— И ты тоже хочешь пуститься на эти поиски?
— Такова мечта всей моей жизни, — ответил Гроувер. — В них участвовал мой отец. И дядя Фердинанд… скульптуру которого ты видел там…
— Да, прости.
— Дядя Фердинанд знал, какому риску себя подвергает. — Гроувер скорбно покачал головой. — И отец тоже. Но меня ждет успех. Я буду первым, кто отправится на поиск и вернется живым.
— Ну ты и трепло… Погоди, как это первым?
Гроувер достал из кармана свои тростниковые дудочки.
— Никто из тех, кто отправился на поиск, не возвратился. Стоило им уйти — и они исчезали. И никто больше не видел их живыми.
— Ни разу за две тысячи лет?
— Нет.
— А твой отец? Ты хоть представляешь, что могло с ним случиться?
— Понятия не имею.
— И все-таки хочешь последовать за ним, — изумленно констатировал я. — Я имею в виду, ты действительно думаешь, что найдешь Пана?
— Я должен в это верить, Перси. В это верит каждый искатель. Это единственное, что удерживает нас от отчаяния, когда мы видим, во что люди превратили мир. Я должен верить, что Пана все еще можно пробудить.
Я долго смотрел на оранжевую дымку в небе, пытаясь понять, как Гроувер может верить в столь безнадежную мечту. А потом подумал: чем я лучше?
— Как мы проникнем в царство мертвых? — спросил я. — То есть какие у нас шансы против бога?
— Не знаю, — признался Гроувер. — Но там, у Медузы, когда ты искал ее кабинет, Аннабет говорила мне…
— Да, я и забыл. У Аннабет всегда наготове план.
— Не суди ее строго, Перси. Жизнь у нее была нелегкая, но человек она хороший. В конце концов, она простила мне… — Он неожиданно замолчал.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Простила что?
Но Гроувер поднес ко рту дудочки и полностью сосредоточился на мелодии.
— Погоди-ка! — Кажется, я догадался. — Первый раз тебе поручили быть хранителем пять лет назад. Аннабет в лагере уже пять лет. Неужели она была твоим первым заданием, которое ты завалил…
— Я не могу рассказывать об этом, — замотал головой Гроувер; я заметил, как дрожит его нижняя губа, и решил, что он расплачется, если я попытаюсь нажать на него. — Но я хочу сказать, что там… у Медузы мы с Аннабет решили, что этот поиск какой-то странный. Творится что-то непонятное.
— Так. Значит, меня все же подозревают в том, что это я украл жезл, который присвоил Аид.
— Я совсем не то хотел сказать, — ответил Гроувер. — Фур… наши дальние родственники… вроде бы хотели нас только запугать, чтобы мы повернули обратно. Как миссис Доддз в Йэнси… почему она ждала так долго, чтобы убить тебя? И в автобусе они были совсем не такие агрессивные, как обычно.
— По отношению ко мне они были очень даже агрессивны.
Гроувер покачал головой.
— Они вопили: «Где это? Где?»
— Они искали меня.
— Может быть, но у меня и у Аннабет возникло чувство, что они спрашивают не о человеке. Они визжали: «Где это?» Кажется, их интересовал какой-то предмет.
— Бессмыслица какая-то.
— Согласен. Но если мы что-то неправильно поняли насчет этого поиска и у нас всего девять дней, чтобы найти жезл повелителя… — Гроувер посмотрел на меня, словно ожидая ответа, но такового у меня не было.
Я подумал о словах Медузы: боги используют тебя. Меня ожидало нечто худшее, чем обратиться в камень.
— Я не был с тобой откровенен, — сказал я Гроуверу. — Жезл Зевса меня ни капельки не интересует. Я согласился отправиться в царство мертвых, только чтобы найти мать.
— Знаю, Перси. — Сатир выдул несколько тихих печальных нот. — Но ты уверен, что это единственная причина?
— Я делаю это не затем, чтобы помочь отцу. Он обо мне не заботится. Я тоже.
Гроувер изумленно уставился на меня с ветки.
— Слушай, Перси, я не такой умный, как Аннабет. Не такой храбрый, как ты. Но я очень хорошо умею читать чувства. Ты рад, что твой отец жив. А ему нравится, что тобой можно гордиться. Вот почему ты отправил голову Медузы на Олимп. Ты хотел, чтобы он обратил внимание на то, что ты совершил.
— Неужели? Может, у сатиров эмоции совсем не такие, как у людей. Потому что ты ошибаешься. Меня ничуть не волнует, что он подумает.
— Ладно, Перси. Пусть так. — Гроувер спустил ноги с ветки.
— Кроме того, гордиться мне особо нечем. Мы едва выбрались из Нью-Йорка и застряли здесь без денег, не зная, как идти на запад.
Гроувер посмотрел на ночное небо, будто что-то обдумывая.
— Что, если первым подежурю я? А ты пойди поспи.
Я хотел было воспротивиться, но сатир стал наигрывать Моцарта, мелодию такую нежную и благозвучную, что я отвернулся и в глазах у меня защипало. После первых тактов Двенадцатого фортепианного концерта я уснул.
Во сне я стоял в темной пещере перед зияющей ямой. Серые туманные существа, шепчущиеся сгустки дыма вились вокруг меня, и каким-то образом я понял, что это души умерших.
Они тянули меня за одежду, стараясь оттащить назад, но я был преисполнен решимости дойти до самого дна расселины.
