Третье желание. Мальчишка собрался загадывать третье желание! Последнее, согласно условию заклинания. После чего можно будет отдохнуть. Последний сон был весьма увлекательным. Было бы крупной удачей, если бы получилось ухватить ту же грезу за хвост, когда она будет пробегать мимо.
Развернувшись над полной испуганных людей улицей, дух устремился туда, откуда услышал призыв.
— Ты посмел обмануть меня, Кристофер. Ты не вызвал его.
В глазах мистера Уоррена полыхнул гнев, нацеленная в грудь мистеру Синклеру рука с палочкой дрогнула.
— Нет, сэр. Я вызвал, клянусь, — поспешно ответил Крис.
— Вызвал? Тогда где же он? — не сводя с мистера Синклера глаз, прохладно осведомился наставник.
— Я не знаю, сэр. Честное слово, не знаю. Но я звал его, правда, сэр. Лихо! Ну, Лихо! Малавиус!
«Где ж ты, когда по-настоящему нужен?» — обреченно подумал он.
— ЗДЕСЬ.
В комнате словно гром прогремел. Крис, даром что был знаком с духом и видел, на что тот способен, дернулся от испуга. Даже мистер Синклер с наставником побледнели: слегка, чуть заметно.
Дух издал довольный смешок.
— Здесь я, здесь, — повторил он уже тише. — Я так понял, ты хочешь высказать свое третье пожелание. Что ж, говори. Я внимательно слушаю.
В голосе духа вновь зазвучали свойственные ему саркастичные нотки.
Крис успокоился. Нет, сейчас ему ни в коем разе нельзя было паниковать — если он хотел в кои-то веки все сделать как надо.
— Да, ты прав, я призвал тебя, чтоб загадать свое третье желание. И я хочу, — он повернулся к наставнику, — хочу, чтобы ты выполнил три пожелания мистера Синклера, мысленных или изустных, — на одном дыхании выпалил Крис.
— Что?! — не веря своим ушам, выкрикнул мистер Уоррен. — Да как ты посмел, щенок.
Отвернувшись от мистера Синклера, он нацелил палочку на ученика и открыл уже рот, чтобы произнести заклинание, как вдруг некая, не видимая взору сила схватила его, подбросила к потолку и, опутав веревками, словно веретено пряжей, кулем обрушила в кресло.
Мистер Синклер обернулся к Кристоферу.
— А ты молодец, — улыбнулся он.
Мальчик слабо улыбнулся в ответ. Перед глазами у него все плыло, силы словно мощным насосом высасывало, звуки доносились, словно со дна колодца. Пустого, давно уже пересохшего.
— Эй, Кристофер, — встревоженно окликнул его мистер Синклер. — Что с тобой, мальчик?
Крис хотел было что-то ответить, но язык не желал поворачиваться. Веки словно свинцом налились, глаза его закатились — и он провалился во тьму.
— Кристофер. Крис, очнись. — Тихий, спокойный голос, ворвавшись в дремоту, прогнал видение.
Крис открыл глаза.
Как странно. Этой комнаты он не помнил. Большая. Светлая. С окном, выходящим на широкую улицу, и письменным столом у того.
У кровати сидел человек. Крис не без труда повернул словно налитую чугуном голову, чтоб посмотреть, кто же это.
— Мистер Синклер, — сипло произнес он и попытался сесть, но л'лар мгновенно остановил этот порыв.
— Лежи, лежи. Врач пока запретил тебе покидать постель, — поправив одеяло, обеспокоенно произнес Арт. — Досталось тебе изрядно. И то сказать, темное заклинание применить — это тебе, знаешь ли, не конфет купить в лавке. Хотя в общем-то — что-то схожее есть. И там, и там за желаемое требуется заплатить. Разница только в цене. А вообще-то тебе еще повезло. Бывали случаи, когда и намного более опытные, чем ты, л'лары чудом лишь не прощались с жизнью, пытаясь применить таковые.
— Ого, — потрясенно выдохнул Крис. — Мистер Синклер, а что с моим…
Крис запнулся.
— С твоим прежним наставником? — завершил за него Арт. — Да, ты не ослышался. Именно прежним наставником, Крис. Можешь не опасаться — к нему возвращаться тебе не придется.
— Нет-нет, ничего фатального с ним не случилось, — заметив мелькнувший в глазах Криса ужас, хмыкнул Арт Синклер. — Он в добром здравии, но в окруженной надежной магической защитой камере Управления полиции. В отличие от того субъекта, Мэйкинса, благодаря которому ты и «нашел», так сказать, том заклинаний. Сейчас он в тюремной больнице, и состояние его препаршивое. Врач, осмотревший его, полагает, что не обошлось без применения магии. Да, — заметив, как округлились глаза Криса, кивнул л'лар, — похоже, твой прежний наставник решил дополнительно «подстраховаться», что только усугубляет его вину, которая и без того велика. И то сказать: хранение книги с темным заклинанием. Применение, причем — повторное, темного заклинания, да еще при неосознанном содействии того, кто даже не подозревал об истинной сущности данного заклинания. Причем — несовершеннолетнего. Нанесение ущерба городу… Впрочем, последнее уже исправлено — благодаря твоей смекалке. Но праздник-то, как ни крути, был испорчен — и с этим уже ничего не поделаешь. Да, Уоррена ждет заключение. И, вероятно, надолго. — Л'лар вздохнул: торжества рыцаря, вырвавшего победу из пасти дракона, в его взгляде и голосе не было. — Но, впрочем, довольно о нем. Что до тебя, Крис…
— Да, сэр, — Крис сглотнул подступивший к горлу комок. — Что будет со мной?
Мистер Синклер потер подбородок.
— Ну, я тут подумал, — немного смущенно произнес он. — Твое обучение еще не закончено. И тебе, без сомнения, нужен новый наставник. А я давно уже подумывал об ученике. Да и помощник мне, честно признаться, не помешал бы. Так что я взял на себя смелость и подал прошение о назначении меня твоим опекуном и наставником — если ты не возражаешь, конечно.
— Возражаю? — Крис ушам своим не поверил: неужто мистер Синклер и впрямь хочет… — Да я и мечтать не смел, сэр. После того, что я натворил… — Уши его запылали. — Я думал, никто уже не захочет… Я ведь неудачник. Всю жизнь был таким, — почти прошептал он.
— Неудачник? Что за чушь! Кто тебе это сказал? — удивился Арт Синклер. — А впрочем, догадываюсь, — фыркнул он. — Запомни, Крис. Нет ни вечных везунчиков, ни — неудачников. Так не бывает. Но ежели приложить усилия, то везение будет наведываться к тебе чаще. Пусть не каждый день. Но, безусловно — нередко… Ну, стало быть, ты согласен быть моим учеником? Только учти — быть моим помощником не так уж просто. Подчас как белка в колесе крутиться придется — столько дел разом наваливается. Но зато есть и плюс — опыт приобретешь немалый. Ну так как — не передумал?
— Нет, — открыто, не опасаясь, что за улыбку его назовут дураком, улыбнулся Крис. — Не передумал. Я согласен быть вашим учеником, сэр.
— Ну вот и отлично, — улыбнулся в ответ Артур Синклер.
Первые лучи восходящего солнца, раззолотив крыши зданий, сверкнув тысячью искр в окнах и кронах деревьев, прогнали прочь остатки сумрака.
Несколько омнибусов-облаков не спеша проплывали над улицами, изредка опускаясь, чтобы забрать первых утренних пассажиров. Подрезавший один из омнибусов лихой ковер-самолет, пойманный заклинанием, опустился на землю рядом с приготовившим уже бланк штрафной квитанции дорожным полисменом.
Большой рыжий кот, с наслаждением потянувшись, пересек находившуюся в его безраздельном владении крышу и устроился, как ему показалось, в местечке поудобнее.
Ворвавшийся в открытое окно новой комнаты Кристофера ветерок перелистнул страницы лежавшей на столе книги.
«…Уолтер огляделся по сторонам. Прошло более суток с тех пор, как они с Бесс, Паком и Нэн переступили порог этого дома, а он все еще был не в силах поверить, что это не сон.
Сэр Уильям сдержал свое слово. Все обвинения с Пака были сняты, а дом на Черри-лейн снова обрел владельца…
Владельцев.
Конечно, пока еще Бесс не носила фамилию Уайлд, но теперь то был лишь вопрос времени.
Уолтер покачал головой.
Как все же причудливо иной раз тасует колоду жизнь.
Решившись почти год назад на пари, он поставил условием лишь возвращение свободы другу и дома — ему самому, но судьба распорядилась по-своему, ниспослав куда больше, чем он просил. Подарив то, о чем он даже не заговаривал, полагая подобные просьбы несбыточными.
В глазах Уолтера промелькнула улыбка.
Да, судьбе иной раз стоит и подсказать, но, быть может, подчас пожелания сердца — достаточно…»
Ветерок, утомившись читать, захлопнул книгу и, колыхнув на прощание занавески, умчался прочь — по своим делам, дальше.
Через дорогу от дома за номером 8 по Марч-стрит открылась бакалейная лавка.
Новый день начинался.
Мария ШироковаВСЯКОЙ ТВАРИ ЗЕМНОЙ
«…Ибо луньеры — нечисть лесная да горная — суть зверье, плоть людскую поглощающее. Они души не имеют и ни чести, ни закона не ведают. Так изведем же их под корень и не испытаем сострадания…»
1
Луна покидала небосвод.
Рычащий тащился по вырубке, тоскливо наблюдая, как тускло-желтый лик ущербного светила то скрывается за черными стволами, то появляется вновь. И каждый раз опускается все ниже и ниже, к горам. К дому, до которого не добраться.
Рана в боку жгла нестерпимо. Кровь никак не унималась, теплой струйкой стекала по бедру. От боли, терзающей измученное тело, хотелось завыть в голос.
Лес забылся тягучим осенним сном. Рычащий поднял голову, вслушиваясь в ночь, втянул ноздрями запахи. Но уловил только, как с ветвей срываются и падают в прелую листву капли.
Ни лая псов, ни лязга железа. Неужели отстали?
Беглец позволил себе остановиться и тут же пожалел об этом. Озноб, до того еле ощутимый, сотряс все тело от головы до ног. Он слишком долго шел босым по колено в студеной воде. Но как иначе было сбить собак со следа?
Нужно двигаться дальше. Отыскать корень дебряника, он остановит кровь. Выведет заразу из раны. Нужно идти, пока не поздно.
