— Гипотетически я могу это представить, — сказал Уолт.
— И если бы эта девочка одна не знала, что со мною, а ее бы это серьезно волновало… наверное, она бы очень обиделась на мою скрытность. И она бы гипотетически задушила тебя… то есть меня. Гипотетически.
Уолт слегка улыбнулся. Не могу сказать, чтобы от его взгляда я таяла… это все-таки не Анубис… но мне нравилось его лицо. Он совсем не был похож на моего отца, но в нем ощущалась та же сила и неуклюжее обаяние. Что-то такое, от чего становится легче и чувствуешь себя чуточку увереннее.
— Мне трудно об этом говорить, — признался Уолт. — Я вовсе не хотел ничего от тебя скрывать.
— К счастью, еще не поздно рассказать.
Наши верблюды тащились вперед. Катрина пыталась не то поцеловать Гинденбурга, не то плюнуть в него, а он в ответ пукал. Отвратительный звуковой фон для беседы.
Я молчала и ждала. Не скажет — больше приставать не буду. Но Уолт все-таки заговорил:
— Я думаю, это как-то связано с кровью фараонов. В семье Кейн соединились две линии правителей — Нармера и Рамзеса Великого.
— Мне так говорили. И Сейди Великая тоже имеет к этому отношение.
Уолт молчал. Наверное, мысленно вообразил меня правительницей. Сама понимаю: зрелище довольно пугающее.
— Моя линия, — сказал он наконец и снова умолк. — Скажи, ты много знаешь об Эхнатоне?
— Почти ничего не знаю. Слышала, он был фараоном. Вроде даже египетским.
Уолт засмеялся. Уже лучше. Если я не дам ему соскользнуть в серьезность, есть вероятность, что он мне все-таки расскажет.
— Ладно, уже неплохо, — сказал он. — Так вот: Эхнатон был знаменит тем, что решил избавиться от всех старых богов и поклоняться лишь Атону. То есть солнцу.
— Да… теперь вспоминаю.
Это что же: разделившись с Картером, я получила в спутники почти точную его копию? Неужели еще один «ботаник», повернутый на Древнем Египте?
— Слушай, я кое-что вспомнила. Этот фараон[387] перенес столицу.
Уолт кивнул.
— Эхнатон построил новый город в Амарне. Странный он был тип. Но ему первому пришла в голову мысль, что от старых богов один лишь вред. Он пытался запретить поклонение им, разрушал их храмы. Эхнатон хотел поклоняться только единственному богу, однако сделал весьма странный выбор. Он выбрал солнце. Не бога солнца Ра, а именно солнечный диск, Атон.[388] Естественно, жрецы и маги старых богов, особенно жрецы Амона-Ра…
— Это одно из имен Ра? — догадалась я.
— Более или менее, — ответил Уолт. — Жрецы Амона-Ра вовсе не были счастливы от реформ Эхнатона. После его смерти они осквернили все статуи Эхнатона и постарались соскрести или сбить имя фараона со всех памятников и вообще отовсюду. Амарна пришла в полное запустение. Египет вернулся к своим старым богам.
Интересно. Значит, Искандар был не первым, кто запретил обращаться к старым богам. И Эхнатон опередил его на тысячи лет.
— Надо понимать, Эхнатон был твоим прапрапредком? — спросила я.
Уолт намотал на руку поводья Гинденбурга.
— Да. Я — один из потомков Эхнатона. У нас, как и у потомков других линий фараонов, есть склонность к магии. Но есть и… проблемы. Наверное, ты уже догадалась, что боги тоже не слишком жаловали Эхнатона. Его сын Тутанхамон…
— Фараон Тут? — воскликнула я. — Ты связан с Тутом?
— К сожалению, — вздохнул Уолт. — Тутанхамон был первым, кто пострадал от проклятия. Он умер в девятнадцать лет. И ему еще повезло.
— Постой. Что за проклятие?
Стоило мне спросить, и Катрина с визгом затормозила. Только не говорите, что с визгом тормозят машины, а не верблюды. Моя верблюдица достигла вершины большого песчаного холма, и песок под ее копытами скрипел точь-в-точь как автомобильные тормоза. Гинденбург тоже остановился, но «поддал газу».
Я взглянула вниз. Вдалеке виднелись зеленые поля и пальмы. Если бы не они, все это было бы похоже на лондонский парк. В воздухе проносились птицы. Сверкала вода в озерах. Я заметила несколько хижин, разбросанных в разных местах оазиса. Над их крышами поднимались струйки дыма. У меня даже глаза заболели от обилия красок. Возникло ощущение, словно я вышла из темного кинозала на ярко освещенную улицу.
Представляю, какие чувства возникали у древних путешественников, когда после многих дней утомительных странствий по пустыне им попадался оазис. Неужели впереди нас ждал райский уголок?
Верблюды, даже магические, лишены чувства прекрасного. Гинденбург и Катрина смотрели не на красоты оазиса, а на цепочку следов, тянущихся снизу. Эти следы оставлял поднимавшийся к нам кот. Мне показалось, что он был сильно не в настроении.
— Наконец-то, — произнес кот.
Я слезла с Катрины и вперилась глазами в кота. Меня не удивляли говорящие коты. Я видела штучки и поудивительнее. Кот говорил знакомым голосом.
— Баст! — воскликнула я. — Что ты делаешь внутри этого…
Кот встал на задние лапы и вытянул передние.
— Ты хотела сказать, внутри этого египетского мау? Посмотри, какой красавец. Пятнистый, будто леопард, голубоватая шерсть.