Когда я посмотрел вниз, у меня закружилась голова.
Яма разевала свою непроглядно черную пасть так, что я понял — она бездонна. И все же у меня было чувство, будто что-то старается восстать из пропасти — непомерно огромное воплощение зла.
«Маленький герой, — гулким эхом раздался из тьмы довольный голос, — такой слабый, такой юный, но, быть может, тебе это удастся».
Голос, леденящий и мрачный, принадлежал какому-то древнему существу. Каждое слово сковывало мое тело свинцовой пеленой.
«Они послали тебя по ложному следу, мальчик, — произнесло нечто. — Давай заключим сделку, и я отдам то, что тебе нужно».
Переливающийся образ парил над бездной: это была моя мать, застывшая в тот момент, когда она растворилась в золотистом сиянии. Лицо мамы искажала боль, словно Минотавр все еще душил ее. Глаза смотрели на меня в упор, умоляя: «Уходи!»
Я попытался крикнуть, но голос не повиновался мне.
Сухой, холодный смех эхом донесся из расселины.
Невидимая сила толкала меня вперед. Она втащила бы меня в яму, если бы я не так крепко стоял на ногах.
«Помоги мне подняться, мальчик. — Голос звучал все более свирепо. — Принеси мне жезл. Нанеси удар коварным богам!»
«Нет! Проснись!» — перешептывались вокруг меня души умерших.
Образ матери начал тускнеть. Существо из ямы еще усилило свою хватку.
Я понял, что оно не старается затянуть меня внутрь. Наоборот, с моей помощью оно хочет выбраться оттуда.
«Хорошо, — пробормотал голос. — Хорошо».
«Проснись, — шептали мертвые. — Проснись!»
Кто-то тряс меня за плечо.
Я открыл глаза и увидел солнечный свет.
— Хорошо, — произнесла Аннабет, — наш зомби по крайней мере жив.
Я весь дрожал, вспоминая свой сон. Я до сих пор чувствовал на груди лапы чудовища из бездны.
— Долго я спал?
— Достаточно, чтобы я успела приготовить завтрак. — Аннабет кинула мне пакетик сырных чипсов, которые прихватила из закусочной тетушки Эм. — А Гроувер сходил на разведку. Посмотри, он нашел себе друга.
Я с трудом сфокусировал взгляд.
Гроувер, скрестив ноги, сидел на одеяле и держал на коленях невероятно пушистое и грязное, неестественно розовое чучело.
Нет. Это было не чучело, а розовый пудель.
Поглядев на меня, пудель нервно залаял.
— Все в порядке, — сказал собаке Гроувер.
— Ты что… разговариваешь с этим? — Я растерянно заморгал.
Пудель зарычал.
— Это — предупредил Гроувер, — наш билет на запад. Будь с ним повежливее.
— Ты умеешь разговаривать с животными?
Гроувер не обратил на мой вопрос никакого внимания.
— Перси, познакомься, это Гладиолус. Гладиолус, это Перси.
Я уставился на Аннабет, полагая, что она не выдержит и расхохочется над шуткой, которую они на пару затеяли, чтобы посмеяться надо мной, но дочь Афины была убийственно серьезной.
— Я не здороваюсь с розовыми пуделями, — фыркнул я. — И хватит на этом.
— Перси, — вмешалась Аннабет, — я поздоровалась с пуделем. Теперь твой черед.
Пудель снова зарычал.
И мне пришлось с ним поздороваться.
Гроувер сообщил, что наткнулся на Гладиолуса в лесу и между ними завязалась беседа. Пудель удрал из местной богатой семьи, которая пообещала вознаграждение в двести долларов за его возвращение. На самом деле Гладиолус не хотел возвращаться домой, но был готов пойти на это, чтобы помочь Гроуверу.
— А как Гладиолус узнал о вознаграждении? — спросил я.
— Да он же читает объявления, — ответил Гроувер. — Вот!
— Ой, ну ладно, — отмахнулся я. — Не морочь мне голову.
— Итак, мы возвращаем Гладиолуса, — объявила Аннабет тоном верховного стратега, — получаем деньги и покупаем билеты до Лос-Анджелеса. Все просто.
Я вспомнил о своем сне — шепчущие голоса умерших, существо в расселине и лицо матери, мерцающее и блекнущее в золотом сиянии. Все это могло ожидать меня на западе.
— Только больше никаких автобусов, — с опаской сказал я.
— Хорошо, — согласилась Аннабет.
Она указала вниз, на подножие холма, где проходили железнодорожные пути, которые я вчера не разглядел в ночной темноте.
— В полумиле отсюда находится станция «Амтрак».[415] Гладиолус сообщил, что поезд на запад отбывает в полдень.
Глава тринадцатаяЯ погружаюсь в смерть
Мы провели два дня в поезде «Амтрак», который двигался на запад, оставляя позади холмы, реки и янтарные поля колышущейся пшеницы.
На нас ни разу никто не напал, но я пребывал в постоянном напряжении. Было никак не отделаться от чувства, что за нами наблюдают — сверху, а может, и снизу — и нечто просто дожидается подходящей возможности.
Я старался особо не высовываться, потому что моим именем и фотографиями пестрели передовицы нескольких газет восточного побережья. «Трентон реджистер ньюс» поместила фотографию, сделанную туристом, когда я выходил из «грейха