Рычащий, кривясь от боли, сделал шаг. Потом еще и еще. Стало чуточку теплее. Вперед, Рычащий, Белая богиня пока не скрылась, и оберег дает тебе силы. Жаль, что пришлось сменить обличье, но так легче спрятаться, легче укрыться. Вперед.
Он зацепился за осклизлый сучок. Земля вздыбилась навстречу сырыми листьями, ударила жестоко. И беглец понял, что не сможет встать. Ни за что…
Как он поднялся, как и куда брел, Рычащий не помнил. Качался у лица месяц, укоризненно кривил тонкие губы, вились между голыми ветками звезды, со звоном цеплялись друг за друга, разбивались и таяли. Рычащий пытался ловить осколки, но они ускользали, как вода сквозь пальцы. А он все не мог напиться звездного света. Потом месяц оскалился и залаял, и Рычащий понял, что пришла смерть…
Он сидел, привалившись к дереву. Светлело. Вокруг стелился молочно-белый туман, и из него доносилось собачье гавканье. Тянуло дымом и кислятиной.
Утро, безразлично подумал Рычащий. Негнущимися пальцами потянулся к шее, нащупал нить. Дернул. Бечева не поддалась. Тогда Рычащий подтянул ее ко рту и перегрыз.
Лунный камень лежал на ладони. Маленькая частица тела богини. Оберег, отводящий беды, прошедшая сквозь века память предков.
Утро и люди. Рычащий собрался с силами и швырнул оберег прочь, в затянутый белесой пеленой лес.
Лучше земле, чем венаторам. Это было последней мыслью.
Пламя вздымается высоко, жадно лижет крытые корьем кровли. Дымная гарь затягивает поляну, черные клубы заслоняют бледное солнце. Не видны лица, только смутные тени, которые мечутся и кричат. Он тоже кричит, надрывая горло, что-то злое и страшное.
Как трудно дышать… Слезы катятся по лицу, нет, это капли смолы выступили на горящей сосенке. А жар подступает все ближе. Проклятый дым. Проклятые люди. Проклятое солнце.
Огонь исчезает. Странно, как такое может получиться: только что был огонь и весна, и сразу осень, ночь и пепел. Да, пепел повсюду, влажный после дождя, мягкий и неживой. Деревья тоже мертвые, стоят черными остовами, и лунный свет скользит по обгорелым стволам. Наверное, и филин, что уселся на ветку над головой, тоже не филин вовсе, а какая-то новая напасть.
Он стоит на краю пепелища. Стоит, забыв про оленя, за которым гнался. Про то, что перевалило за полночь и пора возвращаться в горы, с добычей или без. Про то, что пожарище — лихое место.
Он делает шаг вперед. Лапы тонут в золе. Хрустит подвернувшийся уголек. А вот и куча головешек — все, что осталось от кузницы. А дальше еще головни, и дальше, и дальше.
Его дом был посреди поляны, под двумя рябинами. И он идет, словно очарованный лесной нежитью, не замечая, как шевелятся кусты на другом краю пожарища, идет, пока сменивший направление ветер не швыряет в лицо тяжелую вонь псины и резкий рык.
— Парни, луньер!
— Робер, собак, собак спускай!
— Ату его, ату! Держи-и-и…
— Не стреляй, дурень, в Лохмача попадешь…
Огромная тень летит навстречу. Он отпрыгивает, уворачиваясь, волкодав проносится мимо, но уже набегают еще двое. Острая боль пронзает тело…
И пылающий костер подымается выше деревьев, чтобы поглотить его навсегда.
2
Огненное марево обволакивало тело, сжигало кожу и внутренности. Рычащий ловил спекшимися губами потоки ветра, но и ветер был горяч, он со свистом врывался в легкие, причиняя страшную боль. Рычащий пытался выкашлять огненный смерч, но лишь хрипел, задыхаясь.
Потом неведомая сила расцепила сведенные судорогой челюсти, зубы лязгнули о твердое. В рот полилась жидкость, теплая и горькая, и чей-то голос властно велел: «Глотай». Рычащий пытался противиться, но жидкость заливала горло, он невольно сделал глоток, второй, третий…
И настали забытье, прохлада и безмолвие.
Первым, что ощутил Рычащий, был аромат смолы. Густой, душистый, сильный настолько, что он на мгновение решил, будто лежит в сосновом бору. Однако проясняющийся слух уловил непривычные для леса звуки, а к смоле примешивался резкий, самый опасный для любого зверя запах — железа.
Рычащий разлепил веки и тут же зажмурился: свет резал глаза. Он лежал на чем-то мягком, укрытый по грудь теплым одеялом. Рана была стянута тугой повязкой и напоминала о себе ноющей болью. Куда он попал?
Рычащий осторожно посмотрел сквозь полуопущенные ресницы. Ослепившее его сияние на поверку оказалось неярким светом пасмурного дня, льющимся через открытые ставни в комнату. Рядом с его ложем топилась кирпичная печка, пламя внутри ровно гудело, обдавая Рычащего приятным теплом. Подальше, у окна, стоял деревянный стол с резными ножками и пара скамей. На ближней сидел, забравшись с ногами, белобрысый мальчишка лет двенадцати, насвистывал под нос и строгал ножом сосновую плашку. Весь пол вокруг был покрыт тонкими завитками стружки.
Рычащий шевельнулся. Мальчишка оторвался от своего занятия.
— Э, да ты проснулся! — Паренек бросил нож и плашку на скамью и подошел к лежанке. — Здорово, а то мы уж думали, ты никогда не оклемаешься. Такая горячка была, избави Творец! Но ничего, теперь точно на поправку пойдешь.
«Я же сменил обличье, — вспомнил Рычащий. — Мальчик думает, что я человек. Но где я? И кто такие «мы»?»
— Звать-то тебя как? — спросил мальчишка. Лицо у него было круглое, усеянное темными пятнышками — веснушками.
Рычащий напрягся, вызывая в памяти людские имена.
— Жа-а-к, — выдавил он. Голос звучал слабо, язык еле ворочался во рту.
— Жак?! — переспросил парень. Рычащий мотнул головой. — Слушай, Жак, а как ты в лес попал? Да еще и без одежи?
Где-то вне комнаты послышался странный звук, будто кто-то размеренно стучал молотком по доске. Заскрипела дверь.
— Отец Кристоф, идите сюда скорее! — звонко сказал мальчишка. — Он проснулся!
— Вот как, Реми? — откликнулся низкий голос. — Ну что ж, посмотрим.
Тупой стук о дерево раздался снова, и над Рычащим склонился человек. Взрослый, даже пожилой. Рычащий увидел худое лицо, крючковатый, как у ястреба, нос. Темные, глубоко запавшие глаза внимательно смотрели на распластанного на лежанке Рычащего, тот ощутил неясное беспокойство и отвел взгляд в сторону. И наконец сообразил, откуда доносился непонятный звук.
Незнакомец опирался на костыль. Длинные пальцы крепко сжимали отполированную перекладину, запястье несколько раз обвивала прочная нить с черными овальными бусинами то ли из дерева, то ли из кости. Что-то царапнуло память Рычащего, что-то означали и эта нить, и эти бусины, и темная, странного покроя одежда.
Незнакомец неловко присел на край постели, прислонив костыль к спинке кровати. Узкая ладонь легла на лоб Рычащего.
— Да, лихорадка прошла, — произнес человек. — Ты выздоровеешь, парень.
— Его кличут Жаком, — встрял мальчишка. — Он сам сказал.
— А вот говорить ему сейчас ни к чему, — ответил человек. — Принеси суп, Реми.
Мальчишка метнулся за печь.
— Ну, Жак, — проговорил человек. — Благодарение Творцу, ты очнулся. Пока молчи, береги силы. Когда окрепнешь достаточно, расскажешь, что за беда с тобой стряслась. И ничего не бойся. Я отец Кристоф, кюре прихода Ланже, а этот босоногий сорванец — Реми, мой воспитанник. Мы нашли тебя на опушке…
Дальнейшие слова доносились до Рычащего будто сквозь туман. Священник! Ты мог попасться венаторам, Рычащий. Мог укрыться в чащобе и добраться до дома. Мог просто сдохнуть от потери крови и холода. Но нет! Тебя угораздило оказаться раненым в доме у священника!
Наверно, смятение Рычащего не укрылось от отца Кристофа. Он еще раз повторил:
— Ты здесь в полной безопасности. Слышишь меня?
Рычащий сделал знак, что понял. Реми возник у лежанки с глиняной миской, от которой плыл неприятный аромат. Человек зачерпнул варево ложкой и поднес к губам Рычащего. Тот осторожно проглотил.
О Луна, что же это за гадость! Жидкий отвар из мяса какой-то дурно воняющей птицы да еще с разваренной крупой! Будь Рычащий здоровым и свободным, он бы это в рот не взял!
Но раненый Жак только скривился и внезапно с удивлением понял, что желудок требует добавки, пусть даже и этой пакости.
— Еще? — спросил кюре. И Рычащий торопливо кивнул.
Он глотал проклятую похлебку и повторял про себя: в безопасности, в безопасности… В безопасности…
Когда-то, задолго до появления на свет родителей Рычащего, клан луньеров Жельвэ считался самым сильным и зажиточным в Предгорном краю. По всей округе они славились как лучшие охотники и следопыты, не боявшиеся ни дикого тура, ни медведя, ни лесной нежити, таящейся по трясинам.
В большое селение, стоявшее на высоком берегу реки Стэр, приходили не только луньеры других кланов, но наведывались и люди. Обменивали зерно и овечью шерсть на целебные травы и мягкие меха, нанимали проводников через перевалы. Конечно, ночевать в селении они не оставались, но уж днем бродили без опаски. Пожалуй, дивились только, что местные почти не возделывают землю (так, полоски ячменя вдоль берега), не заводят никакой живности — не считать же за домашнюю скотину белок! — и не молятся, как заведено, богу Света и радости Фро, а почитают Белую богиню.
Так рассказывал маленькому Рычащему отец, вождь клана Жельвэ. А щенок-луньер и верил — как же, отец говорит! — и не верил. Уж больно трудно представить, что жили те, давние, луньеры не в деревушке, затерянной в чащобе, а на просторе и свободно могли бродить, где вздумается.
— И не боялся никто? — выспрашивал Рычащий. — И не грозился?
— И не боялся, — задумчиво отвечал отец. — И не угрожал. И даже не косился.
— Ну уж, — с сомнением говорил Рычащий.
