гический барьер.
На таких самолетах Бабаев еще не летал, но хорошо изучить их успел. Требовалось безотлагательно посмотреть истребитель-бомбардировщик в небе самому.
В тот день погода выдалась хорошей, безоблачной, поистине пилотажной. Бабаев не торопясь запустил двигатель, погонял его на различных режимах, внимательно осмотрел приборы в кабине.
Волновался ли он? Немного, когда шел к самолету. И не то чтобы волновался, просто ощущал чуть большую приподнятость. Когда же опустился в кресло, устроился поудобнее в нем, пришло обычное рабочее состояние.
Он поднял в небо самолет легко и красиво. Потом в наборе высоты попробовал маневрировать.
Управление действительно казалось чуть тяжеловатым, но машина слушалась рулей отлично. Просто требовалось прилагать чуть побольше усилий. Приноровиться к этой особенности ничего не стоило. Но была ли она недостатком? Опытный летчик, за долгие годы летавший на десятках типов различных самолетов, пришел к обратному выводу. А потом подтвердил это великолепным пилотажем над аэродромом. Высшим пилотажем.
Истребителю-бомбардировщику оказались доступны все сложнейшие фигуры.
Собравшиеся у стартового командного пункта летчики, наблюдая за полетом генерала, воочию убедились, на что способен их самолет и какие великолепные возможности в нем заложены.
Потом Бабаев сходил еще на полигон, уверенно отстрелялся по наземным целям, выполнил полет по маршруту. И, удивительное дело, потребовалось совсем немного времени, чтобы летчики преодолели психологический барьер и уверенно овладели всеми теми элементами, которые демонстрировал генерал.
Вот такой он в учебных буднях — Герой Советского Союза, генерал-полковник авиации, заслуженный военный летчик СССР Александр Иванович Бабаев. Такой же, как и на фронте.
Он и теперь в боевом строю и как в годы войны стоит на страже ленинградского неба.
Т. ЗАЛЕСОВ
С ПЕРВОГО ДНЯ
После боевого вылета летчики» собрались в тени камуфляжной сетки у приземистого домика КП. Разбор провел командир полка майор Александр Иванович Кобец. Закончил он так: «С боевым крещением, товарищи! Налет был удачный. Такое придется повторять и повторять. Борьба предстоит беспощадная!» В чистой ученической тетради, прошитой суровой ниткой, скрепленной гербовой сургучной печатью полка и озаглавленной «Учет боевой деятельности лейтенанта Позднякова А. П.», появилась запись: «22 июня 1941 года — бомбежка аэродрома у озера Сарви, высота 900 метров, продолжительность полета 3 часа 46 минут».
...Еще вчера было мирное время, и дела тоже были мирными. Оставаться на субботний вечер и выходной в деревне, близ которой на освоенном недавно аэродроме базировался полк бомбардировщиков СБ, холостяку Алеше Позднякову не хотелось. Он попросил разрешения съездить в город на танцы. По такому случаю положено быть при параде. Алеша начистил в глянец сапоги, выгладил белую рубашку.
Но на танцы попасть не удалось. Объявили тревогу. Алеша надеялся на быстрый отбой, но вскоре ему стало ясно — это надолго. Видно, маневры...
Воскресным утром майор Кобец дал экипажам задание. Маршрут, ориентиры, силы сопровождения — все как при обычной учебно-боевой задаче. Только объект бомбежки — за кордоном. Майор помолчал и, чтобы не осталось сомнения, добавил:
— Война, товарищи. С фашистами война.
Запущены моторы. Командирский самолет, совершив разбег, оторвался от земли. За ним одна за другой с полной бомбовой нагрузкой взлетели остальные машины полка.
В воздухе эскадрильи привычно построились и дальше полетели строем «клин» из трех девяток. Недалеко от Минска произошла встреча с полком наших истребителей, которые летели на встречно-пересекающемся курсе.
Бомбардировщики стремительно приближались к государственной границе. Внимание штурмана Позднякова привлек быстро расползавшийся во все стороны странный дымок. Вот он ближе, ближе, можно рассмотреть клубы дыма, пламя — большой пожар. Горел подожженный фашистами приграничный город Гродно...
Остались позади, растаяли на горизонте дымы гродненского пожара. Самолеты летели на запад, к Пруссии. Когда вдали сверкнула Бодная гладь озера Сарви, перед боевым строем вскинулась стена темно-серых клочковатых облачков, закрывших и головную девятку, и блики озера, и даже небесную голубизну июньского утра. Машина врезалась в клочковатые разводы; штурман почувствовал острый запах пороха, кашлянул.
«Лупят из зениток,— сообразил Поздняков.— Как говорится, понюхал пороху...»
Внизу показался аккуратный зеленый прямоугольник аэродрома. Вражеские самолеты, длинным пунктиром покрывшие край летного поля, заполыхали после захода нашей девятки. Неподалеку занялся склад с горючим. Пожар быстро ширился. Когда разворачивались в обратный путь, увидели, что почти все окрест было охвачено огнем.
По возвращении с разбора командир экипажа Есиков и Поздняков вместе с механиком самолета осмотрели машину. Насчитали больше ста пробоин.
