У него не было достаточной любви к истине, но он обнаруживал любовь к прозелитизму – чувство естественное и всеобщее, и если оно руководится честными побуждениями, то заслуживает скорее сострадания, чем ненависти. Как ветреный, беззаботный, светский человек, он чужд ненависти, в нем преобладают симпатичность, веселость и любезность. Наступило время, когда и его следует судить по его внутренним, а не случайным качествам, и ему нужно отдать справедливость, потому что несправедливость не приносит пользы ни человеку, ни вещи.
В действительности же заслуги Вольтера принадлежат природе и ему самому, главные же его ошибки – времени и его родине. В знаменитую эпоху Помпадур и «Энциклопедии» он играет главную роль, и это происходит от того, что он больше походит на преобладающую массу людей, чем отличается от них. Время Людовика XV было время странное, оно в некотором отношении составляло какой-то роман в истории человечества. Относительно роскоши и нравственной распущенности, практической и материальной культуры, полнейшего застоя всех умственных сил эта эпоха напоминает эпоху римских императоров. Там также преобладал внешний блеск и внутреннее гниение, утонченность чувственных искусств, в которые входило не только поваренное искусство, но и эффектная живопись и эффектная литература, – одно только искусство добродетельной жизни было забыто. Вместо любви к поэзии господствовал «вкус» к ней; изящные манеры прикрывали нравственную распущенность – одним словом, этот мир представлял странное зрелище социальной системы, которой держалось большинство образованного класса, разъедаемого атеизмом. У римлян вещи шли своим естественным порядком: свобода, общественный дух постепенно утрачивали свое значение; эгоизм, материализм, низость деспотически заявляли свои права, пока наконец политическое тело, лишившееся оживляющей крови, не сделалось смердящим трупом и не досталось в добычу хищным волкам. Тогда, под руководством Аттилы и Алариха, началось всемирное зрелище разрушения и отчаяния, в сравнении с которым все «ужасы Французской революции» и все наполеоновские войны представляются веселым турниром. Наша европейская община избежала подобного страшного суда и именно вследствие тех причин, которые, надеемся, и впоследствии будут охранять ее. Если бы не было другой причины, то можно полагать, что в государстве, где существует христианская религия, где она раз существовала, общественная и частная добродетель – основание всякой силы – никогда не исчезнет, но в каждом новом веке и даже при полнейшем нравственном упадке будет жить надежда, которая, в течение веков, превратится в уверенность, что эта добродетель возобновится.
Что христианская религия продолжает существовать, что геройское мученичество еще живет в сердце Европы, готовой всегда восстать против тирании, то это обстоятельство следует назвать не заслугою века Людовика XV, а счастливым случаем, от которого он не мог отрешиться. Ибо на этот век нужно смотреть как на эксперимент, пытавшийся разрешить, по-видимому, еще не разрешенный для всеобщего удовлетворения вопрос: в какой степени жизненная сила политической системы, основанной на собственных интересах, просвещенной донельзя, но не признающей ни Бога, ни божественности в человеке, будет существовать и процветать? Многие полагают, что нашей любви к личному удовольствию или счастью, как его называют, будет предоставлено самой уважать права других, мудро руководиться своими собственными и только из чисто политико-экономических принципов исполнять долг доброго патриота. Так что относительно государства, или просто социального положения человека, придется смотреть на веру, выходящую из пределов чувственности, и добродетель, возвышающуюся над добродетелью простой любви и ненависти, как на лишние, несущественные качества, служащие только для украшения.
С другой стороны, многие не соглашаются с этой доктриной, потому что в этой смеси противоречивых предположений они не находят принципа, который бы поддерживал целое. Ибо если ограничить бесконечно растяжимый эгоизм одного человека таким же эгоизмом другого человека, то перед нами, по-видимому, явится мир, составленный из поочередно отталкивающихся тел, чуждых сдерживающей их центростремительной силы, вследствие чего они постепенно рассеиваются в пространстве и образуют дикий хаос, а не обитаемую солнечную или звездную систему.
Если век Людовика XV относительно этого вопроса не сделался experimentum crusis, решающим испытанием, то, вероятно, причина заключалась в том, что подобные эксперименты обходятся слишком дорого. Природа позволяет раз или два в течение тысячелетий уничтожать целый мир для научных целей, но должна удовлетвориться уничтожением одного или двух королевств. Век Людовика XV, по-видимому, представляется весьма поучительным экспериментом. Но мы должны также заметить, что действия этого эксперимента были задержаны значительной разрушительной силой, именно религией, присущей еще многим, верой в невидимую добродетель, которую французские пуристы, несмотря на все их старания, не могли смыть с лица земли. Люди сделали все, что было возможно, сделать более этого не в состоянии ни один человек. Даже самый заклятый враг, полагаем мы, не будет обвинять их за несвоевременный взгляд на невидимые и духовные вещи и будет далек от того, чтобы распространять этот невидимый род добродетели, если и они не поверят в ее возможность. Великие подвиги и жертвы Древнего мира были не добродетелями, а «страстями»; эти античные личности находили вкус быть героями, имели глупость умирать за истину! У наших же философов единственная добродетель заключается в так называемой ими «чести», главное божество которой – «сила общественного мнения». Относительно добродетели чести мы позволяем себе сказать, что она законная дочь и наследница нашего старого знакомца – тщеславия и известна еще с создания мира, но известна больше в качестве странствующей актрисы или горничной, нарядившейся в поношенное барское платье. Ей никогда не суждено было возвыситься до королевы или повелительницы человеческой души, чтоб предписывать ей с величайшею точностью те правила, которых она должна держаться при всех практических и нравственных случаях.