В то лето отец впервые взял его с собой в людской город. Рычащий с достоинством топал за вождем и двумя воинами по мощеной улице, с любопытством глазея на высокие — не то что луньерские землянки — дома, когда из-за плетеной ограды на него выскалился здоровущий пес. Он просто-таки захлебывался лаем, а выскочивший на крыльцо хозяин, вместо того чтобы унять животину, начал вопить про зверье, которое шляется по улицам. Отец молча подошел и увел Рычащего. А когда тот поинтересовался, что значат слова, которые им кричали в спину, отец ничего не объяснил, сказал только: они некрасивые, и не нужно такое повторять.
Отец вообще часто бывал в людских селениях, покупал пшеницу и разные разности для деревни. Другие луньеры из чащобы почти не выбирались, да и мать часто пеняла: зачем таскает сына куда не надо? Но Говорящий с Луной (так звали отца) отвечал твердо: будущий вождь должен знать и видеть многое.
Рычащий видел. Запоминал, как косо смотрят люди, как торопливо осеняют себя Святым знаком, когда луньеры рядом. Как однажды вечером к воротам купца, у которого они остановились, подвалила кучка народу с дубинками и вилами. Люди требовали, чтоб клятые Жельвэ убирались с улицы.
— Пущай проваливают! А то смотри, Венсан, красный петух летает-то низко, да завсегда близко! Возьмет и сядет к тебе на двор.
И Венсан, упитанный человек с гладкой лысиной, лишь развел руками и умоляюще посмотрел на Говорящего с Луной, а жена купца стояла, притянув к себе за плечи детей, и зло щурилась на луньеров. Рычащему было очень не по себе.
— А почему так? — обиженно допрашивал он отца.
Тот неохотно бросил:
— Мал ты еще. Подрастешь, поймешь.
Рычащий тогда обиделся. Маленьким он себя не считал ни на полкогтя, ведь прошел уже посвящение, получил оберег и три луны как менял обличье.
«И с чего люди выдумали называть нас зверями? — ломал голову Рычащий. — Ежели поставить рядом луньера в дневном облике и человека, то и не отличишь, пожалуй, кто где. А что ночами умеем превращаться — так что же?
Зато как ласково горит в небе Луна, как наполняется тело жаждой воли и простора, как врываются в уши сотни звуков и щекочут нос неведомые запахи.
А люди так не могут. Может, они просто завидуют?»
Отец оказался прав. Рычащий подрос. И понял. До скрежета зубовного.
Жить становилось все тяжелее. По приказу наместника всякая торговля с луньерами прекратилась, а бродячие купцы, рискнувшие нарушить запрет, требовали за зерно вдесятеро. Впору с себя шкуру содрать, невесело шутил отец. К. тому же жила болотного олова, откуда не одно поколение Жельвэ брало руду, иссякла. И многие стали поговаривать, что зачем, мол, надрываться, когда можно прожить и без хлеба — сколько мяса по лесу бегает, только догони, и без шерстяной ткани — шкуры зимой теплее, и без оружия — зря разве клыки Луна дала?
А по весне пришла беда…
Рычащий понимал: ему сильно повезло. Наткнись он на большой отряд, лежал бы сейчас мертвым где-нибудь в сыром овраге. А эти трое или четверо венаторов, видать, отстали от товарищей и решили заночевать вблизи разоренной деревни именно потому, что знали: луньеры считают пожарища местами нечистыми и сунуться туда не решатся. И перепугались они не меньше, чем сам Рычащий.
Теперь его жизнь зависела от умения притворяться. Пока люди видят просто темноволосого молодого парня, опасности нет. Но если священник догадается, что Жак не человек, то за свою шкуру Рычащий не даст и сгрызенного когтя. Нет, не так: они говорят — ломаного медяка.
Пока вроде бы получалось. Несколько дней он провалялся на лежанке, еле шевелясь от слабости. Через силу глотал жидкую мерзость, называвшуюся овсяной кашей, что-то бормотал на вопросы кюре и его щенка, как мысленно прозвал белобрысого Реми, и внутренне сжимался от каждого резкого звука. Но шло время, никто не врывался, чтобы немедля опробовать на Рычащем «кольца истины», и в душе затеплилась робкая надежда, что удастся выбраться из проклятущего убежища, сохранив при себе родную, хоть и штопаную шкуру.
А священник, надо отдать ему должное, знал толк в латании шкур, то есть в лечении ран. Луньеры всегда обходили служителей Творца и Сына Его десятой дорогой, но, пожалуй, отец Кристоф отличался от своих собратьев. Был он спокоен, лишен привычки приплетать небесный промысел к каждому слову и решителен. Властным взглядом заставлял Рычащего пить травяной отвар, от вкуса которого чуть не выворачивало наизнанку, но зато прояснялась голова и отступала слабость, бестрепетно снимал замаранные кровью повязки и ловко, не причиняя лишней боли, перебинтовывал рану. И с расспросами не лез. Пока что.
За окном продребезжала телега. Рычащий поморщился: громкие звуки отдавались в затылке болью. Он поудобнее уселся, опираясь спиной на набитую душистыми травами подушку, и наконец смог как следует рассмотреть жилище.
Невысокий потолок, беленые стены, тростник у порога — все напоминало другие людские дома. А вот такой затейливой резьбы, как здесь на спинках скамей и крепких ножках стола, он, пожалуй, раньше не встречал. Да еще запахи: не дыма, овечьей шерсти и грязи, как обычно, — нет, здесь пахло лесной малиной, мятой, смолой и жидкостью, что горела в светильнике на полке перед раскрашенной доской. Как она называется? Вот ведь напасть, и языки почти не разнятся, а люди столько придумали заковыристых словечек для разных вещиц!
— Ты чего поднялся? — Щенок вошел с улицы с охапкой лучины. — Рана откроется.
— Не откроется, — ответил Рычащий. — Я же только сел.
— Все равно, — наставительно сказал Реми. — Ложись.
Рычащий подчинился. Реми свалил ношу перед печкой и забрался на скамью.
— А где отец Кристоф? — спросил Рычащий.
— Ушел на тот конец деревни, — откликнулся Реми. — Рано, ты спал еще. Там папаша Антуан прихворнул.
— А разве у вас нет знахаря?
— Да есть, — Реми почесал нос. — Бабка-травница, сто лет скоро, песок сыплется, и не помнит уж ничего. А отец Кристоф лучше любого лекаря. Вот и зовут люди. А в твоей деревне кто лечит?
Рычащий мысленно выругался. Придя в себя, он наплел, что пришел из-за реки, с северного края Старого леса. Поведал страшную историю, будто был охотником, забрел далеко от дома, а раны получил ночью в драке с разбойниками, натравившими на него собак и обобравшими до последней нитки. Любопытный щенок поверил сразу и теперь то и дело спрашивает, как живется на той стороне реки, а вот отец Кристоф решил, кажется, что на Жака напали луньеры.
— Слушай, — сказал Рычащий, чтобы перевести разговор, — а что там, на полке, стоит блестящее? Никак не пойму отсюда.
— Рядом с иконой-то? — переспросил Реми. — Книги разные, мудреные. Священная Скрижаль, жития всякие. Отец Кристоф меня учит читать, только я половины слов не понимаю. Сам-то он все наизусть знает. А ты грамотный?
Рычащий пожал плечами. Книги — занятная выдумка. Люди наносят на пергамент черные значки и говорят, что сохраняют мудрость прошлого. Может, поэтому они так сильны? И что будет, если какой-нибудь луньер сможет понять эти значки? Надо будет как-нибудь заглянуть под обтянутые кожей крышки.
— Нет. Зачем грамота охотнику?
— Точно, — засмеялся Реми. — Книгой зверя не убьешь. А еще здесь есть одна очень красивая вещь.
Реми спрыгнул со своего «насеста». Снял с полки что-то увесистое и, держа обеими руками, притащил к постели Рычащего.
— Вот. Смотри.
Рычащий увидел маленькую, в пол-локтя, фигурку, отлитую из серебра. Человек в длинном плаще с капюшоном, надвинутым на глаза. В правой руке копье, вокруг древка которого обвилась змея, в левой — книга. Серебро выглядело старым, потемневшим от времени, на подставке чернели глубокие царапины. Но, несмотря на это, фигурка и вправду была красивой и даже внушительной. Казалось, человек в капюшоне сейчас подымет голову, резким движением стряхнет раскрывшую пасть змею…
— Это санктор, — шепотом проговорил Реми. — Образ святого.
— Как живой, — ответил Рычащий.
— Говорят, в главном соборе в столице они в рост человека и из чистого золота, — мечтательно сказал Реми. — Вот бы посмотреть. Только этот все равно лучше. Отец Кристоф сказал, что он очень древний, сделан еще до Церковного Раскола. Аж двести с лишним лет назад. Здорово, правда?
— Да, — искренне согласился Рычащий. — А что за святой?
— Не знаешь? — удивился Реми. — Святой Этьен, покровитель воинов, пилигримов. И охотников. Никогда ему свечки не ставил?
— Ставил, — не моргнув глазом, соврал Рычащий. — Только я не понял, что это он и есть. Почему с копьем — ясно, а вот что значат книга и змея…
— Ну, змея как бы опасности на пути, а книга… — Реми задумчиво сморщил нос. — Не, не помню. Что-то про истину. Спроси у отца Кристофа, уж он-то ответит. Видишь надпись?
По краю подставки шли убористые буквы.
— «В деянии возможно и благо, и зло, в бездействии — лишь зло» — слова святого Этьена. Отец Кристоф привез санктор из Земель Песка.
— Он был за Мор Браз?! — от удивления Рычащий оговорился, назвав море, как принято у луньеров. Слава Луне, Реми не обратил внимания.
— Ну да, а что ты удивляешься. Он участвовал в походе к Святому городу. Вроде был полковым капелланом. Сам командор Годфруа подарил ему санктор. Отец Кристоф его очень бережет.
— Ногу свою он тоже там покалечил?
Реми поежился.
— Наверное, — неохотно произнес он, — я спрашивал, но он не любит вспоминать.
Мальчик осторожно вернул санктор на полку. Поправил фитилек светильника, осенил себя знаком. Рычащий прищурился. Яркий огонек искрился на тусклой поверхности серебра. Святой опирался на копье, и змея беззвучно шипела, поднимаясь по древку.
— А что это будет?
— Не знаю пока. Не придумал.
Реми подкинул липовую чурку на ладони. По привычке сморщил нос, и веснушки проступили ярче. Рычащий еле заметно усмехнулся.
Они придвинули скамью к печи и сидели рядышком. Рычащий откинулся на резную спинку, жмурясь от яркого пламени, а Реми устроился ближе к огню, поджав под себя ноги и разложив вокруг разные железные штуковины.
