Бюргер что-то говорил, но рыцарь не запомнил. Речь шла о вещах, которых он не знал и знать не хотел — таких, как цены на зерно, вина и, шелк и почему-то на певчих птиц. Сероглазая девушка стояла за креслом, доливала гостю глинтвейн и подала превосходные горячие булочки с сыром.
— Ну что? — спросил ее отец. Девушка прикрыла глаза, лукаво глянула на рыцаря и улыбнулась самыми уголками рта. Рыцарь не знал, что и думать. Неужто они не сомневаются, что я, именно я стану счастливцем, который убьет дракона? Они не помнят о десятках, сотнях не вернувшихся, погибших? Или дракон довел этих людей до того, что им все равно? Почему она заглядывает мне в лицо? Какое отношение оно имеет к… Разве рыцарей судят по лицам?
Как только вежливость позволила, он поспешил уйти. Узкий каменный двор постоялого дома создавал бы впечатление ловушки, если бы не был старательно выметен, застлан соломой и освещен. Здесь и забор был каменный и высокий — как показалось рыцарю, не столько для защиты постояльцев от воров, сколько для того, чтобы все въезжали и выезжали, как положено, в ворота. Узнав, зачем прибыл гость, хозяйка решительно отказалась от какой-либо платы. Рыцаря накормили превосходным ужином и уложили в комнате под стрехой. Против ожиданий там было тепло. Ночь текла медленно, сине, словно река. В городе было тихо, как на пустыре, и рыцарю снилось странное. «Вывожу певчих попугаев», — шептал из-за широкого стола бюргер. Попугай в клетке смешно моргал, соглашаясь. Другие сны были окрашены драконье-алым.
На рассвете рыцарь покинул город, прихватив с постоялого двора разбавленного вина, хлеба, вяленого мяса и сыра себе и овса для коня. Он выбрал дорогу по склону горы, миновал замок и виноградник, перевалил через гребень и увидел внизу отдельные дворы, несколько деревень и еще один городок, по виду очень похожий на первый. Он ехал и ехал в глубь Края дракона, оставляя за собой деревни, городки, дворы, холмы и горы.
Белесая вершина Драхенберг как будто и не приближалась ни на шаг, но ее очертания становились четче, грознее. Полосатые виноградные склоны сменялись дикими горками, гнущими спины, словно сердитые черные кошки. Он ночевал на постоялых дворах, где с него упорно не брали денег, а когда страна стала дикой и постоялые дворы кончились — в домах крестьян или же на обочине пути, в сени холма. И вот не стало уже ни деревень, ни хижин, ни возделанных полей. Вздыбленная земля росла здесь острыми остовами дерев, как ежи шубою из игл. Становилось теплее, и рыцарь подумал, что это жар дракона и что от дракона, таким образом, тоже бывает польза. Потом холмы кончились, и рыцарь понял, что дракон тут ни при чем. Перед ним расстилался пояс горящих камней. Раскаленные добела валуны отделяли гористый край от равнины, из которой одинокой башней рос Драхенберг. Рыцарь с трудом отыскал путь через огненную змею и вступил на равнину. Он заночевал на теплой, почти горячей земле и видел, как большие саламандры сновали по горящим скалам и пили жар. В темноте камни источали ровный белый свет. Саламандры ловко взбирались им на макушки, и ореол остывал, становясь синим, красным, оранжевым, желтым. Саламандры моргали круглыми птичьими глазами, наливались теплом и светом, становились почти белы. А впереди, по направлению к дракону, как будто всю ночь алела заря. Драхенберг торжествовал, виднеясь теперь уже во весь свой исполинский рост — белесый, голый, каменный клык земли.
Он нависал над равниной и над городом, который приютился у подножия горы. Сначала рыцарь не поверил своим глазам — не могут люди жить под носом у дракона! — но город не исчезал, не рассеивался, как видение. К нему даже вела наезженная дорога, и рыцарь поехал по ней, гадая, кто, что и куда отсюда возит. По мере приближения город обретал все новые детали, и рыцарь быстро понял, что глаза не лгут.
Город был очень похож на все города Драхенланда: низкие ограды не скрывали фасадов каменных домов, а мощеные улицы были чисты и пустынны. Было холодно, и рыцарь потерял счет дням. Наверное, сегодня опять воскресенье. Пару раз он издалека заметил прохожих, но они успели скрыться в домах прежде, чем он их окликнул. Вот же народ — живут под Драконьей горой. Почему чудовище их не трогает? Из любопытства? Или они ему для чего-то нужны? На дверях некоторых домов висели рыцарские шлемы. Он не хотел думать о том, что это означает. Иногда он улавливал движение в окне, чей-то внимательный взгляд, а обернешься — там чуть колышется штора… Сначала он хотел поискать постоялый двор и, если таковой найдется, переночевать здесь и узнать тайну городка, но тут же одернул себя: он представлял себе свое пребывание в этом городке долгим. Чересчур долгим. Ему совсем не хотелось как можно скорее сразиться с драконом. Все, что он видел в этой стране, не затупило, а обострило чувство опасности. Оно уже граничило с постыдным страхом, и рыцарь понял, что какое-либо промедление только уменьшит его решимость.
