Вертит Яга тарелочку, старается, что-то среди цветочков нарисованных высматривает, аж сощурилась от усердия. А все без толку. Но отвечать-то что-то придется, иначе накроется блюдечком вся ее профессиональная репутация.
— Вижу, сокол мой ясный, — замогильным голосом объявляет Яга. Царевич аж подпрыгнул спросонья. — Судьба твоя стрелу прибрала и до сроку хранит…
«Мур, — смеюсь, — судьба хвостатая прибрала и уже кой-кому отдала. И не тебе, старая, ой не тебе».
— Чего? — спрашивает царский сынок и в затылке чешет.
— Ищи, — отрезает бабка, — и обрящешь.
— Где именно-то искать? — интересуется. За этим же пришел, не просто так.
— Дык, судьба подскажет, — хитро ухмыльнулась бабка. — А пока по окрестностям пошукай. Авось свезет.
— Может, — надеется царевич, — хоть дорогу покажешь?
— Как же, — упорствует хозяйка, — старая я, немощная. Не могу я, сокол мой ясный, с тобой полететь… — И в окно все смотрит. — Но вот кот мой, Митрофан, полная моя замена будет. — Тотчас Яга окно нараспашку, да меня за шкирку хвать и царевичу в руки пихает. — Бери кота, насовсем бери, не пожалеешь. И по хозяйству он хорош, и в делах — советчик первый. Держи-владей. А окромя кота дам я тебе еще скатерть-самобранку да лопату-самокопалку.
— Ладно скатерть, за скатерть спасибо. Только кота с лопатой зачем?
— Всяко в жизни бывает, соколик…
«Ах так! — думаю я. — Избавиться захотела, старая? Ну, держись! Счас узнаешь, какого сокровища по глупости лишилась».
— Мур, — заявляю, — царевич. Пошли со мной. Ведомо мне, где стрелу твою искать.
Сынок царский, конечно, насторожился сразу. Подвох чует.
— Неподалеку она, — мурлычу я, — тебе, так и быть, покажу. Что называется, по дружбе. Как новому хозяину.
Ладно. Взял он лопату, в скатерть завернул и засунул под мышку. А меня пожалел — на плечо посадил. Чтоб, значит, мне виднее было.
— Куда идти? — спрашивает. Вежливо так. Хороший царевич, воспитанный, хоть на вид дубина дубиной.
— Мур, — говорю, — царевич, стрела твоя в болото улетела да Царевне-лягушке на глаза попалась. Поэтому и стрелу вернем, и батюшки-царя наказ выполним. Только ты не мешкай, торопись. Ждет тебя твоя невеста, аж квакает от нетерпения.
— Как это, — спрашиваю у кота, — квакает? — Затылок чешу. — Какие, — изумляюсь, — еще кваки? Мне нормальная невеста нужна, а не такая, что к соседям не вывезти. Не скажешь же им, мол, приготовьте для моей супруженницы два пуда живых комаров и лоханку тины. Засмеют ведь, инородцы.
— Ничего, — кот успокаивает, — она только на вид лягуха. Вот поцелуешь, сразу царевной станет. Да такой раскрасавицей, что ужас! Не бойся, царевич, у нас с ней все обговорено и согласовано.
Задумался я тут. Вроде бы и хорошо все, но чует сердце, нечисто дело. Ой, как нечисто.
А кот в ухо мурлычет, улещивает. Мол, всем хороша невеста, особенно тем, что теща к ней не прилагается.
Подумал я и решил: «А посмотрим! Там и поступим, по обстоятельствам».
— Ладно, — отвечаю, — показывай дорогу.
Пришли мы, значится, к болоту. А болото-то зеленое-зеленое, тиной поросшее-поросшее — аж страшно.
— Ну что, — говорит царевич, — сапоги ценные, сафьянные, аглицкой работы портить я не желаю. А потому, лопата, — копай сама отводной канал.
Ну, я, конечно, знаниями сынка царского и про каналы отводные, и про лотки, и про ГОСТ на системы водоотведения и канализации восхитился. Но все равно, даже умеючи — болото осушать-то лет двадцать придется как минимум. За это время любая невеста испортится. А уж лягуха — особенно.
— Молодец, — хвалю, — царевич. Ученый ты. Аж завидки берут. Но хочу по-хорошему предупредить — лопата-то без тебя копать не будет.
— Дык как, — изумился Ванька, — она же самокопалка.
— Вот сам и копай. — Обиделся я и вдоль по бережочку гулять пошел. Травка зелененькая, кузнечики из-под лап в разные стороны прыгают… Лепота, одним словом. — Ну что, — поворачиваюсь, — лебедь белый, много ли накопал?
А царевич-то не дурак был, вместо черенка лопаты за скатерть уцепился. Мол, лопать время самое. Только не знал, бедняга, что скатерть самобранкой не просто так прозывается. А за привычку браниться матерно, когда ее разворачивают. Хотя ее-то даже понять можно и пожалеть — вот если бы мне на пузо все время чего горячего пристроить норовили, и я бы, хоть и из интеллигентной семьи происхожу, в выражениях не постеснялся.
В общем, скатерть истерит, царевич тоже, лягухи квакают, трясина булькает. Только я молчу. Да еще и лопата.
— Ладно, — говорю, — невесту хошь? Если хошь, тогда сапог не жалей — в грязюку полезай.
Ну, чего делать, полез он, болезный, царевну искать. Им, сынкам царским, ведь хуже, чем нам, котам, приходится. У них не Яга, которая по доброте душевной абы кому подарить может, у них папенька — царь. Этот — не отдаст первому встречному, сам повесит. Так что лучше уж в болоте потонуть. Или как повезет.