По закрытым ставням стучали дождевые капли. Осень вошла в полную силу: дни стали короткими и хмурыми, сырой ветер сорвал последнюю листву и гнал низко над землей тяжелые растрепанные тучи. Рычащий, как ни старался, не мог почувствовать силу ночного светила: то ли из-за людского обличья, то ли луна уже окончательно состарилась и сошла на нет.
Он уже пару дней как начал вставать с лежанки. Раны затягивались, но слабость все еще одолевала. Прошаркав несколько шагов, Рычащий покрывался потом, голова кружилась, и приходилось делать передышку. Будь у него лунный камень, выздоровление бы пошло быстрее, но что толку теперь горевать…
Отец Кристоф бывал дома лишь вечерами. Рычащий никогда бы не подумал, что у священника столько забот. Кюре то правил службу в старой деревянной церквушке на пригорке (луньер видел ее из окна), то разбирал всяческие споры между селянами, то навещал недужных. Так что Рычащий почти все время проводил вдвоем со щенком, что, по правде, его ничуть не расстраивало.
Вот и сейчас отец Кристоф собирал в дорожную сумку какие-то узелки с травами, томик Святой Скрижали и прочие священнические побрякушки. Прислушавшись к разговору Рычащего и щенка, он заметил:
— Вообще-то матушка Клеранс просила тебя сделать ей новую скалку.
— Угу, — ответил Реми. — Просила, и сделаю. Только она ее все равно о своего муженька обломает!
— Ну-ну, мастер, — произнес отец Кристоф. — Вы, сударь, кажется, начинаете зазнаваться. То полено не такое, то заказчик не по нраву… Я на хутор Бринньи. Вернусь, скорее всего, завтра поутру.
— А что, старик Никола совсем разболелся? — удивился «мастер». — Между прочим, его невестка могла бы и подводу прислать за вами. Отец Кристоф, вы что?! Там же дождь проливной!
Словно в подтверждение его слов, по ставням забарабанило чаше.
— Нет у Бринньи лошади, — бросил кюре, накидывая на плечи плащ. — За долги отобрали. Подай «дубового друга».
Реми вскочил со скамьи, торопливо подал кюре костыль. Отец Кристоф вскинул на плечо сумку, надвинул на глаза капюшон.
— Сменишь Жаку повязку, приготовишь ужин. Где настои, если что, знаешь. До завтра, дети мои.
Он сделал благословляющий жест, отворил дверь и исчез в пелене дождя. Реми постоял на пороге, провожая его взглядом. Потянуло промозглой сыростью, пламя в печи заметалось.
— Беда мне с ним, — грустно сказал Реми, прикрыв дверь и вернувшись к огню. — Круглый год шатается по окрестностям. Приход большой, хорошо, если повозку присылают. А то идет пешком. С костылем! А места дикие. То разбойники, то звери…. Куда вот поперся? Дождь же. Простынет, заболеет…
Мальчик тяжко, совсем по-взрослому, вздохнул, сгорбился.
— А раньше ты где жил? — тихо спросил Рычащий, чтобы как-то отвлечь щенка.
— У тетки, — хмуро ответил Реми. — Я ж сирота. Мать от оспы умерла, а отец… Он охотился, как ты. Под Новозимье пропал. Схватился в лесу с луньером и, израненный, замерз. Я совсем малой был.
Он взял в руки чурку и принялся бездумно кромсать ее ножом. Рычащий молчал.
— Тетка меня лупила почем зря. И муж ее. Напьется браги в кабаке, возьмет в руки дрын и давай меня по спине… Ну, я и сбежал.
— Куда сбежал? — Рычащий смотрел, как разлетаются из-под лезвия щепки.
— А никуда, просто чтобы не нашли. Шатался вокруг деревни. Ну, отец Кристоф меня и поймал. Так и живу уже три года.
«Неужели родичи его бросили, — подумал Рычащий. — Хотя какие это родичи, если с дрыном на щенка».
— Тетка с мужем сразу заявились, но отец Кристоф что-то такое сказал, что они смотались, как ошпаренные. Теперь, когда меня видят, нос в сторону воротят. Ну и пусть!
Реми воткнул нож в сиденье скамьи. Озабоченно прислушался к шуму дождя.
— Вроде потише стало. Дорога там каменистая, плотная, как раз где мы тебя нашли. Только бы ручей берег не размыл.
В печи треснуло, рассыпаясь на угли, полено.
— А твой отец, он каким ремеслом кормится? — спросил внезапно Реми.
— Мой… — проговорил Рычащий, и ледяная игла кольнула сердце.
Отец погиб. Сорвался с обледенелого уступа и разбился насмерть, когда уводил клан из сожженной деревни в тайные укрытия на вершине отрога. Уводил от распаленной злобой людской погони после того, как спятивший от собственной святости ханжа, епископ Григорий из Ренна, вряд ли видавший в жизни хоть одного луньера, объявил священную войну «горной нечисти». Тогда-то и явились в леса венаторы, отборная гвардия епископа.
Рычащий стал вождем. До той поры, конечно, пока кто-то не решит, что более достоин первенства, и не вызовет его на поединок. Так бы оно в конце концов и случилось, но погоня была близко, и свары из-за власти на время забылись. «Как они там? — в который раз за эти дни подумал Рычащий. — Успели ли приготовиться к зиме? Житье в пещере на горе несладкое: спасти из пламени не удалось почти ничего, да и живности там водится мало, потому и приходилось, несмотря на опасность, спускаться в предгорья. И какая нелегкая занесла его так далеко? Мать, поди, все глаза выплакала. Но искать его не будут, как и любого другого, — так решили на совете клана: нельзя рисковать многими ради одного…»
— Эй, — окликнул его Реми. — Жак, ты чего?
Наверное, он молчал долго. Рычащий закусил губу.
— Ничего, — слабо улыбнувшись, сказал он. — Мой отец тоже был охотником. И тоже… умер.
— Вот оно что. — Реми поморгал, словно соринка попала в глаз. — Видать, мы с тобой братья по несчастью.
«Да уж, — подумал Рычащий, — хороши братья». Они помолчали. Потом Реми проворчал:
— И вправду, что ли, скалку сделать? — и снова взялся за ножик.
Рычащий следил за его руками и думал. Про то, что надо уходить. Про то, что дорога в горы долгая и трудная. Про засады, капканы, самострелы, заряженные тяжелыми болтами, и длинные клыки волкодавов. И про то, что не сможет пройти и четверти мили по бездорожью и грязи. Про отца Кристофа с его «дубовым другом». Про многое.
— Жак, — Реми явно наскучила тишина, — знаешь охотничье поверье?
— Какое? — осторожно спросил Рычащий. — Их много разных.
— Ну, то, что надо взять в лес амулет на друга или на врага. И если на друга, то он поможет в трудную минуту, а если на врага, тот обойдет стороной. Ты бы какой взял?
— На врага, — ответил Рычащий. — А почему ты спросил?
— Да так, — смутился Реми, почесав подбородок рукояткой ножа. — Ну, врага так врага.
Тянулись дни. На смену дождям пришли заморозки, и неяркое предзимнее солнце уже не могло согреть стынущую землю. Ночи стояли ясные, холодные, вода в бочке на крыльце к утру покрывалась прозрачным ледком.
Рычащий по-прежнему жил в доме священника. Силы возвращались к нему, а вместе с ними росла и неясная тревога. Не то ощущение опасности, которое криком кричало в его крови первые дни пребывания у отца Кристофа. Нет, это было что-то другое.
Когда эта тревога появилась впервые? Наверное, в то серое утро, когда кюре вернулся с хутора Бринньи. Он вымок под дождем и казался усталым и чем-то озабоченным. Пока Реми суетился, разогревая завтрак, кюре, как всегда, занялся Рычащим. Осмотрев затянувшуюся рану, он одобрительно кивнул:
— Быстро заживает, Жак. Другой бы ползимы провалялся.
— Я крепкий, — отозвался Рычащий. — Лес слабости не терпит.
— Это уж точно, — рассеянно отозвался кюре и начал рассказывать Реми про старика Никола и его сварливую невестку. Но, когда собрались у стола, Рычащий чувствовал на себе пристальный взгляд отца Кристофа. И от этого взгляда родилась тревога.
А в остальном все шло, как и раньше. Только Рычащий теперь почти всегда дни проводил в одиночестве. Деревенский староста отделывал новый дом и пригласил мастера из соседнего городка. Отец Кристоф договорился, что Реми поучится у приезжего его ремеслу, и довольный щенок с утра и до вечера торчал там, забегая лишь перекусить и проведать Жака.
Рычащий перелистывал книги, разглядывая непонятные буквы и картинки, и маялся от скуки в ожидании вечера.
Реми с усилием поднял над головой тяжелый колун и ударил по сосновому чурбаку. Лезвие вошло в дерево от силы на полдюйма, топор вырвался из рук щенка и грохнулся оземь, задев Реми рукояткой по ноге. Горе-дровосек взвыл.
Терпение Рычащего лопнуло. Он поднялся с крыльца, на котором устроился полюбоваться на вечернее солнышко, и, подворачивая рукава старой куртки, направился к Реми.
Тот смотрел исподлобья, потирая ушибленное место.
— Тяжелый, скотина, — прошипел щенок сквозь зубы. Он явно опасался, что Жак будет насмешничать.
— Дай я попробую.
Рычащий поднял валявшийся в пожухлой траве колун. Гладкая рукоять легла в ладони, луньер размахнулся, примериваясь. Да, для Реми тяжеловат, а справишься ли ты, Рычащий?
Ну-ка!
Рычащий вскинул топор и резко опустил. Чурбак с сухим треском раскололся, половинки упали в разные стороны. Неплохо. Все-таки как ни жаль оберега, но будь лунный камень сейчас на Рычащем, тот бы поостерегся прикасаться к железному орудию. А так даже руки не жжет.
— Да ты и впрямь выздоровел, Жак.
Луньер оглянулся. Отец Кристоф стоял на крыльце, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Непонятная тревога вновь кольнула Рычащего. Но отец Кристоф добродушно усмехнулся.
— Э, — крикнул Реми, — давай уж и остальные.
— А давай. — Рычащий поймал блестящим лезвием луч предзакатного солнца.
Работал он долго. Вспотел, но переколол все дрова, вместе с Реми перетаскал поленья в сарай. Кюре возился с ужином. Рычащий воткнул топор в бревно, чувствуя, как ноют натруженные мышцы, потянулся. И замер.
Закат догорел. На темнеющем небе теплились звезды, а над черной полосой леса проступал узкий серебристый серпик. Сладко и волнующе заныло сердце.
