– До весны-то, думаю, время есть, – сказал наконец мастер. – Может, и дольше. Но только хорошо бы вам обоим накрепко запомнить: рано или поздно они найдут вас. Будьте готовы.
Я не стал ни отнекиваться, ни прикидываться дурачком, дескать, о чем вы, мастер Вилл?.. Просто спросил:
– Разве можно к такому подготовиться?
Он сердито зыркнул на меня и отрезал:
– Кое к чему – и можно, и нужно.
Вот так и вышло, что мастер начал учить меня премудростям, о которых сам он узнал от отца, а тот – от деда из Большой Лесной. Я не пренебрегал ничем: ни высушенным четырехлистным клевером, ни рассыпанной перед порогом чечевицей, ни заговоренной заячьей лапкой. Они не избавляли от кошмарных снов, но вселяли в меня уверенность.
Что же до Кристины, то она не верила ни в один из заговоров. Талисманы носила, чечевицу исправно рассыпала, но только чтобы я не тревожился. Первые несколько недель любой громкий звук заставлял ее вздрагивать. Кристине все казалось, будто кто-то ходит вечерами у нашей двери, заглядывает в окна… потом она успокоилась.
Осень иссякла, и потянулась зима – долгая и снежная. Та наша ночь сделалась чем-то призрачным, небывалым.
Теперь Кристина любила подолгу сидеть возле окна, задумчиво глядя на заснеженную дорогу и на холмы там, вдали. Будущее материнство придало ей величественности, сделало неуловимо похожей на Госпожу, какой та явилась мне в колеснице.
Мы жили славно. Эта наша зима – словно воспоминание о несбыточной мечте, словно нечаянный бесценный подарок. Такой уже никогда не будет.
Мы жили славно – и я старался ни словом, ни жестом не потревожить Кристину. Дивнее всех див, которые мы видели в холмах, было то, что открывалось мне сейчас: доверие моей жены. Кристина была похожа на дикий цветок, простоявший на морозе так долго, что, кажется, уже и не раскроется никогда; и вот в тепле, на свету он наконец распускает лепестки… Что по сравнению с этим все чудовища, все превращения и золото всего мира – пыль, пустота.
Конечно, я заботился о ней. Конечно, берег.
И в то утро, когда увидел в снегу возле калитки след, не сомневался ни минуты, рассказывать или промолчать.
Странный это был след: будто дите малое ходило. Дите да не дите. Одна ножка обута в башмачок, другая… с копытцем.
Позже-то я, конечно, сомневался: может, и стоило ей рассказать. Хотя – ну чем бы это помогло?! Да и не был я до конца уверен. Вдруг кому-то из деревенских взбрело в голову шутку пошутить? Они ведь наверняка приметили и чечевицу, и талисманы, и то, что я всегда старался оказаться дома до заката.
Только не верилось мне в шутки деревенских. Были среди них и недалекие, и жадные, и зануды, – всякие. Злых не было.
Ну, вбил я в след гвоздь, присыпал сверху снегом. На всякий случай.
И все-таки промолчал.
Через пару дней и забыл. Работы в кузнице хватало, неделя выдалась тяжеленькая. Мастер Вилл подался в Большую Лесную проведать сестру, мы с Робом были одни на хозяйстве, а из замка Харпер как раз пришел заказ, серьезный да денежный. Мы как раз товар на телеги грузили, когда я увидел: бежит по дороге Дороти, дочка нынешней Сапожниковой жены. Ну, бежит и бежит – мало ли. У нас работы невпроворот, некогда на девиц заглядываться.
Потом Роб тронул меня за плечо:
– Эй, посмотри-ка.
Я обернулся.
Дороти бежала, отчаянно размахивая руками и высоко вскидывая ноги; снежная пыль вилась вокруг нее мошкарой, сверкала на солнце. Деревья стояли в пышных белых шапках, и весь мир словно тонул в слепящей белизне. Я приставил ладонь козырьком – и различил наконец еще одну фигуру. Кто-то мчался вслед за Дороти.
Я перевел взгляд на девушку: та побледнела, глаза навыкате, рот распахнут, но крика нет, лишь сдавленный хрип.
– Это кто ж ее так напугал?
Роб только покачал головой. Он сразу заприметил то, на что я и внимания не обратил.
– Пойдем, – сказал он. – Думаю, тут без нашей помощи не обойдется.
Но шагнул он не к калитке, а к поленнице. Раскачал, вытащил из колоды топор и лишь тогда вышел на дорогу.
Теперь мы оба видели того, кто гнался за Дороти. Это был Сапожник, весь растрепанный, одетый так, словно выскочил на двор, позабыв обо всем. Точнее, это о теплом плаще он позабыл, а вот нож – широкий, каким раскраивают кожи – зачем-то с собой взял.
– Держи. – Роб сунул мне в руки топор и пояснил: – Я успокою дочку, а ты поговори со своим тестем.
Он ловко бросился ей наперерез, схватил в охапку и велел угомониться. Дороти его не слышала. Она была сейчас похожа на охваченную ужасом кобылу, которая готова мчаться на край света, бежать до тех пор, пока сердце не лопнет. Девица взбрыкивала, норовила ударить Роба по голени и при этом тихонько, едва слышно стонала.
Тут и Сапожник подоспел.
– Держи ее, Роб! – прохрипел он и неожиданно остановился. Уперся руками в колени, согнулся и тяжело, рвано задышал. Пар из его рта валил непрерывным потоком, как будто вытекала из тела душа.
– Вы бы нож бросили, мастер Сэм, – сказал я как можно мягче. – Ни к чему он вам.