— Только мне кажется, что этого красавца крутили в блендере! — выпалила я.
Честное слово, я не хотела обидеть котяру. Но ему здорово досталось от жизни и от врагов. Кто-то выдрал ему целые клочья шерсти. Наверное, в раннем котеночном детстве он действительно был красавцем. Но то время давно прошло. Оставшаяся шерсть была грязной и свалявшейся. Морду кота уродовали многочисленные шрамы, а воспаленные, гноящиеся глаза сразу заставили меня вспомнить про Влада Меншикова.
Баст… или кот… словом, они снова встали на четыре лапы и презрительно фыркнули.
— Сейди, дорогая. Помнишь, мы с тобой говорили о боевых шрамах у котов? Этот кот — настоящий воин!
«Воин, которого вечно бьют», — подумала я, но промолчала.
— Баст, где ты сейчас? — спросил спрыгнувший с Гинденбурга Уолт.
— Пока что в глубинах Дуата, — вздохнула она. — Наверное, проторчу здесь еще день, пока не выберусь. Здешние события… несколько хаотичны.
— Как ты? — спросила я.
— Более или менее, — ответила Баст, и кот утвердительно кивнул. — Но приходится держать ухо востро. Бездна кишит врагами. Все известные пути и реки охраняются. Мне придется сделать большой крюк, чтобы выбраться незаметно. Завтра, на закате дня, наступит весеннее равноденствие. Надеюсь, к этому времени поспею. Но я все-таки решила отправить вам послание.
Уолт сдвинул брови.
— Так значит, этот кот — настоящий?
— Разумеется, настоящий, — ответила Баст. — Управляется частичкой моего ба. Я легко могу говорить через кошек. Но до сих пор рядом с вами не было ни одной. Понимаете? Вам надо держаться поближе к кошкам. Кстати, когда я уйду из кота, не забудьте его вознаградить. Он заслужил. Может, у вас найдется рыба или молоко?
— Погоди, Баст, — перебила я богиню кошек. — Ты говорила о послании. Какое послание?
— Апофис поднимается.
— Так мы это уже знаем.
— Все оказалось хуже, чем мы думали, — сообщила Баст. — Над разрушением стен его тюрьмы трудится целый легион демонов. Апофис так рассчитал время своего освобождения, чтобы оно совпало с пробуждением Ра. Оно ему очень нужно. Слышите? Пробуждение Ра — часть коварного замысла змея.
Моя голова превращалась в желе. И дело было не в ошеломляющей новости, а в том, что Катрина добралась-таки до моей головы и теперь обсасывала мне волосы.
— Баст, я правильно тебя поняла? Апофис хочет, чтобы мы освободили его заклятого врага? Это какая-то бессмыслица.
— Я не могу вам объяснить. Но чем ближе я к его клетке, тем яснее могу читать мысли змея. Мы же с ним веками сражались. Наверное, осталась какая-то связь… Дело не в этом. Завтра наступает весеннее равноденствие. И завтра, двадцать первого марта, Апофис намерен выбраться из Дуата. Он задумал проглотить солнце и уничтожить мир. Апофис считает, что пробуждением Ра вы только поможете ему осуществить ужасный замысел.
Уолт нахмурился. Совсем как Картер.
— Если Апофис хочет, чтобы мы успешно пробудили Ра, почему тогда он мешает нам?
— А мешает ли? — спросила я.
Мелочи, не дававшие мне покоя в последние дни, вдруг совпали, как куски пазла. Почему в Бруклинском музее Апофис лишь попугал Картера? Ведь Стрелы Сехмет могли бы с легкостью убить моего брата. Первая странность. Вторая: почему нам позволили убраться из Петербурга? И наконец, третья: с чего это вдруг Сет подсказал место-нахождение третьего свитка?
— Апофису нужен хаос, — объяснила я. — Он хочет, чтобы его враги перессорились между собой. Когда Ра вернется, начнется что-то вроде гражданской войны. Маги и так уже разделены. Боги вспомнят старые обиды и начнут воевать друг с другом. И если Ра возродится не молодым и сильным, а останется дряхлым стариком, каким я его видела…
— Так может, нам незачем пробуждать Ра? — прервал меня Уолт.
— Это не решение, — сказала я.
— Я совсем сбита с толку, — призналась Баст.
Мои мысли лихорадило. Верблюдица продолжала жевать мои волосы, но я едва это замечала.
— Нам нельзя отказываться от задуманного, — сказала я. — Нам нужен Ра. Маат и хаос должны быть уравновешены. Вы согласны? Поднимется Апофис, значит, и Ра тоже должен подняться.
Уолт крутил кольца на своих пальцах.
— Но если Апофису так нужно пробуждение Ра, если он считает, что это поможет ему уничтожить мир…
— А мы должны считать, что Апофис ошибается.
Мне вспомнилось, что говорила Жас… то есть ее рен:
«Мы выбрали веру в Маат».
— Мы можем считать что угодно, — невесело усмехнулся Уолт. — Апофису плевать на наши мнения.
— Возможно, ему плевать на наши мнения. Но он не представляет, что кто-то способен объединить силы богов и магов, — сказала я. — Змей уверен: возвращение Ра еще больше ослабит нас. Мы должны доказать ему обратное. Мы должны из хаоса создать порядок. Этим всегда занималась египетская цивилизация. Мы сильно, очень сильно рискуем. Но если мы вообще опустим руки из-за боязни провала, получается, тем самым лишь поможем Апофису.