— Жак, пойдем ужинать, — окликнул его с порога отец Кристоф. Рычащий отвел глаза от новорожденной богини и пошел в дом.
Перед вечерней трапезой отец Кристоф обычно читал молитву Творцу. Рычащий в такие минуты принимал смиренный вид и старательно шевелил губами, повторяя чужие фразы. Но сегодня…. Белая богиня заглядывала в окно, и слова застревали у Рычащего в глотке. Он понимал, что предает сам себя, и был сам себе противен. И испытал огромное облегчение, когда кюре наконец произнес «Аминь».
После ужина отец Кристоф принялся разбирать какие-то записи, Реми притащил сундучок с инструментами и начал мастерить скамейку для соседки, а Рычащий, не найдя себе занятия, растянулся на лежанке. Глядя, как Реми усердно подгоняет оструганные дощечки, Рычащий лениво спросил:
— И как тебе не надоест одно и то же? Весь день с плотниками провозился и сейчас опять за молоток.
— А мне нравится, — весело ответил Реми. — Дерево теплое, душистое. Как живое. Тебе разве лес надоедает?
Как может наскучить лес? Рычащий улыбнулся и начал рассказывать.
О том, как красивы горы на закате, когда усталое солнце заливает ледники багрянцем, а свежий горный ветер обжигает щеки, и о безмолвии чащоб, где поднимаются вековые исполины-дубы.
О том, как шелестят тростники и плещется рыба в бездонных озерах, где вода прозрачна, как лед, и также студена.
О том, как замирает сердце, когда бесшумно пробираешься сквозь чащу, а ноги тонут в мягком серо-голубом лишайнике и ты знаешь, что впереди добыча, чуткая и осторожная.
Он никогда не говорил так долго.
— Да-а, — насмешливо протянул Реми, когда Рычащий умолк. — Здорово. Прямо как в сердце леса побывал. Ты, часом, сам не луньер?
Рычащий вздрогнул. Он не ожидал от себя подобной откровенности. Что же он натворил?!
— Не говори ерунду, Реми, — сердито оборвал мальчика отец Кристоф. — Каждый в этой жизни к чему-то прикипает душой. Тебя вон за уши от чурбаков не оттащишь, сам только что признался. Что дурного, если Жак любит свое ремесло?
— Да разве же я против, — ответил Реми. — Пусть любуется своими лесами и горами сколько влезет. Только красота красотой, а чащобы эти — поганые. Сколько человек в трясине потопло, а? А сколько волки да медведи подрали? А луньеры эти бешеные? Сам же мог дуба дать в лесу своем разлюбезном. Ну его к бесам вместе со всем зверьем!
Последние слова щенок произнес с неожиданно прорвавшейся злостью. Шмыгнул носом и яростно заколотил молотком по гвоздю.
Рычащий очень хотел промолчать. Но сияние юной богини проникало сквозь неплотно притворенные ставни… И он решился.
— А что луньеры? — произнес он. — Они-то в чем виноваты?
— Ага, ни в чем, — с издевкой откликнулся Реми. — И путникам по ночам не они глотки рвут. И хутора не они вырезают. Подчистую, до младенца в колыбели. И по деревням не шастают, неузнанные, чтобы потом стаю навести. Не, они ни в чем не виноваты. Правда, отец Кристоф?
А ведь он про клан Каэдо говорит, с болью в сердце подумал Рычащий. Это там, выше по реке, в прошлую зиму несколько луньеров, одурев от голода, подстерегли обоз и загрызли крестьянина. Нарушили древний запрет, что отделяет луньера от зверя. А потом отправились на ближнюю ферму…
Рычащий повернулся к священнику. Тот сидел, в раздумье созерцая санктор, словно спрашивал совета. Кюре хотел что-то ответить, но Рычащий опередил:
— Луньеры жили в Предгорье веками. Когда поселенцы расчищали поля и строили деревни, они ушли в глубину леса, ближе к горам. И они никогда не нападали первыми!
— Как же, — фыркнул Реми.
— Да, не нападали, пока люди не начали разорять деревни. Тогда и только тогда они стали драться. Знаешь, что бывает, когда луньер пробует людскую кровь?! Это словно отрава! Он становится одержимым, он жаждет убивать и разрушать. Он даже облик уже не сможет изменить! Люди сами виноваты! Зачем они травят и убивают, зачем объявили войну?! А луньеры лишь мстят, как могут!
— Чего ты мелешь? — выкрикнул Реми. — Скажите ему, отец Кристоф!
— Прекратите оба, — тихо проговорил кюре. — Вы ничего не решите криком и обвинениями. Реми, откладывай свою работу, ты еще не ответил урока. С тебя две страницы, если помнишь.
— Отец Кристоф, я завтра, — жалобно сказал Реми, мигом забыв про спор. — Поздно уже.
— В самый раз, — строгим голосом ответил священник. — Нет, не Скрижаль. «О поиске истины» святого Этьена.
Рычащий завернулся в одеяло, закинул руки за голову. Реми понуро уселся за стол напротив отца Кристофа Скрипнул кожаный переплет.
— Глава десятая. И постарайся целыми словами.
— Я не умею целыми. Они слишком длинные.
— Радуйся, что читаешь на родном языке. Говорят, на юге Святейший издал буллу — вести службу и переписывать святые книги только на латыни.
— Вот еще. И так язык ломаю.
— Язык без костей, не сломаешь. Я внимательно слушаю.
Реми вздохнул, смиряясь с судьбой.
— И топчу-щему до-роги в поисках смысла гово-рю я: брат, помни: не для из-бранно-го создал Творец землю сию, а для всего, что на ней рож-дается. И всякой твари…
«И всякой твари земной есть место под сиянием солнечным для жизни и процветания, а кто забывает об этом, в грех великий впадает.
И даны нам копье и слово, меч и милосердие. И есть время свое для каждого дара. Ибо если зря ударишь копьем, то посеешь лишь ненависть и ее же соберешь урожаем. Но коли в час крови труслив и неловок будет удар, то робость гибелью обернется.
Но как узнать, когда час для меча, а когда для милосердия?»
— Ну вот, а говорил: не умею.
— Я старался. Отец Кристоф, а можно я завтра с мальчишками на рыбалку пойду?
— А, вот в чем дело. Ладно, только скажи: где ты видел в нашей луже рыбу?
— Мы не на пруд, а на реку. И Жака возьмем, пусть прогуляется. Жак, пойдешь рыбу удить?
Рычащий прикрыл глаза. Голоса доносились еле слышно, он засыпал. Но и сквозь дремоту в голове отдавалось:
«Но как узнать, когда час для меча, а когда для милосердия?»
3
Венаторы заявились через несколько дней, ранним утром.
Весть принес Реми. Он пошел к соседям за молоком и, возвратись, еще с порога закричал:
— А в деревне сержант Шарден с отрядом! Собаки у него злющие-презлющие! Говорят, большая облава, луньеры совсем близко!
Рычащий пил липовый настой. Услышав про сержанта и собак, он вздрогнул и пролил полкружки на стол. Отец Кристоф недовольно покачал головой:
— Ну венаторы, а что ж так вопить-то? Садись завтракать.
Реми поставил крынку с молоком и плюхнулся на скамью рядом с юношей. Подтянул к себе миску с тушеными бобами.
Еда утратила для Рычащего всякий вкус. Мысли метались в голове, натыкаясь друг на друга, пока он вытирал столешницу. Уйти? Уйти сейчас же!
Реми все еще не давала покоя новость. Он ерзал на лавке, потом выглянул в окно и толкнул Рычащего локтем.
— Ого! Смотри, Жак, они уже заставы выставили!
Лучше бы Рычащий этого не видел. Прямо посреди поля торчало одинокое копье с бело-красным флажком, а рядом переминались с ноги на ногу три бугая. Под копьем лежали здоровущие бурые псы, и от одного взгляда бок Рычащего заныл.
Да, он слышал: венаторы так всегда проверяют деревни. Нагрянут неожиданно, окружат заставами, чтобы никто не вышел, и идут с оружием, собаками и «кольцами» от дома к дому. Если он сейчас попробует убежать, его поймают и наденут обручи. Если останется, то опять-таки наденут обручи. Даже думать тошно. Спрятаться? Так найдут же! А отец Кристоф, а то и Реми в любом случае будут пособниками. Ой, дурак, почему он не ушел раньше?!
Он закусил губу и вдруг натолкнулся на взгляд отца Кристофа. Очень спокойный взгляд. Слишком спокойный.
— Нечего там рассматривать, — произнес кюре. — Ешьте.
Но закончить завтрак им не дали. Послышался громкий лай, голоса, на крыльце загрохотали сапоги, и хриплый бас рявкнул:
— Во славу Творца и именем короля нашего Карла Третьего, да продлятся дни его!
— Да сбудется! — ответил отец Кристоф. — Входите.
— Благодарю, святой отец. — Дверь отворилась, и через порог шагнул высокий детина, облаченный в кожу и железо. Сюрко с бело-красным гербом епископа шелестело при каждом движении, пояс оттягивал тяжелый на вид меч, а по бедру постукивала сумка с таким же двуцветным знаком. Детина поклонился кюре.
— Доброе утро, отец Кристоф! По велению епископа Григория Рейнского, да вы и сами знаете…
— Здравствуйте, сержант, — приветливо сказал отец Кристоф. — Знаю и потому удивлен. Вы ведь уже у меня бывали.
— Бывал, — подтвердил сержант, расправляя сивые усы. — И бумага имеется. Эй, Жеан!
Рычащий сидел ни жив ни мертв. Реми шепотом спросил:
— Жак, а тебя проверяли?
— Нет, — одними губами ответил он.
— Не бойся, это не страшно, — утешил Реми. — Надевают обручи на голову и на правую руку, и все. Щекотно чуть-чуть.
Щекотно… Луньер один раз видел, как действуют «кольца истины» на не-людей, и месяц мучался кошмарами. Лучше сразу сдохнуть, чем испытывать такие муки.
В дверь просунул голову лохматый парень с нагловатыми глазами.
— Че стряслось, Гийом?
— Список дай, — приказал сержант. Парень вытянул из-за пазухи лист пергамента. Сержант повел пальцем по строчкам. — Та-а-ак. Отец Кристоф, кюре прихода Ланже, — освобожден от дознания согласно эдикту, как слуга Творца. А парнишка ваш, — сержант взглянул на жующего бобы Реми, — как его звать-то?
— Реми, — подсказал священник.
