«Увлеченный своими штурманскими делами, я не замечал, как бегут дни, и был удивлен, когда корабельный фельдшер, оторвав очередной листок календаря, заявил, что мы уже две недели «утюжим» Черное море.
Эти две недели многому меня научили. Я стал чувствовать себя вполне самостоятельным штурманом, и мне иногда уже казалось, что опека командира корабля только мешает мне в работе. Тогда я не понимал еще всей ответственности командира-воспитателя за подчиненных ему людей и их подготовку по специальности. Не понимал я также и того, что мало знать свое дело вообще. Кроме хороших и прочных знаний, нужны еще навыки, доведенные подчас до автоматизма, вошедшие в привычку. Мне казалось, что, как только я мало-мальски освою работу штурмана, командир уже не будет стоять рядом со мной на вахте, проверять мои прокладки курсов, решения астрономических задач. А на деле получалось наоборот. Фартушный становился все более придирчивым и требовательным ко мне и как к штурману, и как к вахтенному командиру»[54].
Справедливость этих требований молодой офицер понял лишь позже, а пока за добросовестное выполнение штурманских обязанностей он был выдвинут на следующую должность – помощника командира подводной лодки. Для того чтобы ее занять, Ярослав с ноября 1939 года по ноябрь 1940 года учился в командирском классе Учебного отряда подводного плавания имени С. М. Кирова в Ленинграде. После его окончания он получил назначение на новейшую черноморскую «щуку» – Щ-216, которая в это время заканчивала достройку и сдаточные испытания в Севастополе.
Новый этап службы также оказался нелегким. Мало того что свежесформированному экипажу пришлось изучить и своими силами достроить корабль, самим морякам только предстояло слиться в единый коллектив, а Иосселиани, как помощнику, предстояло наладить на корабле организацию несения службы. Непросто складывались отношения и с командиром лодки капитан-лейтенантом Григорием Карбовским. «В нашем соединении Вербовский (под таким именем вывел Карбовского в своих мемуарах Иосселиани. – М. М.) был единственный убеленный сединами командир подводной лодки. Он имел большой опыт работы с людьми, но возраст брал свое. Бывали случаи, когда он настолько уставал, что даже не мог вращать перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовского также оставляло желать много лучшего. Он быстро раздражался»[55]. К слову сказать, реальному Карбовскому в конце 1940 года исполнилось всего 37 лет, и изможденным жизнью стариком он просто не мог являться. Вероятно, существовали другие причины вышеназванным особенностям в поведении командира, но тактичный Иосселиани не нашел возможным назвать их.
Начало Великой Отечественной войны застало Щ-216 у достроечной стенки. В строй она вступила только 17 августа, а спустя неделю вышла в боевой поход на дозорную позицию у берегов Крыма. Вслед за первым походом последовал второй – в октябре 1941 года в район болгаро-турецкой границы, где вдоль берега проходила коммуникация, связывавшая порты Румынии с проливом Босфор.
Обстановка на Черном море, особенно в первый период войны, сильно отличалась от обстановки, сложившейся на других морских театрах. К июню 1941-го Германия не обладала здесь ни военным, ни торговым флотом, а флот боярской Румынии уступал советскому Черноморскому по всем статьям. Тем не менее это не означало, что нам удалось установить на море неограниченное господство. Имевшимися силами Черноморский флот не мог помешать вражеским судам совершать ночные переходы из румынского порта Констанца в порты формально нейтральной Болгарии, а оттуда в Стамбул. Турция, соблюдавшая нейтралитет, не препятствовала торговым судам воюющих государств проходить черноморские проливы, закрыв их только для боевых кораблей. Пользуясь этим, вражеские танкеры, на борту которых перевозилась румынская нефть, переходили через Эгейское море в Италию. Конвои танкеров ходили довольно редко, не чаще двух раз в месяц, в остальное же время море оставалось пустынным. К октябрю 1941 года – времени выхода Щ-216 в поход на вражеские коммуникации – обстановка еще более осложнилась, поскольку в результате немецкого наступления вдоль берега Черного моря советским войскам пришлось оставить Одессу и начать бои на дальних подступах к Севастополю. В них в полном составе оказались задействованы надводные корабли и авиация Черноморского флота, в результате чего подводные лодки оказались единственными силами, развернутыми на коммуникациях противника. Разведка практически отсутствовала, и неделями подводникам приходилось утюжить море в ожидании случайной встречи с врагом. Многие субмарины возвращались в базы, даже ни разу не увидев дыма на горизонте. И это в то время, когда гитлеровские войска вели бои на подступах к Москве! Многими подводниками-черноморцами овладели в то время невеселые думы, они стремились попасть на надводные корабли или в морскую пехоту. Но, как показали последующие события, основные сражения в войне на Черном море были еще впереди.
Первый поход Щ-216 оказался неудачным. Она не просто не добилась успеха, а упустила свой шанс на победу из-за неправильных действий Карбовского. Вот как вспоминал об этом Иосселиани:
«Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу (комиссар подлодки. – М. М.).
– Надо бы доложить ему, – ответил он, – но… с его самолюбием прямо беда… Как бы хуже не было.
– Я тоже так думаю, – согласился я с комиссаром, – может быть хуже.
Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.
– Однако, – Станкеев будто читал мои мысли, – сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.
– Есть, – с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: – Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.
– Молчать! – раздалось в ответ. – Не мешайте работать!
– Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!
– Ваша обязанность – иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!
– В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, – обиделся я.
– Молчать! – повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. – Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.
– Есть! – недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.
В отсеке водворилось молчание.
Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.
– Мы находимся за предельным углом атаки, – немедленно доложил я командиру, – следует лечь на боевой курс и попытаться…
Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
– Так атаки не получится! – вырвалось у меня.
– Вон из отсека! – гневно крикнул Вербовский. – Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..
Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.
Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, «Камбала» все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.
Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.
На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.
Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.
Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.
Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.
В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции»[56].
Не пощадил в своих мемуарах Иосселиани и самого себя – ведь это на нем, как на старшем помощнике, лежала обязанность отработки главного командного пункта, четкость выполнения команд командира всеми членами экипажа. Необходимые выводы были сделаны, но в последующих трех боевых походах, состоявшихся между ноябрем 1941 года и апрелем 1942 года, Щ-216 так и не удалось про вести «работу над ошибками» – вражеские суда сумели избежать встречи с подлодкой. При этом сама она неоднократно подвергалась опасности, плавая в районах опасных как от якорных, так и от плавающих мин. Подводники злились и нервничали, и потому неудивительно, что отношения столь разных по темпераменту командира и помощника дошли до точки кипения. После нескольких командирских выволочек в присутствии подчиненных, что, кстати, запрещено уставом, молодой старпом начал проситься перевести его на другой корабль, хотя бы и с понижением. К счастью, в штабе бригады подлодок и флота нашлись умные люди, которые поняли суть происходящего и вспомнили о том, что Иосселиани был одним из лучших курсантов в училище и командирском классе УОПП. Вместо перевода он 14 июля 1942 года получил назначение на «малютку» М-111 в качестве командира.