Относительно же силы общественного мнения мы должны сказать, что эта сила хорошо известна нам. Она признается неизбежной и полезной, но ни в каком случае ее нельзя назвать совершенной или божественной силой. Спрашивается, какой божественный, истинно великий подвиг совершила когда-нибудь эта сила? Разве сила общественного мнения влекла Колумба в Америку, заставляла Иоанна Кеплера вести не роскошную жизнь с астрологами и шарлатанами Рудольфа, а гибнуть от нужды и недостатков во время открытия им звездной системы? Еще нереальнее представляется она как основа всеобщей или личной морали. Рассматриваемая отдельно, она может быть названа бездонной глубиной, потому что без высшей, общей всем душам санкции, без веры в необходимую вечную или в надземную божественную природу добродетели, живущую в каждом человеке, – какую пользу может нам принести нравственное суждение тысячи или тысячи тысяч индивидуумов? Без высшего руководства, откуда бы оно ни происходило и как бы ни называлось, сила общественного мнения, по-видимому, сделалась бы бесцельною и крайне бесполезной силой. «Освещайте собственные интересы! – кричит философ. – Освещайте их насколько возможно!» Мы уже раньше видели эти собственные интересы: свет их больше походит на свет фонаря, достаточный, чтоб вывести человека из лужи, но для нас и для мира весьма неудовлетворительный! С помощью такого жалкого фонаря трудно будет человеческому роду отыскивать дальнейший путь сквозь неведомое время и непроглядную мглу.
Впрочем, мы не желаем более останавливаться на подобных мелочах. Наше намерение было только высказать, что этот век, называемый веком философов, был, в сущности, жалким веком, что ничтожная нравственность, которой он владел, большей частью заимствована из тех веков, которые он называл варварскими. Ибо никто не станет утверждать, чтоб эта «честь», эта «сила общественного мнения» была новая, а не сдерживающая, предотвращающая сила; она не могла создать новой добродетели, но могла сохранить только то, что уже существовало. Вообще о веке Людовика XV можно сказать, что вся его сила и нравственная прочность, все его знания, словом – все, чем он владел, было заимствованное. Он хвалился, что был веком Просвещения, и просвещение было действительно налицо, но только вне освещенных окон ничего не было видно. Этому веку мы не обязаны ни великими теориями или учреждениями, делающими человека человеком, ни теми открытиями, которые внешняя природа предоставляет его целям. Какой плуг или печатную машину, какое рыцарство или христианство, какой паровик, суд присяжных изобрели эти философы для человечества? Они, в сущности, ничего не изобрели. Мы не обязаны им ни одной добродетелью, ни одною человеческой силой, так что век Людовика XV во всех отношениях принадлежит к бесплоднейшим эпохам в истории. И действительно, вся деятельность наших «философов» явно противоречила изобретениям. Они жили не для того, чтобы производить, но чтоб критиковать созданное, хулить и рвать его на части, – ремесло незавидное, иногда полезное, но в целом пошлое, нередко продукт и причина пошлого образа мыслей человека, занимающегося долгое время этим ремеслом.
Если смотреть на тогдашнее положение дел, то неудивительно, что век Людовика XV был тем, чем он должен был быть: веком, чуждым благородства, добродетели и высокого проявления таланта; веком скудного света, скептицизма, обильного насмешкой во всех формах и видах. Поэтому и непоразительно и даже не заслуживает порицания, что Вольтер, вожак этого века, обладал в высшей степени всеми его качествами. Но во всяком случае, его неутомимая деятельность оказала серьезные действия; искры, которые он так легкомысленно разбрасывал вокруг себя, причинили страшные пожары и вместе с тем породили столько же добра, сколько и зла. Но несправедливо взваливать на него, как на «ограниченного смертного», более той ответственности, которая подобает каждому смертному. Впрочем, эта бесплодная эпоха, как эпоха землетрясений и бурь, следовавших за ней, теперь миновала, – она принадлежит прошедшему, она не бесполезна и не лишена исторического значения как для нас, так и для наших потомков…