— Ага, — согласился венатор, — Реми, сын Тибо и Анны ле Блан, проверен первого мая сего года. Чист полностью. Все так, отец Кристоф, только староста нам сказал, что тут у вас еще человечек объявился. Я так понимаю, вот он. — Сержант ткнул пальцем в сторону Жака. — Мы сразу сюда. Кто ты, парень, и откуда взялся?
— Это Жак, — звонко ответил Реми, — он охотник из-за реки.
Сержант уткнулся в список.
— Нет там никакого Жака-из-за-реки, — с зевком бросил Жеан. — И рожу я его не помню. Тащить кольца, Гийом?
— А то, — кивнул тот.
— Реми, — повернулся к мальчику кюре, — отнеси матушке Клеранс настойку от кашля.
— Я потом, — заныл Реми.
— Сейчас, — с нажимом произнес священник. Реми вытер руки о штаны, с ворчанием отыскал на полке кувшинчик, обвязанный тряпицей, и вымелся из дому, едва не столкнувшись на крыльце с Жеаном. Венатор протянул сержанту два обруча (большой и поменьше) из серого металла со вставками — округлыми ярко-желтыми камнями.
Вот они, «кольца истины», страшная выдумка епископа, безошибочно отделяющая человека от любого иного существа. Мучительное орудие пытки.
Рычащий загнанно огляделся. На краю скамьи валялась любимая стамеска Реми, он незаметно сжал ее в кулаке. Наверное, он сможет достать сержанта, прежде чем ворвутся остальные.
— Сержант Шарден, — произнес отец Кристоф. — Если позволите, пару слов с глазу на глаз.
Сержант поднял бровь.
— Жеан… — Венатор фыркнул и вышел, прикрыв дверь. — Что вы имеете мне сказать, святой отец?
— Видите ли, сержант, — кюре провел ладонью по подбородку. — Я знаю, правила у вашей службы строгие, и просьба моя вызовет удивление, но все же… Сержант, я прошу вас не применять к юноше «кольца истины»!
Сержант присвистнул.
— Во как, — проговорил он. — При всем уважении, господин кюре, ну вы и загнули! Согласно эдикту мы обязаны подвергать испытанию всех жителей здешнего края, мужчин, женщин, детей… без разницы… Луньеры могут быть где угодно… Вон давеча в лесу песики волновались.
— Да-да, сержант, я читал эдикт, но поверьте, здесь особый случай.
— И чем же он особый? — сержант окинул взглядом растерянного Рычащего.
— Видите ли, — отец Кристоф понизил голос, — этот юноша болен падучей.
— Ого, — удивился сержант. — А по виду не скажешь.
— И тем не менее, — горестно развел руками кюре. — Я думаю, вы лучше меня знаете, как переносят подобные люди эту… процедуру.
— Да уж, видывал, — усмехнулся сержант. — Приятного мало. Вроде и не орут и не дергаются, как луньеры, а снимешь «кольца», а он совсем того… тронулся. Ежели не помер. Только вы уж простите, отец Кристоф, должность у меня такая.
— Сержант, — тихо проговорил священник, — я прошу о снисхождении.
Венатор сжал губы.
— Снисхождение, — сказал он наконец, постукивая обручами по ладони, — штука дорогая.
— Без сомнения, — подтвердил кюре.
Сержант посмотрел мимо него. И мимо Рычащего. На единственную ценную вещь в комнате.
Кюре проследил его взгляд. Шагнул к полке над печью, тяжело заскрипев костылем, взял в руки санктор. Смахнул невидимую пылинку. Рычащий перестал дышать.
— Прошу вас, сержант, примите этот скромный дар. Ваши поиски требуют поддержки…
Сержант взвесил санктор на ладони и с довольной миной упрятал в сумку.
— Весьма тронут, отец мой. Юноша, пожалуй, заслуживает поблажки. Прошу простить, я должен вернуться к своим людям. Служба.
— Ну, че там? — вяло поинтересовался Жеан, подпиравший столб у крыльца. Отряд — пятнадцать воинов и десятка два псов ждал неподалеку.
— Да так, — отмахнулся сержант, поправляя ремень сумки. — Слушай, Жеан, — он заговорил шепотом, так чтобы слышал только помощник, — ну и скользкие людишки эти священники. Жизни учат, слова всякие говорят. Не убий, не укради… Взятки не бери. А сами, только дай волю…
— Кругом жулье, — согласился Жеан.
— Бес с ними! — заключил сержант и добавил уже в полный голос: — Пошли, ребята! Обедать будем в Антрагэ. Да, Жеан, запиши: Жак — охотник — чист полностью. Живее, парни!
Рычащий сидел у окна и смотрел, как сгущаются сумерки. Голова гудела от множества мыслей, на сердце было тоскливо и неспокойно. Все его притворство рассыпалось пылью, и пусть сейчас все обошлось, но самое страшное еще впереди. Неизбежное объяснение с отцом Кристофом. И с Реми.
К счастью, щенок пока не заметил пропажи санктора. Вернувшись, он просунул голову в дверь, убедился, что все в порядке, и убежал к своему плотнику. Домой заявился усталый и голодный, сжевал хлебную горбушку и завалился спать. К отцу Кристофу же то и дело забегали сельчане по разным делам. Вот и сейчас заросший бородой мужик рассказывал кюре какую-то долгую историю.
Что же делать? Сказать все как есть? Рычащий вспомнил звонкий от злости голос Реми. Луньеры для парнишки — проклятые выродки из чащобы. Рычащий не хотел встретить испуганный и брезгливый взгляд щенка. И не собирался больше оправдываться за свой народ.
Рычащий прикрыл ставни. Он. уйдет ночью. Без объяснений. Без разговоров. Пусть лучше думают, что он неблагодарная тварь. Пусть что хотят, то и думают.
Дрова в печи потрескивали, догорая. Рычащий прислушался. Ровно дышал кюре, за перегородкой посапывал Реми. Пора. Он принялся бесшумно одеваться.
— Уходишь…
Луньер, вздрогнув, обернулся. Отец Кристоф приподнялся на локте и спокойно рассматривал беглеца.
Рычащий передернул плечами.
— Да, пора.
Странно, голова не кружилась, но пальцы отчего-то подрагивали, и он никак не мог застегнуть крючок на рубашке.
Отец Кристоф сел на постели, потянулся за костылем. Морщась, оперся на «дубового друга» и с резким вздохом поднялся на ноги. Костыль скорбно скрипнул, но в который раз выдержал.
— Безобразие! Где башмаки? Были же здесь. А, вот они…. Ну что ж, раз пора, то доброго тебе пути.
Готовый застегнуться крючок рванулся в сторону, оцарапав палец. Рычащий не заметил.
— Зачем вы это сделали? — проговорил он едва слышно. — Зачем?
— Что зачем? — удивился священник. — Пожелал тебе доброй дороги? Ну, во-первых, таков обычай, а во-вторых, я и вправду желаю тебе…
— Зачем вы спасли меня?
— Ну, это просто, Жак. Помогать нуждающимся в утешении, телесном ли, духовном ли, — долг священника. По-другому нельзя.
Да, он подобрал раненого в лесу, беспамятного и истекающего кровью. Он думал, что помогает собрату по стае, такому же человеку, как сам. Но потом, потом…
— Вы солгали сержанту. Про меня. Про падучую. Отдали ему этот ваш, как его… санктор. Почему?!
Последнее слово Рычащий почти выкрикнул. Отец Кристоф шагнул к печи. Всмотрелся в угли.
— Тише, разбудишь мальчика. Не знаю почему. Жалко тебя стало. И с Реми ты подружился. А санктор… жизнь дороже серебра. Разве не так?
Они помолчали.
— У тебя кровь на ладони, — проговорил отец Кристоф. — Дай я смажу настойкой.
Рычащий, словно очнувшись, поднес пальцы к глазам. Кровь алыми каплями сочилась из пореза.
— Не надо, — сквозь зубы произнес Рычащий. — Заживет… как на звере. Я пойду.
— Как знаешь, — отозвался священник. — Хотя… Подожди.
Он зашарил свободной рукой по карманам. Извлек какую-то вещицу, бережно положил на стол.
— Вот. Ты вроде бы потерял.
Рычащий протянул руку, уже зная, что это. Осторожно, стараясь не замарать кровью, связал разорванную бечеву. Надел на шею. Закрыл глаза.
Оберег жил. Забытое тепло заструилось по груди, сердце забилось сильнее, и он даже сквозь соломенную крышу почуял, как крадется за облаками луна, как молочно-белый свет прорывается, стремясь приласкать уставшую от солнечной яркости землю. Ночь растущей луны. Его время.
— Вы тогда его нашли? Когда пошли в Бринньи?
Отец Кристоф кивнул. Рычащий снова коснулся оберега.
— Я же мог убить и вас, и мальчика, — прошептал он. — Перегрызть спящим глотки.
Кюре повернулся. И посмотрел в глаза Рычащему. Долгим взглядом.
— Разве? — задумчиво произнес он.
Он еще сомневается… смеет сомневаться в ненависти луньера к человеку… Да, мог бы…. Ну, пусть не перегрызть, просто убить… Или не мог?
Рычащий потупился. Спросил, замявшись:
— И все же…
Священник усмехнулся уголками губ. Простучав костылем, добрался до сундука у своей постели. Звякнула замком откинутая крышка.
— Иди сюда, Жак. Или как тебя зовут на самом деле.
— Я — Рычащий, — проговорил Рычащий, нагибаясь над сундуком.
Там, на дне, лежала свернутая лазурная ткань с черной вышивкой — раскинувшей крылья хищной птицей.
Рычащий сглотнул. Когда-то давно, еще щенком, он вместе с отцом бродил по людской ярмарке в каком-то городишке. Вождь клана наклонился к сыну, указывая на воина в плаще цвета неба. Он из Ордена, сказал тогда отец. Старого братства, созданного для войны со всем, что угрожает роду людскому. Говорят, они даже переплыли море и в знойном краю песка дрались с не верящими в Сына Божьего. Опасайся встречи с ними, малыш. Обегай стороной лазурный плащ с черным ястребом.
Отец Кристоф покачал головой, наблюдая за ошеломленным луньером.
— Меча нет. Пожертвовал аббатству, когда принимал сан. А ножи остались. — Он вытащил из сундука боевой нож, подкинул на ладони. — У меня бессонница, Жак.
Рука сделала почти незаметное движение. Над ухом Рычащего коротко свистнуло. Луньер обернулся. Нож торчал в дверной притолоке на высоте его глаз. Лезвие до половины вошло в косяк, рукоять еще подрагивала.