Он посмотрел на меня тусклым взглядом. Потом на нож. Потом на Дороти.
Выпрямился – с таким выражением на лице, как будто это было самое трудное и мучительное, что ему приходилось делать в жизни.
– Держи ее покрепче, Роб, – сказал Сапожник. – А ты, Джон, попытайся, конечно, попытайся… но я уже сам пытался, и Гэйл нам с Дороти помогала, да только не желают они слезать, вот что. А желают они… – он громко сглотнул, – желают украсть мою доченьку. Вот что. Но ты попытайся, Джон.
Роб пыхтел и вполголоса ругался. Дороти била его ногами, все штанины были уже в снегу.
– Давай же, Джон, – прохрипел он. – Башмачки, Джон, сними с нее эти растреклятые башмачки.
Тут-то я наконец понял. А следовало бы давно сообразить: ну с какой бы это радости Дороти взбрело в голову идти по снегу в красных кожаных башмачках? Они хороши только для пира и для плясок… или для того, чтобы приманить жертву к своей хозяйке.
Я отшвырнул топор и упал на колени, попытался ухватить Дороти за ногу, попытался стащить башмачок. Тот сидел как влитой. А когда я стал дергать сильней, его носок вдруг распахнулся и превратился в оскаленную пасть. Сотня тонких и острых зубов пронзила мою ладонь, я закричал и отдернул руку. Дороти тотчас ударила меня вторым башмачком в лоб, я упал.
– Джон, скорее! – рявкнул Роб. – Еще немного – и она вырвется.
– Вы не снимете их, – спокойно сказал мастер. – Так – не снимете. Положи ее, Роб, прижми посильнее к земле, вот что.
Он отложил нож, взял топор.
Роб уже повалил Дороти в сугроб и сел сверху, прижав ей ноги к земле.
Мастер Сэм подступился к ним с топором в руках. Он занес его над головой, но вдруг вскрикнул и выронил. Упав на колени, Сапожник начал раскачиваться из стороны в сторону:
– Не могу, не могу, не могу, не могу…
Я поймал взгляд Роба. Поднял топор, отряхнул от снега.
Хватило двух ударов. Дороти наконец закричала – так тонко и надрывно, что оглохни я в тот миг – счел бы это высшей милостью.
Роб бросил мне пояс, я снял свой и перетянул оба обрубка. Велел мастеру Сэму бежать за Горбатой Шейлой, которая знала толк в целительстве. Потом услышал позади сдавленный вскрик – обернулся.
У калитки стояла Кристина и, закусив ладонь, смотрела на нас… нет, мимо нас, и в глазах ее плескался такой ужас, что я было решил: вся Принцева свита явилась по наши души.
Рядом ахнул Роб.
Я проследил за его взглядом. Нет, не было ни Принца, ни его свиты. Ничего не было. Только алые вмятины на белом снегу да отпечатки башмачков – тянутся вдаль, к Копыту и к холмам…
– Значит, они еще вернутся, – подытожил мастер Вилл, когда приехал в Малую Лесную и узнал о случившемся. – У Госпожи долгая память и очень много времени. Видишь как…
Мы снова остались в кузнице одни: мастер и я, и в тот вечер он был чернее тучи.
– Кристину искали там, где она жила прежде. То, что Дороти увидела башмачки первой и надела их, – конечно, случайность. На ее месте могла быть Гэйл… или их мать… или сам Сапожник взял бы их в руки… сложно гадать, да и ни к чему. Дороти повезло, что он был рядом и что вы с Робом подвернулись под руку. И что Робу хватило ума не тянуть кота за хвост.
– Повезло? – переспросил я с горькой усмешкой.
– Повезло, – с нажимом повторил мастер Вилл. – А тебе, Джон, лучше бы подумать о себе да о Кристине. Пока мое слово еще что-то значит, вы останетесь в деревне. Но легче ни вам, ни нам не станет. Подумай: может, тебе есть куда уехать, не сейчас – тогда, когда она родит. До конца лета как-нибудь продержимся… Но ты подумай.
Я все понимал и дал слово мастеру, что позабочусь об этом.
Кристина родила до срока: недели за две перед Бельтайном. Схватки начались внезапно, мы успели послать за Горбатой Шейлой, хотя я до последнего мига отказывался верить. Пять с половиной месяцев – слишком рано, а значит, дитя или явилось бы на свет мертвым, или умерло вскоре после родов.
Но все обошлось. Малышка была здоровенькой, крепенькой, одно загляденье. Повитуха только руками разводила, дескать, родились вы, милые, под счастливой звездой. Мастер Вилл впервые за последние полгода улыбался, Роб хлопал меня по плечу, старый Сапожник, за одну зимнюю ночь поседевший, теперь места себе не находил от радости.
Кристина смотрела на всех нас спокойно и устало. Не удивлялась. Не радовалась. Должно быть, роды вымотали ее до предела.
И все же была в ней какая-то неимоверная, нечеловеческая стойкость. После родов она как будто разом успокоилась, и тени, которые тревожили ее душу, отступили. Я думал – навсегда.
Кристина сделалась мягче и добрее, и я никогда прежде не видел, чтобы она с таким теплом, с такой любовью относилась к кому-нибудь. Девочка занимала все ее мысли.
В ночь Бельтайна Кристина не желала ничего слышать: останусь дома и все тут. Мастер Вилл едва уговорил ее: к нему в гости как раз наведалась сестра с дочкой, и та, сама мать двух сорванцов, пообещала приглядеть за малюткой.