В общем, шагает себе Ванька по болоту, шагает. (Меня из уважения на шею себе посадил. Чтоб, значит, не намок светоч знаний.) Вполне ничего выходит. Приятственно. Сухо, пружинит слегка. Вдруг видим — сидит на кочке лягуха, представительная такая, благородного буро-зеленого окрасу, и во рту стрелу золотую держит.
— Ну, — заявляет ей царевич, — привет тебе, голубка ясная. Жениться я на тебе пришел. Прямо сразу, не снимая сапог. А потому харю умой, в смысле переоденься в что-нить кружевное, и стрелу отдай. Казенная же.
А зеленая стрелу из рта вынимает и в ответ речь держит:
— Ква, добрый молодец. Жениться — это я завсегда рада. А потому сначала кольцо обручальное гони, а опосля и стрелу получишь.
Ванька от неожиданности аж дар речи потерял. Ну, думаю, мне самое время вмешаться пришло. Подтолкнуть, значит, к правильному выбору. Мол, бери, советую, пока дают. А то с твоей рожей на тебя и лягушек не останется.
Нашли мы эту царевну болотную. Смотрю ж я на нее, смотрю. Все кадки с тиной да ухмылочки послов мерещатся. Аж даже про сапоги пострадавшие думать забыл. И на душе так тоскливо-тоскливо. Страдаю, в общем. Только долго страдать мне не дали — кот на шее ка-ак давай ерзать: уверяет, что брать надо. Пока хоть такое есть.
— Ты, — говорю ему, — совсем сдурел? Какая ж это лягуха? Это ж жаба цельная, трехстворчатая. Ей же пруда под окнами отцовского терема не хватит. Не поместится.
Тут жаба, хитрюга этакая, голос подала:
— Поцелуй меня, царевич. Не пожалеешь. Будет тебе супруга по вкусу. Практически дева. Только из болота сначала вынеси. А то ведь надорвешься потом, хилый мой.
Ну, вытащил я ее, где посуше. Вытер кое-как рукавом. Посмотрел на нее. И справа посмотрел, и слева. Так тошно же. Вне зависимости от вида.
— Не, — плачусь коту, — не могу я это целовать. Я с детства гадов всяких боялся аж до дрожи. Помню, начнет меня матушка устрицами заморскими потчевать, а я из под стола и не вылажу, пока их без меня не сожрут…
По плану самое время царевну целовать, а Ванька-то никак. Травма, говорит, психологическая. В детстве полученная. Поэтому с лягухами не целуется. Даже с закрытыми глазами.
Думал я, думал, аж устал весь. А тут еще и сынок царский влез, что пусть сначала стрелу отдаст, а там и целовать будем.
— Ладно, — сжалилась невеста, — держи свою стрелу. У меня еще есть.
— Как есть? — удивился царевич.
— А вот так. — Лягуха стрелу на берег шлеп, а сама в воду прыг. И через некоторое время выгребает с палкой странной во рту. — На, — жениху объявляет, — эта лучше. Старинная. К тому же тяжеленная — не чета твоей, сразу ясно, что золотая.
Царевич сначала не поверил. Я, признаться, тоже, но потерли мы ее платочком и убедились: не соврала зеленая, и вправду золотая.
— Нравится? — лягуха интересуется. Причем кокетливо так интересуется.
— Угу, — кивнул Ванька. — Это же ж сколько лет она там пролежала…
— А раз нравится — замуж бери. Еще принесу, — соблазняет зеленая. — У меня там всего много. Даже настоящий железный конь из Неметчины завалялся. Если не сгнил, конечно, за давностью лет. Но стрел золотых больше: видать, много кто из твоих предков никак с луком совладать не мог. Только выйдет тебе условие одно: чтобы болото мое родное в неприкосновенности сохранить, чтобы было куда честной лягухе сбегать поплакаться на жисть.
Царевич подумал-подумал, посмотрел на стрелу, на невесту, снова на стрелу… И наконец решился.
— Ладно, — говорит, — для страны ничего не жалко. Поцелую, раз надо. Только через платок. Тогда и мне противно не будет, и заклятие снимется.
Развернул царевич платок кружевной, которым только что стрелу вытирали. Изящный, насыщенно-коричневой окраски. Но тут уже некстати лягуха завопила, что, мол, через подобный платок целоваться — только заразу цеплять. Этот платок кипятить-гладить надо, а то и вовсе сжечь. Во избежание.
— Так и быть, — сжалился я, — целуйтесь через мой хвост. Хвост чистый. Сегодня с утра два раза вылизанный. Практически продезинфицированный.
Ну, поцеловал я жабу через кошачий хвост. Странные ощущения, надо сказать. Неописуемые. А жаба-то не врала, видать, действительно царевной была — в холопьем-то звании вряд ли подобные габариты нажрать удастся, — в девицу обратилась. В примерную такую девицу. То есть примерного зеленого оттенка.
Ведь знал же, что где-то в этом деле подвох кроется.
Все-таки недаром цари Ваньками только младших сыновей называют. Дурак же ведь дураком. Счастья своего не понимает.
— Ты лучше гляди, — советую, — невеста-то твоя телом обильна, поступью величава. Если умыть да приодеть — самое то выйдет. Что лицо зеленое — не беда, с лица воду не пить. Замажем-зашпаклюем. А если не получится, скажем, что импортная царевна. Экзотическая. Да и вообще кто бы тут про красоту говорил…