— У меня бессонница, — повторил кюре.
4
Сон был странный, в него проникали голоса, тревожили, мешали. А потом Реми проснулся, будто кто-то толкнул его в бок. Выполз из-под теплого одеяла, прошлепал босыми ногами из своего закутка в общую комнату.
Отец Кристоф не спал, сидел, ссутулившись, перед печкой. Угли слабо мерцали, но Реми тотчас заметил: лежанка найденыша пуста.
— А где Жак? — спросил он. Священник поворошил кочергой золу.
— Ушел, — отозвался он. — Просил за него попрощаться с тобой.
— Как ушел? — переспросил Реми. — Совсем?
— Совсем, — буркнул отец Кристоф. — Иди спать.
— Как же так, — прошептал Реми. — Я же…
Мальчик сердито свел брови. И метнулся в свой угол.
— Отец Кристоф, — донеслось оттуда. — А он давно
— С полчаса, — ответил священник.
Реми снова появился. Он успел надеть штаны и башмаки и теперь натягивал через голову вязаную фуфайку.
— Куда это ты собрался?
Реми справился с одежкой, не утруждая себя шнуровкой ворота. Сунул под мышку сверток мешковины.
— Он пойдет по дороге к парому, — выдохнул мальчик. — Я обещал ему кое-что. Догоню, отдам подарок и вернусь. Я быстро.
— Ты с ума сошел, ночь на дворе, — рявкнул отец Кристоф, поднимаясь. — И думать не смей!
Но Реми уже распахнул дверь. Оглянулся на пороге, блеснув глазами. И бросился по тропинке через огород.
— Реми! Реми, постой! — крикнул священник. — Вернись! Вернись сейчас же!
Мальчик добежал до плетня. Перемахнул на ту сторону и скрылся в ночи.
— Отец Кристоф… не волнуйтесь… я… скоро…
Священник, не сдержавшись, выругался. Сорвал с крючка плащ, перехватил поудобнее костыль. Выдернул из косяка нож и шагнул прочь из дома.
Поначалу темнота не пугала.
Дорога к переправе тянулась сразу за деревенскими садами. Реми с резвостью зайца пробежал меж низкими яблоньками, заботливо укутанными у земли в солому, споткнулся о корень старой груши, чуть не выронив ношу, перелез еще через пару плетней. Он торопился, нисколько не опасаясь окружающей ночи: по деревне брехали собаки, а за деревьями приветливо светились окна домов. Жак вряд ли ушел далеко. Он нагонит его, надо только бежать чуть быстрее!
Реми едва ли не взлетел на изгородь, отделявшую сады от дороги. Спрыгнул вниз. Под ногами захрустели жухлые стебли репы и моркови: селяне выбрасывали за забор гнилую ботву. Вот и дорога! Реми перескочил канаву и оказался на неширокой полосе утоптанной земли.
Дорога, насколько видел глаз, была пуста. По обеим сторонам ее расстилались вспаханные поля, освещенные бледным сиянием луны, а еще дальше поднимался полосой тьмы лес.
И ни единой души вокруг, только свист ветра и неверное мерцание звезд.
Реми впервые почувствовал тревогу. Он остановился, набирая в грудь холодного воздуха.
— Жак! — крикнул он. — Эй, Жак!
Мир молчал. Ветер дунул сильнее, по разгоряченному погоней телу побежали мурашки.
— Жа-а-а-ак!
— …ак!..ак! — отозвалось эхо. Реми на мгновение показалось, что вдалеке, почему-то не на дороге, а на пашне, у самого леса, появилась и исчезла высокая темная фигура.
— Жак! — обрадовался Реми. И осекся. Лес — это много дальше, чем он надеялся зайти. Отец Кристоф будет переживать, если он не вернется быстро.
Силуэт на границе поля и леса показался снова. Жак ждал его, и Реми отбросил сомнения. Он мигом, туда и обратно.
Огоньки деревни удалялись. Мальчик несся по скованной заморозками дороге, и щуплая тень его скользила следом.
Отец Кристоф прислонился к грушевому дереву, переводя дыхание. Казалось, сердце колотится не в груди, а где-то в горле. В голове гудело. Старый калека, выругал он себя, тебе ли гнаться за быстроногим парнишкой. Как еще не повредил и здоровую ногу, когда, не увидев в тени изогнутый корень, зацепился костылем и растянулся посреди сада.
Груша над головой качала голыми ветвями, точно жаловалась на что-то ветру. Реми, наверное, уже выбрался на дорогу. Куда он пойдет, когда не найдет Жака? Может, вернется? Творец, пусть он повернет к дому.
А если нет? Кого он встретит?
Отец Кристоф нагнулся и проверил, не потерялся ли упрятанный за голенище нож. Тот был на месте.
Волосы на лбу взмокли от пота. Мальчик пнул ногой комок мерзлой земли и выбрался с пашни на опушку.
Реми никогда раньше не бывал один ночью в лесу. Он остановился, всматриваясь в черные колонны сосен, уходившие ввысь, к бездонному небу. У подножия деревьев лежала мгла, кое-где прорезанная, словно мечом, лучами лунного света.
— Эй, Жак, — позвал Реми.
Ответа не было. Здесь вообще царила тишина, лишь сосны покачивали кронами, точно убаюкивали смирившуюся с наступлением стужи природу.
Реми сделал несколько шагов под своды леса. Трава и опавшая листва покрылись инеем, и мальчик ступал по ним, как по искрящемуся серебром ковру. Но дальше стволы стояли плотной стеной, и мрак между ними был совсем непроглядным. Реми стало очень неуютно и, честно говоря, страшновато.
Нужно возвращаться. Если Жак и был здесь, то ушел, не дождавшись его. А может, он где-то близко. Надо окликнуть еще раз. Реми открыл было рот, но не издал ни звука. В этой серебристо-черной тишине он боялся кричать.
Треснула ветка. Реми, вздрогнув всем телом, обернулся в ту сторону. И время замерло, потому что он увидел.
Они вышли на поляну из чащи, свободно, не таясь. Трое, почти такие, как он и представлял: мощные звери, куда крупнее обычного лесного волка. В один миг Реми разглядел широкие загривки, покрытые короткой блестящей шерстью, мускулистые лапы, способные убить одним ударом, острые настороженные уши. И еще глаза. Узкие щели, вспыхнувшие багровым светом. Глаза, заметившие его, Реми.
Мальчик застыл, словно ноги вросли в землю. Те трое тоже замерли. Несколько мгновений длилось завороженное молчание. Потом тот, что был ближе всего к Реми, шумно принюхался, ощерил пасть и гортанно зарычал.
Этот рык послужил сигналом. Реми стряхнул оцепенение. С коротким писком он бросился прочь, не разбирая дороги. Сзади под тяжелой поступью дрожала земля и с треском лопались сучья. Луньеры начали погоню.
Реми продрался сквозь сосновый подлесок. Колючая ветка хлестнула по лицу, до крови разодрав кожу. Иглы впились в щеку. Шум позади нарастал. Только бы выбраться из леса — полоснула изломанной молнией мысль. Только выбраться!
Хриплый вой прорезал ночь. Реми уже не понимал и не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего ужаса перед гонящими его порождениями мглы. Бежать, бежать, бежать. Без оглядки.
Меж молодыми сосенками мелькнуло поле. Реми из последних сил рванулся вперед, но тут наперерез вылетели еще несколько тварей. Мальчик дернулся в сторону, но было поздно. Спину обожгло жаркое дыхание, сильный удар обрушился на плечо, и Реми кубарем покатился по седой от инея траве.
Сознание померкло.
Когда донесся многоголосый вой, в душе отца Кристофа будто что-то оборвалось. Он, столько раз слышавший и более страшные звуки, вдруг ощутил, как леденеет в груди сердце. Он богохульствовал. Он проклинал.
Он проклинал все и вся, но беспощаднее всего себя: свои заблуждения, свою гордыню, свою безумную веру в добро и благородство. Всю свою жизнь, что привела к гибели Реми.
И он знал, что жить с этой ношей не сможет. Не посмеет. Но сначала…
Костыль стучал и стучал по дороге, свободная рука крепко сжимала нож. А лес приближался так медленно.
— Что вы здесь делаете? — Рычащий старался говорить твердо, но голос дрогнул, выдавая его растерянность.
— Мы-то, — недобро ухмыльнулся Сломанный Клык, — мы охотимся… вожак.
Луньеры собрались вокруг. Половина клана, в основном приятели Клыка, но были и другие, раньше с ним дружбу не водившие.
— Охотитесь? — как можно небрежнее спросил Рычащий. — А разве Совет не запретил приближаться к людским селениям?
Кто-то фыркнул, будто Рычащий сказал что-то веселое. Сломанный Клык поморщился.
— Совет нам не указ, — угрюмо произнес он. — Мы луньеры вольные. Так ведь?
Раздалось одобрительное ворчание.
— Вы что задумали?!
— А то и задумали, — с вызовом ответил Клык. — Сколько можно меж двумя елками кружить? От Богиней данного отрекаться? Они говорят, — он мотнул мордой в сторону невидимого за деревьями селения, — мы волки. Так и есть. И мы им покажем, какие мы волки!
Рычащего прошиб холодный пот.
— Нельзя, — пробормотал он. — Есть закон… Разум потеряете…
— У зверя свой разум, — хмыкнул Клык. — И закон тоже свой. Вот что, Рычащий. Мы по округе третью ночь бродим. То венаторы путь перейдут, то еще что. А здесь чисто, ночь сегодня ясная. Самое оно. Будет веселье. Давай с нами… ты же вожак! Пока что.
Рычащий переводил взгляд с морды на морду, и в каждых глазах, в готовых к оскалу ртах, в рыкающем перешептывании ощущал одно: прикажи! Скажи только слово, вожак, и мы серыми тенями потечем по полям, ворвемся в это смрадное место, которое они избрали для своего жалкого житья, и вонзим клыки в ничтожную плоть. Скажи только одно слово, и утром вороны слетятся клевать падаль. Ну же, прикажи. А не то мы сами…
Рычащий медлил. Любые уговоры бессмысленны. Они уже не клан — стая. Они не услышат. Ночь, луна, жажда сильнее разума, сильнее и беспощаднее.
Стылый ветер ерошил шерсть на загривке.
— Где остальные?
— На вершине, — сплюнул Клык. — Слабаки… Так что скажешь?
С опушки провыли дозорные. Человек — различил Рычащий. Человек! Мы гоним человека!
— Богиня послала добычу! — выкрикнул Клык. — Добрый знак, родичи!
