брел второе дыхание. — Уходи… кыш, кыш, проклятая девка! Убирайся в Черную Даль, тебе там место!
— Ребенка тоже в Черную Даль погонишь, любый? — Призрак побледнел, но и не думал сдаваться. — Душу невинную зачем убил?
— Я тебе деньги совал, дура! Сама не взяла! И только посмей подойти к моей невесте или ее отцу — еще раз убью! Сто раз убью!
— Полагаю, довольно. — Холодный голос Роннена Крима казался абсолютно неуместным, однако призрак застыл, словно лишился и тех жалких остатков жизни, что его поддерживали. — Все ли вы слышали, почтеннейшие?
Запинающийся хор голосов, в котором Хвастан узнал и бас бургомистра, и скрипучий тенорок собственного начальника, подтвердил: да, слышали. Все.
Этого не может быть!
— Достаточно ли слов, услышанных вами, дабы обвинить сего юношу?
— О да!
— Вполне…
— Несомненно! — А это голос господина судьи. И он здесь?
— Тогда, я беру этого юношу под стражу. Иана, убирай фантом.
С тихим шелестом призрак развеялся, полыхнув напоследок зелеными искрами. Вперед выступили дюжие стражники. Хвастан затравленно огляделся, дернулся бежать, но вислоусый молодчик заступил ему дорогу, и парень поник.
— Не можешь без выкрутасов. Тут не красота нужна была, а достоверность, — шепнул начальник стражи магичке. Та пожала плечами.
— А это не я, Роннен. Такой Агашку видел убийца. И так он себе представлял мстителя из Дали.
— Почему же убил красавицу?
— Думаю, потому что богатство красивей.
Шиммель Гернзон видел в этой жизни многое. Даже на войну по молодости сходил. В обозе, правда, но кому, по-вашему, трупы доводится зарывать? Вот то-то же.
Происходящее старому Шиммелю не нравилось. И особенно ему не понравилось, когда судья отстранился от дела, провозгласив: «Пусть убийцу судит народ!»
Народ был хмур, зол и с утра пьян. Фенон Плесь рычал непристойности, и его слушали. Мельник Ивося принес дрын. Идея пришлась по вкусу, и скоро палками, топорами и засапожными ножами похвалялись многие.
Толпа требовала выдать Хвастана. Горячие головы предложили пустить Киворам на двор красного петуха, но на подступах к дому пьяных мужиков встретили стражники и магичка, тут же напустившая на бедолаг заклятье протрезвления. Противопохмельное заклятье Иана то ли забыла наложить, то ли силы не хватило… Пришлось снова идти в кабак.
Старый Шиммель любил свой город. Но сегодня друзья, знакомые и собутыльники представлялись ему уродливым зверем. Зверь хотел крови.
Город хотел растерзать убийцу.
Шиммель Гернзон не вышел бы на улицу — но выволокли, потащили к ратуше, что-то радостно и злобно горланя. Толпа уже знала, кто открыл Роннену Криму имя убийцы. «Герой ты, красильщик! — орал Шиммелю в ухо Ивося. — А ну, еще кого-нибудь выведи на чистую воду! Вот кто у меня прошлого месяца семнадцать медяков стащил? А ну, отвечай! Не покрывай злодеев!» Старый Гернзон отворачивался от бьющего в нос сивушного духа, хмуро молчал. Затем Ивося куда-то исчез: видать, толпа оттерла.
Бургомистр на крыльце ратуши втолковывал что-то трясущимися губами Роннену Криму. «Лучше для всех», — уловил Шиммель. Начальник стражи кривил губы в холодной усмешке. Глаза его были пусты.
Толпа напирала. «Айда в каталажку!» — завопил пьяный Фенон, но осекся, поймав взгляд Крима. Других, правда, это не остановило.
— В ка-та-лаж-ку!
— Айда!
— Смерть изуверу!
— Доколе ж…
— Смерть!
— Смерть!
И тогда бахнула городская пушка. В наступившей тишине начальник стражи громко и строго произнес:
— Господин бургомистр, правильно ли я понял ваш приказ: доставить арестованного на площадь и выдать этому… народу?
— Я… — Бургомистр выглядел жирной рыбой, вдруг обнаружившей, что вместо воды под плавниками сковородка. — Воля людей… Вы же видите, Роннен, вы сами все видите!
— Да или нет?
— Да…
Вопли народа едва не сбили бургомистра с ног. Роннен Крим стиснул зубы и резко кивнул. Затем развернулся и с небольшим отрядом из четырех здоровяков поспешил к зданию городской стражи. Следом увязалась магичка — и как успела от подворья Киворов до площади добраться? Точно с нечистью знается девка!
Роннен Крим зашел в здание и вскоре вышел.
Один.
Толпа глухо заворчала.
— Арестант мертв! — громко провозгласил господин начальник стражи, а один из сопровождающих, сплюнув, добавил:
— Со страху, видать, преставился. Ну, нелегкой ему Вдаль дорожки…
— Да… да как же так?! — вдруг срывающимся голосом завопил Фенон Плесь. — А что ж мы-то, люди добрые?
— А вы, — рявкнул господин начальник стражи, — расходитесь-ка по домам, добрые люди!
— Что-о-о?! Ах ты ж…
Стражники сомкнули рады. Зашуршала, выходя из ножен, сталь. Бабах!
Молнии среди ясного неба Иана устраивать умела.