— Дырка на дырке. Машину будем списывать,— покачал головой механик.
— Война только началась. Кто тебе спишет? Дай аппарату ремонт. Он живучий, послужит,— подбодрил себя и экипаж Есиков.
Они еще учились воевать, и их рассуждения не выходили из русла устоявшихся понятий мирного времени, когда жесточайшая требовательность к технической исправности самолета считалась нормой. Разве могли они предположить, какая тяжкая доля их ждет? Разве можно было вообразить, что в тот же день при налете вражеской авиации Есиков будет ранен и отправлен в госпиталь, а командир полка майор Кобец скончается от ран на руках Позднякова и что впереди будет отступление через Прибалтику, Псков и Остров?
В последних числах июня — начале июля наши бомбардировщики приняли на себя роль воздушного арьергарда, с неба прикрывали отступление. Они разрушали переправы противника, рассеивали скопления его войск, бесстрашными ударами несколько раз задерживали движение фашистских танковых колонн.
За первые десять дней войны у Позднякова было восемь боевых вылетов — больше, чем у кого-либо в полку.
Тяжело доставались эти вылеты в начале войны: противник часто сбивал самолеты, расстреливал в воздухе спускавшихся на парашютах летчиков. За короткое время Алексей сменил несколько самолетов. И вот в строю полка осталась одна машина. Ее пилотировал Владимир Константинович Солдатов, а штурманом летал Поздняков. И эту машину «мессеры» подожгли буквально на последнем развороте перед приземлением.
Много лет спустя Алексей Петрович выяснил, сколько в среднем продолжалась боевая жизнь экипажа и самолета летом — осенью 1941 года. По полку цифры достаточно красноречивы: продолжительность пребывания бомбардировщика в строю — 9 вылетов, боевая жизнь летчика — 10 вылетов...
Полк был отправлен на переформирование. В далеком тылу Позднякова ознакомили с новым двухмоторным бомбардировщиком Пе-2. Накопленный военный опыт помог авиатору без особых затруднений освоить эту машину.
Затем с группой летчиков и штурманов он был послан под Москву. На аэродроме вместе со своими товарищами по полку он принимал новенькие, только с завода самолеты. Погода стояла отличная, и это помогало облету машин. Вооружаемый полк направлялся в осажденный Ленинград.
Город на Неве, в котором Поздняков всегда мечтал побывать, открылся ему с высоты. Вылеты следовали один за другим. Двадцатый, сороковой... Поздняков дважды, а позже трижды и четырежды пережил средние цифры жизни экипажа.
Наступил день, когда в строю опять остался единственный самолет. Его по очереди пилотировали «безлошадные» летчики полка. Штурманом брали опытного Позднякова.
Однажды в свободную минуту командир эскадрильи Солдатов разговорился с Поздняковым. В общем похвалил «пешку» (куда лучше СБ), хотя и пожаловался:
— Трудно против »хейнкелей», у них скорость... Нам бы хоть чуток километров прибавить, сразу стало бы легче маневрировать в бою.
Поздняков обдумал слова командира, посоветовался с инженером полка. Для облегчения машины, когда бомбили ближние дели, предложил летать с недобором горючего. Если не предвиделось бомбежек с пикирования, по его совету стали снимать тормозные решетки (потом снятие тормозных решеток, коли они не требовались, стало обыденным приемом, а тогда на такое надо было решиться). Скорость облегченного бомбардировщика несколько возрастала, а это оборачивалось бесценной прибавкой в борьбе с «хейнкелями».
...День 16 декабря 1941 года надолго запомнился Позднякову. После того как противник был остановлен на Пулковских высотах и у больницы Фореля неподалеку от Кировского завода, под стенами города завязались многодневные изнурительные бои. Чтобы ослабить нажим противника, командование поставило задачу разбомбить скопление войск в его ближнем тылу — в районе железнодорожной станции Тосно. С утра командир 125-го ближнебомбардировочного полка подполковник Владимир Александрович Сандалов1 дал это задание первой эскадрилье. Вскоре комэск Анатолий Резвых поднял свою девятку в воздух.
Через какие-то четверть часа эскадрилья без потерь возвратилась. Почему так быстро, что произошло? Как доложил комэск-1, железнодорожную станцию Тосно наглухо прикрыли истребители противника, прорваться к объекту не было никакой возможности. Сам опытнейший пилот, Сандалов понимал: люди сделали все, на что были способны. Вроде бы следовало переждать. Но суровая военная необходимость требовала выполнить задачу безотлагательно любой ценой. Тогда подполковник послал на задание эскадрилью комэска-3 Солдатова.
— Попробуем подойти к цели как бы из их глубинки,— предложил своему командиру штурман эскадрильи Поздняков.— Немного потеряем во времени, зато выиграем внезапностью (с начала войны он крепко усвоил, как дорого стоит внезапность).
— В футбол играешь? Так вот, трудный этот финт, твой глубинный заход,— предостерег комэск.
— Ты не хуже меня знаешь любимую присказку нашего бати Сандалова: хорошего летчика готовят десять лет, а губит его один неудачный маневр. Будем настойчивы и будем осторожны