Луньеры, мгновенно развернувшись, устремились на зов.
Сломанный Клык фыркнул: «Вот и ответ!» — и метнулся в заросли. Рычащий бросился следом. В облике волка каждое движение давалось легко, словно и не было раны, боли, словно ничего не было.
Гон длился до смешного мало, видно, добыча оказалась слишком слаба. Зов торжествующе взметнулся к зеленым кронам и смолк. Рычащий одним прыжком преодолел поваленное бурями дерево.
Узкая прогалина, пронзительное лунное сияние, стая, плотным кольцом обступившая жертву.
И запахи — смолы, железа, молока… Реми!
Рычащий рванулся сквозь толпу, толкаясь и отдавливая лапы. Луньеры переглядывались, но расступались, давая дорогу.
Реми лежал на земле, раскинув руки. Мучнисто-белое лицо исказилось гримасой ужаса, по щеке темной струйкой стекала кровь. Рычащий склонился над мальчиком. Сердце билось, грудь едва заметно поднималась и опускалась. Слава Луне, живой!
За спиной Рычащего послышалось ворчание. Он обернулся. Луньеры по-прежнему стояли кольцом, теперь вокруг них обоих. Угрюмые взгляды, сомкнутые челюсти. Пока сомкнутые.
Сломанный Клык, сминая тяжелыми лапами мох, вышел чуть вперед. Багровые глаза недобро блеснули.
— Порви щенка, вожак. Попробуй людской крови.
Рычащий покачал головой, ощущая, как шевельнулись, двигаясь, живые стены. Сломанный Клык ощерился:
— Что с тобой, Рычащий? Что тебе до человечьего выродка? Прокуси его глотку и веди нас в деревню. Или ты… испугался?
Стая зароптала. Вожак не может быть трусом, а трус не должен быть вожаком. Иначе Луна проклянет всех.
— Шкура продажная! — взвизгнул кто-то из толпы. Рычащий не понял кто.
— Бей его, Клык!
Рычащий опустил глаза. Не объяснить. Не достучаться до того, что люди называют душой. Силу усмиряет только сила.
Сломанный Клык презрительно харкнул на траву. Рычащий еще ниже склонил голову. Клык шагнул вперед. Трус, проглотивший оскорбление, достоин смерти добычи.
Но коли в час крови труслив и неловок будет удар…
Ближе, Клык.
Что опаснее всего под луной? Пламя пожара и бешенство загнанного зверя.
Помнишь, Клык? Или позабыл?
Ближе, еще ближе. Вот сейчас…
Серебристо-серая молния пронеслась над поляной и обрушилась на Сломанного Клыка. Тот, не устояв, повалился навзничь. Стая отпрянула в стороны, и сплетенные тела клубком покатились по земле, ломая валежник.
Клык был опытным бойцом. Острые зубы то и дело клацали у горла Рычащего, но тот каждый раз чудом уворачивался, чувствуя, как сознание затопляет властная, пугающая ярость.
— Убью, — прохрипел Клык, и в тот же миг Рычащий изловчился и саданул его в челюсть.
Противник взвыл и ослабил хватку. Есть!
Рычащий рванулся на свободу, снова ударил и прижал поверженного к земле. Затрещали кости. Рычащий поднял верхнюю губу, показав знаменитую луньерскую ухмылку, и впился клыками в левое ухо, ставя сопернику метку побежденного.
Кровь была совершенно обычная на вкус. Горячая и солоноватая.
Сломанный Клык дернулся и обмяк. Рычащий поднял голову. Обвел взглядом отступившую стаю.
— Кто-то желает отправиться в Леса Предков до срока? — хрипло проговорил, нет, прорычал он. — Есть такие?
Луньеры молчали, переглядываясь. Тонкие струйки пара вырывались из ноздрей и таяли в морозном воздухе. Шумели сосны.
— Решили стать волками? — Рычащий подался вперед, и луньеры невольно попятились. — Дикими и свободными, да? А вы подумали, что будет с теми, кто остался там, в пещере? С женщинами, со щенками? Вот ты, Крепыш, — Рычащий в упор смотрел на молодого луньера, — почему ты здесь? Твой отец хворает, кто защитит его, если придут венаторы?
Крепыш ошалело пялился на Рычащего.
— Я… Рычащий… я… как все…
— А ты, Белолапый? У твоей матери еще пятеро, как она прокормит такую ораву зимой? Кто пойдет охотиться? Твои младшие сестры? Кто, я тебя спрашиваю?
Рычащий стиснул зубы. Ярость клокотала в горле, луньеры прятали глаза.
— Вы бросили на произвол судьбы свой клан, свою стаю. Вы все… не волки вовсе… вы… грязь…
Он замолчал. Вязкая усталость навалилась на спину, захотелось заплакать от злости и обиды. Как там Реми?
— И что ж нам делать? — угрюмо спросил кто-то. — А… вождь?
— Возвращаться в горы, — отрезал Рычащий. — Готовиться к зиме. Нужно выжить. Назло венаторам, назло безумцу из Ренна. Наша жизнь — и есть наша месть. Уходите домой.
Луньеры нерешительно переглядывались, наконец Крепыш произнес:
— А ты?
— Я догоню, — ответил Рычащий. — Скоро догоню. Идите.
Луньеры один за другим бесшумно скрывались во мраке. Сломанный Клык с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел следом за остальными.
Вот ты и нажил смертельного врага, Рычащий. Сейчас он — побежденный, но пройдет время, и слабые снова прислушаются к его речам. Он еще попробует укусить.
Но все это потом. Главное — щенок. Сейчас, Реми, сейчас. Ты не должен видеть меня таким. Проклятье! Одежда! Она осталась там, в чаще…
Шуршание листвы, приглушенный стон. Рычащий обернулся. Реми сидел, глядя на него широко распахнутыми глазами. Когда он очнулся?! Что видел?! И что теперь делать?!
Мальчик моргнул и чуть слышно выдохнул:
— Жак?!
— Реми… только не пугайся… да, я…
— Луньер, — проговорил Реми. — И как я сразу не догадался…
Он прикусил губу, потер плечо. Рычащий неловко топтался на месте, не зная, что сказать.
— Здорово ты его, — прошептал Реми. — Мой папаша так не смог. Ой, мамочки! — он скривился от боли.
Рычащий бросился к щенку.
— Очень больно? Ничего не сломал?
— Не-а, теткин муж и крепче бил. — Реми поморщился. — Синяк будет, так я привычный к синякам-то.
Он встал на четвереньки, ойкнул и плюхнулся обратно на траву.
Рычащий опустился рядом.
— Забирайся на спину. Отнесу тебя в деревню.
— Рехнулся?! Сам дойду, — возмутился Реми. — Щас голова перестанет кружиться, и пойду. И вообще, чего ты со мной возишься? С дурнем набитым? Ты ж меня ненавидеть вроде должен, а?
Луньер повел острым ухом. Он сам задавал подобный вопрос этой ночью.
— Мало ли кто что должен, — хмыкнул Рычащий. И добавил тихо, с трудом подбирая слова: — Помнишь, ты читал книгу? Я все думаю, может, ваш Этьен прав? Всякой твари земной дано место под солнцем… ну или под луной. А особенно, — прошептал Рычащий, — вам двоим.
Реми несмело улыбнулся. Осторожно провел ладонью по мягкой шерсти.
— Я ж тебе подарок принес… охотник. Где-то здесь валяется.
Сверток отыскался неподалеку. Рычащий развернул ткань лапой, и лику Владычицы Ночи предстал еще один луньер. Статуэтка помещалась на ладони. Искусно вырезанный зверь вздымал к луне оскаленную морду с небывало длинными клыками. Огромные задние лапы, нелепые когти, даже не когти — когтищи.
Рычащий, не сдержавшись, фыркнул.
— Я ж раньше луньера-то и не видывал никогда, — сконфуженно признался Реми. — Думал: оберег от врага сделал, а оказалось — на друга.
— Да ладно, — Рычащий взъерошил мальчику волосы и подмигнул клыкастому чуду. — Все равно красиво. Спасибо, мастер. Только… мне ведь пора.
— Знаю, — грустно сказал Реми. — Ты не бойся, я дойду.
Он поднялся на ноги, слегка пошатнулся, но устоял. Покосился на непроглядную чащобу.
— Удачи тебе, Жак. С этими… и вообще.
— И тебе, мастер, — ответил Рычащий. — Под солнцем ли, под луной ли, и когда тучи закрывают и солнце, и луну. Всегда.
Реми словно собрался сказать еще что-то, но только шмыгнул носом.
Рычащий смотрел ему вслед, пока щенок не скрылся в подлеске. Вот перестали качаться потревоженные ветки, вот затерялись в шуме сосен звуки шагов.
Луньер глубоко вдохнул и покосился на деревянного собрата.
И есть время свое для каждого дара. А значит, и для дара изменять себя, не так ли, отец Кристоф?
Тишина, еще более глубокая, чем прежде, легла на леса. Рычащий вскинул голову.
Луньеры не строят храмов. Зачем, если Белая богиня каждую ночь плывет над миром и глядит, как там, внизу, живут ее дети.
А еще луньеры не молятся — они поют. И только невежда может назвать эту песню обычным воем зверя.
Ночь явно требовала песни.
Отец Кристоф будто скинул с плеч невыносимую тяжесть: Реми, живой и вроде бы невредимый, шагал по дороге, опустив голову и засунув руки в карманы.
Когда он приблизился, костыль в руке священника дрогнул: правая щека мальчика была покрыта засохшей кровью, да и поступь казалась нетвердой.
— Реми, — севшим голосом произнес отец Кристоф. — Что случилось? Прости меня, Реми! Не молчи! Что произошло?
Реми поднял голову, словно очнувшись от видения.
— Да не пугайтесь вы так, отец Кристоф! — Мальчик торопливо подставил священнику плечо. — Вот так, обопритесь на меня. А то вы бледный, будто привидение увидали. Ну, догнал я Жака, подарил одну вещицу. И зря вы переживали, за мной пошли. Ночь все-таки, луна в рост подалась…
— Реми, — как можно тверже произнес священник, — что произошло?
— Отец Кристоф, — улыбка Реми была усталой и слегка грустной, — я вам все-все расскажу, и вы мне, наверное, что-то расскажете. Только я озяб сильно. Пойдемте домой. Ой, слышите?!
Они стояли на дороге под острыми осенними звездами. Гасли в деревне огни, налетал, обжигая морозом лица, ветер. И одинокий голос волка, звавший в лесные дебри, таял вдали, словно догоревшая к исходу ночи свеча.