штурманов. Ему было присвоено звание генерал-майор авиации.
Сейчас он живет в Москве и продолжает служить в Военно-Воздушных Силах страны, отдавая всего себя их постоянному укреплению.
А. ЖУРАВЛЕВЛИДЕР НЕОТРАЗИМЫХ АТАК
Михаил Дмитриевич Никишин широкоплеч, приземист. Лицо выразительное: белесые брови вразлет, под ними серые глаза блестят добрым огоньком, плотно сжатые губы и широкий подбородок свидетельствуют о характере волевом, а посеребренные сединой волосы — о том, что в жизни ему досталось всего — и радостного и горького.
Вспоминая о пережитом, он хмурит брови:
— Судьба бросала меня от края и до края нашей
советской земли. Родился в деревне Воронино Шатурского района, что в Подмосковье. Когда закончил начальную школу, подрос и окреп, пошел в плотничью артель. Помахал, поиграл топориком! Сколько изб крестьянских срубил — не счесть! Потом захотел потрогать руками облака. Стал обучаться в аэроклубе, затем в школе военных летчиков. Думал: окончу летную школу, пойду в строевую часть летчиком. Но судьба распорядилась иначе. Назначили меня летчиком-инструктором. Выпустил несколько групп молодых пилотов, как говорится, дал им путевку в небо. Работа была интересная и почетная, а сердце звало в другие просторы, не ограниченные школьными зонами. Вскоре попал на строительство железнодорожной магистрали Котлас — Воркута, стал там линейным летчиком и был безмерно рад такой самостоятельной, творческой, интересной, хотя и очень трудной работе...
Михаил Дмитриевич задумывается, проводит ладонью по широкому, изборожденному морщинами лбу, потом продолжает:
— Когда началась война с фашистской Германией и бои загремели на фронте от Балтики до Черного моря, стал добиваться отправки на фронт. Не отпускали. В трескучие морозы, метели и сизые туманы продолжал летать по трассе Котлас — Воркута, развозил почту, пассажиров, строительные материалы, медикаменты. Так было надо... Но не смирился.
Михаил Дмитриевич улыбнулся, повеселел :
— Однажды вызывает меня начальник строительства магистрали. Пришел к нему. Вижу — хмурится: «Добился своего! А мы как, ты подумал? Кто тебя заменит? Скажи, могу я доверить молодому сосунку полеты на северной трассе, а?» Я слушал, молчал. Начальник строительства тоже замолчал, потом стукнул ладонью по столу и примирительно сказал: «Ну ладно, иди в бухгалтерию, рассчитывайся. И возвращайся после победы». Он подошел ко мне, дружелюбно обнял, похлопал по спине, спросил: «Договорились?» — «Возвращусь!»— ответил я. И знаете, после войны возвратился на Север. И еще около десяти лет летал по знакомой трассе Котлас — Воркута, осваивал новые трассы.
И вновь задумывается Михаил Дмитриевич:
— Только на фронте со мной сыграли злую шутку. Вместо боевого самолета вручили По-2! В штабе Ленинградского фронта сказали: «Вы опытный летчик транспортной авиации. Будете перевозить к линии фронта срочные и важные грузы, срочную почту, обеспечивать связь с боевыми соединениями и частями, доставлять им боеприпасы и запчасти. Дело очень ответственное». И я стал летать. Летал днем и ночью, в погоду и непогоду. И мечтал о боевом самолете, о схватках с фашистами, о штурмовых ударах по их позициям... Двести четырнадцать успешных вылетов совершил я на По-2, выполняя специальные задания командования. А потом добился-таки перевода в боевую авиацию и с радостью пересел за штурвал самолета-штурмовика Ил-2. Каждого боевого вылета ждал с нетерпением. Фашисты не зря прозвали наш штурмовик «черной смертью». В каждом вылете на боевое задание я старался оправдать это название нашего самолета чувствительными ударами по врагу, понимая, что каждый такой удар приближает час нашей победы. Летать нам приходилось много, часто по четыре-пять раз в день. Выматывались, конечно, до последней степени. Бывало, в конце такого летного дня даже не оставалось сил, чтобы выбраться из кабины...
Михаил Дмитриевич прерывает рассказ, открывает и пододвигает ко мне папку с документами.
— Здесь у меня сохранились некоторые бумаги «военных лет,— говорит он, смущаясь.— Годы идут, многое забылось. Приходится иногда обращаться к документам, чтобы восстановить в памяти некоторые события.
«Несмотря на свой возраст — 37 лет,— читаю в наградном листе Михаила Дмитриевича,— старший лейтенант Никишин на задания летает с большим желанием. В дни напряженной боевой работы по ликвидации блокады Ленинграда, по прорыву сильно укрепленной оборонительной полосы на Карельском перешейке и в боях по освобождению Эстонии производил по 4—5 вылетов в день в качестве ведущего.
Боевые задания выполняет хорошо и отлично в сложных метеорологических условиях. Над целью умело руководит подчиненной группой. В бою хладнокровен, настойчив, инициативен, проявляет при этом отвагу и геройство».
Продолжаю внимательно читать документы военных лет, каждая страница которых раскрывает новые черты летчика-героя...
Шел май 1943 рода. Повсюду буйствовала вешняя зелень, радовало разноцветье трав, в голубом небе звенели прилетевшие жаворонки и ласточки. Пригородный аэродром оживал, у остывших за ночь штурмовиков появились техники, загремели стремянками, инструментами. Тишина уступила место разговорам, крикам, стуку молотков, оглушительному треску включаемых моторов. Техники и механики готовили самолеты к вылету на боевое задание. Вскоре около командного пункта стали собираться летчики. Они шумно переговаривались, ожидая командира эскадрильи. Комэск майор Александр Пономарев пришел и — сразу за дело.
— Прошу внимания! — обратился он к летчикам.— Получено задание. Не скрою — сложное и опасное. Надо отыскать и уничтожить вражескую тяжелую артиллерийскую батарею. Для этого придется пройти над передним краем противника, проникнуть в его тыл. Батарея где-то здесь,— указал майор на карте предполагаемый район размещения батареи.— Нас будут сопровождать истребители. От группы не отрываться, на побочные цели не отвлекаться, пока не уничтожим батарею. Ясно?
Комэск обвел цепким взглядом летчиков и, убедившись, что задание уяснено, скомандовал:
— По самолетам!
Взревели моторы. Через несколько минут вся эскадрилья была в воздухе. Штурмовики построились, набрали заданную высоту и скрылись в серой пелене неба. На маршруте к ним присоединились истребители сопровождения...
Майор Пономарев строго держал курс к линии фронта. В небе было спокойно. Но это пока. Все летчики знали, что им придется преодолевать заградительный огонь зенитных батарей фашистов. Не исключалась и встреча с «мессершмиттами». Штурмовики не в первый раз летели за линию фронта и были готовы ко всему.
До линии фронта долетели спокойно. Полоса переднего края обозначилась вспышками выстрелов пушек и минометов, разрывами снарядов и мин, светящимися нитями трассирующих пулеметных очередей.
Вот и к «илам» потянулись эти нити. Они перекрещивались, рассыпались веером, сливались в пучки. Едва штурмовики успели удалиться от переднего края противника, по ним стали бить зенитные батареи. Особенно неистовствовали автоматические пушки. Разноцветные пунктиры их трассирующих снарядов вот-вот, казалось, вонзятся в самолеты. Розовые огоньки разрывов вспыхивали то чуть ниже самолетов, то чуть выше, то правее их, то левее, там и здесь оставляя барашки сизого дыма...