Рыцарь начал искать дорогу к горе, но все переулки заканчивались тупиками. В одном из них дорогу перешла черная кошка. Не обращая внимания на плохую примету, он доехал до глухой каменной стены, развернулся, и кошка шмыгнула обратно во двор, из которого вышла. Закрыла мешок неудач. Не уйти. Или уйти? Один раз к несчастью — а два?
Он решил проехать к горе через двор дома, стоявшего боком к улице. Калитка была не заперта, и он открыл ее, нажав носком сапога на медную ручку, крепящуюся к пружине. Уложенная белым камнем тропинка вела через палисадник мимо крыльца и заднего двора к необычайно высокому для здешних мест — фута четыре — забору и выходила на виноградник. Во дворе на столбике красовалась игрушка из стекла — белый гусь оседлал синий шар величиной с головку младенца. На крыльце стояла деревянная миска, в которой зачем-то держали водяной хвощ. Его стебли-трубочки поднимались изо льда, словно колосья хлеба из земли. С достоинством. На входной двери висел начищенный боевой шлем. Рыцарь вспомнил сероглазую девушку, дом с попугаями и глинтвейн и хотел было постучаться, но стоял полдень. Рыцарь вполне мог добраться до логова дракона еще засветло.
Очередная незапертая калитка, и тропинка влилась в дорогу, которая огибала унылый зимний виноградник, делилась напополам и уходила дальше, к Драконьей горе. Через полмили дорога сделалась грунтовой, плохой и узкой. Потом и вовсе исчезла, затерялась в мерзлой земле.
Драхенберг был так велик, что рыцарь обманулся. Он прибыл к подножию горы в сумерках. Наверх вела тропа, но он не отважился следовать ей во тьме, среди нагромождения камней и скал. Он заночевал у громадного камня, укрывающего от ветра, скормил коню остаток овса и сжег последнюю вязанку хвороста. Наутро солнца не было, и рыцарь увидел его только к полудню, поднявшись высоко по склону. Драхенберг молочно белел в своей гордыне и одиночестве. Его вершина сверкала, как царская голова, в короне снегов.
Тропа вывела на каменные ступени. Издалека они казались под стать человеку, но расстояние обмануло и здесь — ступени были чуть ли не в конский рост, длинные и извилистые, нерукотворные, древние, рожденные вместе с горой и миром. Они восходили к зияющей пасти пещеры дракона. Рядом отыскался пологий подъем и вымощенный камнем путь наверх. Уже без особенного удивления рыцарь узнал в кладке верную руку обитателей Драхенланда.
Он направил коня в пещеру без колебаний, поудобнее перехватил копье и поехал через подземные залы, стремясь к бледному золотому свету, свету тайны, зареву дракона. Пещера сменялась большей пещерой, та — меньшей, и все они были громадны, а свет становился ярче. Было не холодно и не тепло. С потолка и пола драконьих чертогов тянулись друг ко другу каменные свечи и срастались, образуя колонны. Рыцарь миновал изумительные колоннады, белые с нежным розовым и золотистым наплывом — как будто бы огонь дракона воплотился в камне.
Увидев наконец дракона, рыцарь не сразу отличил его от скал, не сразу понял, что уже встретился со своим противником, а осознав это, осознал и неотвратимость собственной смерти. Ни одно, оружие, которое мог поднять в бою человек, не причинило бы этому дракону вреда. Дракон был слишком велик. Громадный, словно белая гора, он так же возвышался надо всем живым, как она высилась над смехотворно низкими горами речного края. Глаза дракона — нет, Дракона! — были котлы богов, в которых плавилось золото и серебро. Седая голова напоминала ледник, и весь он был как исполинская скала, древняя, но крепкая и смертоносная. Гребень Дракона сверкал в отблеске неземного огня, как на большой реке сверкает в солнечных лучах череда вставших дыбом льдин во время ледохода. Копье, которое судорожно сжимал рыцарь, вряд ли пробило бы толщу белесой, с серебристой чешуей шкуры, не говоря уж о том, чтобы пронзить сердце ужасающего гиганта. Рыцарь прикинул, нельзя ли ударить копьем в драконий глаз так, чтобы острие достало мозг, но понял, что, во-первых, никогда не добросит копье до такой высоты, а во-вторых, драконий череп слишком большой. Копье, ударившее в глаз, до мозга просто не достанет. Теперь рыцарь знал, почему здесь пали уже десятки рыцарей-драконоборцев, сотни воинов и наемных солдат. И почему никто из них не вернулся из Драхенланда, чтобы предупредить об опасности, например, его самого.
— Иногда они все же бросаются в бой, — сказал Дракон. Его голос шумел, словно горный поток, и шелестел, как падение мириадов капель с каменных свеч. — Они бросаются на меня, и я их убиваю. Сжигаю дотла. Они ищут смерти, и я даю ее им.
Рыцарь удивился, что конь до сих пор не впал в панику и не сбросил его, и тут же понял, что животное вообще не видит Дракона. Не видит его как Дракона. Дракон ничем не пах, не шевелился и, кажется, не дышал. Для коня он был просто скала, с которой раздавался нелюдской голос — как отдаленный рокот, лавина, глас белой горы.
— Ты можешь присоединиться к ним, — продолжал Дракон. — Или сойти вниз, в город, и присоединиться к тем, кто искал жизни, славы, сокровищ или любви. К тем, кто еще хочет жить. Я бы на твоем месте выбрал жизнь.