Ухватив поклажу за завязки, преподобный без малейшего напряжения забросил ее за плечо.
Они вышли из дверей «склада» под неспешно планирующие с небес мокрые хлопья снега.
Дормиторий аббатства встретил Клемента и преподобного Бенедикта той особой говорящей тишиной, которая населяет все библиотеки мира. И хотя здесь не висели таблички «Не шуметь», а между десятков уносящихся под сводчатый потолок книжных полок не было видно ни души, в пыльном лабиринте дормитория[14] навечно поселились впрессованные в хрупкую бумагу столетия истории человечества.
Клемент провел кончиками пальцев по выцветшим кожаным переплетам собрания сочинений Августина Блаженного, Ансельма Кентерберийского, Фомы Аквинского и прочих, прочих, прочих.
— Давно здесь не бывали? — донесся до него голос преподобного Бенедикта, отпирающего замок двери, ведущий к восточной галерее монастырского двора.
— Вообще-то ни разу. — Клемент оторвался от изучения корешков книг и быстрым шагом направился к спутнику. — Я бы даже не сказал, что хорошо знаком с представленными здесь трудами. Прогресс последних лет заставляет многих считать, что человек благодаря науке рано или поздно станет равен Богу.
— Довольно опасное заблуждение, сын мой. — Преподобный Бенедикт распахнул дверь, пропуская Клемента перед собой. — Нам надо чаще обращаться к Ветхому Завету.
— Да, да, конечно, — буркнул Клемент. — Всемирный потоп, Вавилонская башня… Но, согласитесь, попади кто из библейских героев в наше время, разве не принял бы он нас за посланников Божьих, а Лондон — за град на семи холмах? Мы говорим «да будет свет» — и зажигается электролампочка. Мы отделяем сушу от воды и возводим на ней дома. Мы научились парить в небесах, где не осталось места для ангелов. Мы даже создали сотни новых видов растений и животных…
— Но все они лишь результат менделевского отбора признаков, заложенных Отцом Нашим, — улыбнулся преподобный Бенедикт.
Они подошли к массивным двойным дверям, скрывавшим вход в вестминстерские подземелья.
— Вы все еще запираете ее на семь замков? — Клемент поежился от налетевшего порыва ветра.
— Увы, нет. — Преподобный Бенедикт выудил из-под сутаны кольцо на цепочке и снял с него небольшой плоский ключ. — Теперь все гораздо прозаичней. Современная церковь отнюдь не считает научный прогресс дьявольским искушением… За некоторыми исключениями. И я точно знаю, что замки «Чаб и сын» таковыми не являются.
Клемент ожидал, что двери распахнутся с душераздирающим скрежетом, но петли оказались отлично смазаны и не издали ни звука. Он зажег фонарь и шагнул в открывшийся проем.
Как и ожидалось, внутри оказалось тепло и сухо. Кто бы ни следил за «мельницей», он поддерживал в подземелье предписанный Бэббиджем климатический режим. Клемент поднял фонарь, чтобы осветить уходящие вниз ступени. Пятно света упало на стену, и Чарльз вздрогнул — ее покрывала плотная вязь рисунков. Поднеся фонарь поближе, он убедился, что к библейским сюжетам роспись, выцарапанная тонким острым инструментом, отношения не имеет. Рисунки отличались маниакально скрупулезно выведенными мельчайшими деталями, но при этом сама техника исполнения показалась Клементу какой-то дикарской. Сотни фигурок искаженных, нечеловеческих пропорций вились в хороводах вокруг исполинских женских и мужских фигур. В руках многие из них держали инструменты, отображенные с точностью чертежа. Все пространство, свободное от фигурок, заполняли причудливо соединяющиеся друг с другом зубчатые передачи.
— Что за… — начал было Клемент, но слова его оборвал грохот.
Преподобный Бенедикт захлопнул дверь, и лестница наполнилась мощным многоголосым гулом «мельницы». Монотонный звук дыхания детища Бэббиджа-старшего пробирал до костей, заставлял вибрировать внутренние органы. То, что Клемент ощущал на «складе», теперь казалось лишь отдаленным эхом работы исполинского механизма.
— Давайте вниз. — Голос преподобного Бенедикта заставил Клемента вздрогнуть. — Возьмите наушники, иначе оглохнете. Там без них никак.
Тот автоматически принял два скрепленных кожаной полосой меховых комка.
— Что это? — Он осветил разбегающуюся по стене роспись.
— Довольно забавный образчик народного, если так можно выразиться, искусства. Чарльз, вы нетерпеливы, как и всякий другой сын своего века. Вы сочтете, что я опять над вами издеваюсь, но не лучше ли вам самому спуститься и все выяснить, дабы после моих слов не возникло соблазна вернуться обратно?
— Хотел бы я знать, как это возможно, — буркнул Клемент, надевая наушники. — Ключи-то у вас.
Он погасил фонарь, так как привыкшие к темноте глаза обнаружили внизу пятно света. Похоже, подземелья неплохо освещались. Но к тому, что встретило его, когда он, пригибаясь, шагнул на последнюю ступеньку, Клемент готов не был.