— Следующего мужской силы лишу, — скучным голосом заявила магичка, глядя на бесчувственного Ивосю. — На десяток охламонов меня хватит. А может, на два десятка…
Заголосили бабы, разводя мужей по домам. Площадь потихоньку очищалась.
— Господин красильщик… мастер Гернзон! — Шиммеля тронул за рукав стражник — из тех, что были с Ронненом Кримом. — Вы не могли б со мной пойти? С новопреставившегося мерки снять надо… чтоб, значит, пелены… по-человечески чтоб… Вы не волнуйтесь, стража заплатит!
— Я совершенно не волнуюсь, — сказал старый Гернзон, утирая пот со лба. — И я пойду.
Пелены Шиммель покрасил дешевой краской. Не хватало убийце Вдаль уходить в хорошем виде! Отец Хвастана, забирая тело сына, не проронил ни слова.
Шиммель Гернзон тоже молчал. Молчал о запекшейся ране между четвертым и пятым ребром — там, где у гнусного убийцы раньше билось сердце. Молчал о нарочито равнодушном взгляде, которым встретил и проводил старого красильщика Роннен Крим. Молчал о нервном смехе магички, когда ее спросили о лишающем мужской силы заклятье. «Коленом надежнее», — ответила она удивленному стражнику.
Есть вещи, о которых не стоит болтать.
Есть люди, спасающие нас от нас же самих.
Пусть смилостивятся боги над теми, чья душа темна лишь потому, что они забрали тьму у ближнего своего!
Антон ТудаковНАРОД ШЕСТЕРНИ
Первые удары Биг-Бена донеслись до слуха отчаянно спешащего Чарльза Клемента словно издалека, с трудом прорываясь через совсем не лондонский плотный снегопад. К вящему ужасу Клемента, это означало, что он самым непростительным образом опаздывал на девятичасовое заседание в Департаменте машинного анализа. Единственным и малоубедительным оправданием случившемуся служил тот факт, что за два дня до конца 1899 года даже городская подземка замерла в ожидании наступления новой эры, и именно поэтому на станции Вестминстер он сошел на двадцать минут позже, чем рассчитывал. Вместе с тем Клемент как математик, действительный член Лондонского Королевского общества, ответственный секретарь Аналитического общества и преподаватель Королевского колледжа прекрасно осознавал абсурдность подобного утверждения — любой мало-мальски просвещенный человек знал, что на самом деле двадцатый век начнется 1 января 1901 года, а никак не 1900-го.
Так что скорее в опоздании винить приходилось несколько более прозаические причины — а именно внезапно нагрянувший ночью снегопад и ленивых лондонских дворников. Заметенные улицы превратились в почти непроходимое для кэбов и автомобилей пространство, а составы подземки начали движение только после того, как с Черинг-кросс пошли локомотивы со снегооотбрасывателями.[7] Бесчисленные провода, расчертившие пасмурное городское небо, снег одел в толстенные шубы, под тяжестью которых они рвались, роняя искры, что только прибавляло неразберихи. Как это часто бывало, технический прогресс пасовал вперед матерью-природой.
В вестибюль департамента Клемент влетел, пуская пар, ровно паровоз. Зажав зубами поля отсыревшего котелка, расстегивая на ходу пальто одной рукой, другой он стряхивал снег с плеч и головы. И он готов был поклясться, что «бобби»,[8] стоящие навытяжку за резными дверьми из мореного дуба, оглядели его крайне неодобрительно, словно знали об опоздании. Впрочем, такие лица у них были почти всегда. Ну в самом деле, что это за работа такая, что даже в рождественские каникулы приходится торчать на посту?
Не сдавая одежду гардеробщику, Клемент пронесся по коридору, оставляя за собой отвратительного вида мокрые следы, и немного сбавил ход лишь перед приоткрытой дверью в приемную сэра Джона Тьюринга, министра машинного анализа. Кое-как приведя волосы в порядок, он сунул котелок под мышку, сделал глубокий вдох и шагнул в оглушающую тишину приемной.
Секретаршу Тьюринга, мисс Братт, выкуривавшую в день не менее пяти-шести трубок ядренейшего ямайского табака, Клемент застал за процедурой заваривания чая. Глядя на порхающую над чашками вересковую трубку (личный подарок Тьюринга), из которой снопами летели искры, Чарльз позволил себе усомниться в том, что табачный пепел пойдет на пользу вкусу министерского «эрл грея».
— Доброе утро, мисс Братт. — Он ловко скинул с себя пальто прямо на древний кожаный диван.
— Доброе утро. — Трубка прочертила над чашками рассыпающуюся огнями синусоиду в такт движениям челюстей старой перечницы. — Сэр Тьюринг и его посетители вас ждут… — Она сделала паузу, словно оценивая, достойно ли имя Клемента прозвучать из ее уст, и все-таки прочертила еще одну кривую: — Мистер Клемент.
Тот не замедлил воспользоваться приглашением. У Тьюринга оказалось накурено не меньше, чем в приемной, но окно открыть никто не удосужился. Глаза Клемента заслезились, и он не сразу смог различить сидевших за столом.
— Чарльз, мальчик мой! — Тьюринг радостно вскочил из кресла, едва не разметав многочисленные бумаги, придавленные пресс-папье. — Ну наконец-то! Мы уже думали, что вас замело, как Перкинса! Представляете, звонил десять минут назад из уличной будки — застрял на Лавингтон даже на своем хваленом «Даймлер-Бенце»!