На него уставились сотни пар глаз. Причем не человеческих, а крошечных мерцающих черных бусинок, каковые, по представлениям Клемента, слабо знакомого с зоологией, имели место быть у какой-нибудь выдры или бобра. Однако ни выдры, ни бобры, ни живший у него два месяца в детстве рыжий вислоухий кролик никогда не ходили на задних лапах, с поясами, полными инструментов, не держали в передних лапах тусклых фонарей и уж тем более не носили на головах разноцветные повязки.
Столпившиеся перед лестницей существа, похоже, поразились появлению людей не меньше. Выражение их «мордочек» с непрестанно шевелящимися блестящими черными носами напомнило Клементу выражение морд щенков, обнаруживших в будке ежа. Выглядели обитатели подземелья как нечто среднее между плюшевым медвежонком и выдрой с круглой головой и длинными обезьяньими конечностями. Ростом человеку по колено, обросшие поблескивающим коричневым мехом существа уверенно стояли на коротеньких ножках. И было абсолютно ясно, что именно они изображены на настенных росписях лестницы.
Странно, но Клемент преисполнился уверенности, что где-то видел их раньше.
— Вот и ответ на все ваши вопросы. — Подошедший сзади преподобный Бенедикт приподнял ему один наушник. — Поздоровайтесь с лучшими мастерами «мельницы» из всех, каких создал Господь. Ну же, проявите себя джентльменом, Чарльз.
— З-з… здравствуйте, — выдавил из себя Клемент, отчаянно пытаясь сообразить, что с ним происходит.
Удивительно, но стоило ему открыть рот, как по мохнатым мордам существ расплылись совершенно человеческие белозубые улыбки.
— Зддаствуйте, мистел человек, — ответил нестройный хор тонких голосов.
Тут в голове Клемента что-то щелкнуло, и в памяти всплыли картинки из детских книжек. Он повернулся к преподобному Бенедикту.
— Этого не может быть, — с уверенностью в голосе произнес он. — Но ведь это же брауни, правда?
— Абсолютная правда. — Теперь улыбка преподобного Бенедикта не казалась Клементу издевательской. — Это самые обыкновенные брауни, домовые, существование которых наука отрицает так же рьяно, как существование привидений. Здесь перед вами все брауни Большого Лондона, за исключением нескольких десятков особей, продолжающих жить в своих старых домах.
Надолго интереса брауни к пришедшим не хватило. Поглазев на ошарашенного Клемента, они разошлись. Кто-то скрылся между уходящими в темноту стойками с порхающими блестящими кулачками, кто-то вернулся к осмотру аккуратно разложенных на стоящих рядами верстаках шестерен. Несколько брауни с красными повязками горячо спорили друг с другом, размахивая лапами. Без дела не остался никто.
— Мистер Брум, эй, мистер Брум! — крикнул преподобный Бенедикт, силясь перекрыть нарастающий грохот — наверху, видимо, запустили в работу какие-то сложные расчеты.
Один из брауни-спорщиков повернул круглую голову в сторону людей. Преподобный Бенедикт поманил его рукой.
— Это мистер Брум, — представил он подошедшего брауни. — Главный мастер станции. Познакомьтесь, мистер Брум, это Чарльз Клемент.
Мистер Брум с самым серьезным видом подал Клементу лапу с крошечными детскими пальчиками.
— Я холосо помню васего деда, мистел Клемент. А где сэл Генли? — осведомился он.
— Сэр Генри просил передать, что Чарльз заменит его. Мистер Брум, нам надо попасть в одно место… Чарльз, покажите ему чертежи.
Клемент вытащил из сумки дагерротип с уменьшенной схемой аналитической машины.
— Нам нужно вот сюда. — Он показал брауни обведенный красным карандашом узел.
— А, этот. — Мистер Брум облизнул нос длинным розовым языком. — Плохое место, надо демонтиловать.
— Этим мы и собираемся заняться, — заверил его Клемент.
Брауни глубокомысленно кивнул и, не говоря более ни слова, направился к оставленным им спорщикам.
— Садитесь, Чарльз, они не любят торопиться. — Преподобный Бенедикт бросил мешок с инструментами на пол и сел на грубую деревянную скамью, тянущуюся вдоль древней стены, камни которой помнили, должно быть, самого Эдуарда Исповедника.[15]
— Невероятно. — Клемент шлепнулся рядом. — Не могу поверить, что это не опиумные галлюцинации. Пожалуй, там, наверху, я бы действительно решил, что вы свихнулись.
Он повернулся к преподобному Бенедикту.
— И давно они тут?
— Почти все еще лично помнят Чарльза Бэббиджа и Аду Лавлейс. Они их просто боготворят, как это ни крамольно звучит в моих устах. Кто бы мог подумать, что наши незаметные домовые имеют такую тягу к механике…
— Значит, за станцией смотрят только они?
— Ну да. Они справляются с этим так хорошо, как никогда не справился бы ни один человек. Но главное — здесь их никто не достает, им не надо прибираться в домах, следить за детьми и коровами и заниматься прочей чепухой. Поверьте мне, за те тысячи лет, что существует народ брауни, им это ОЧЕНЬ надоело.
Мимо прошли два брауни, катящие на тележке здоровенный бидон. Судя по тянущимся за ними следам из черных густых клякс, в бидоне плескалось первосортное машинное масло. За тележкой последовала