Николай Иванович приступил к исполнению командирских обязанностей с большим рвением. Его субмарина первой в учебном дивизионе завершила текущий зимний ремонт и к началу лета была вполне готова к решению учебных задач. Боевая учеба на Балтфлоте только начала разворачиваться, как 19 июня его перевели в боевую готовность номер 2, в ночь на 22 июня – в готовность номер 1. В ту же ночь Германия напала на Советский Союз и началась Великая Отечественная война…
С началом войны Отдельный учебный дивизион подлодок КБФ был подчинен штабу Кронштадтской военно-морской базы. Несколько субмарин были выделены для разведки у побережья Финляндии в Финском заливе, но остальные, как думало командование, будут продолжать использоваться в старом качестве. Тем не менее быстрое неблагоприятное развитие обстановки на театре очень скоро заставило пересмотреть эти планы. Дивизион стал источником пополнения для 2-й бригады подлодок КБФ, укомплектованной «щуками» и базировавшейся на главную базу флота в то время – Таллин. Щ-307 перешла туда 22 июля, пополнила запасы и утром 24 июля вышла в море на позицию в район занятой немцами Либавы.
К тому моменту на Балтике сложилась весьма своеобразная обстановка. Крупные германские корабли в море не показывались, но это не значит, что господство на театре перешло к КБФ, который имел в своем составе два линкора, два крейсера, множество эсминцев и подводных лодок. Силами авиации, торпедных катеров, а главное, минами германскому морскому командованию удалось значительно затруднить действия нашего флота, заставить его отстаиваться в базах. Этим базам тем временем угрожали с суши немецкие сухопутные войска. Командование Балтфлота в этой ситуации растерялось и продолжало использовать для активных действий только подводные лодки. Их задачами являлись действия против немецкого торгового флота в южной части моря и против боевых кораблей у побережья Восточной Пруссии и Прибалтики. Именно с этой задачей и вышла в море Щ-307.
Следует отметить, что в составе действовавших на Балтике немецких военно-морских сил имелось и пять подводных лодок малого водоизмещения, так называемой II серии. Они были меньше, чем «щуки», но крупнее, чем «малютки», имели более 300 тонн водоизмещения, три торпедных аппарата в носовой части и две запасные торпеды к ним. Многие специалисты считали, что эти корабли лучше, чем любые другие подлодки, соответствовали требованиям, предъявляемым балтийским мелководьем. Их позиции были вытянуты с севера на юг от устья Финского залива до побережья Латвии. Главной задачей немецких субмарин было противодействие советским кораблям, если они попытаются действовать в центральной и южной части моря, а также советским подводным лодкам на маршрутах их развертывания. В последнем немцы немало преуспели. Утром 23 июня субмарина U-144, которой командовал капитан-лейтенант Гердт фон Миттельштедт, отправила на дно у Либавы «малютку» М-78, а спустя пять дней в устье Финского залива U-149 потопила нашу М-99. Наконец, 21 июля караулившая выход из пролива Соэлозунд U-140 уничтожила М-94. Почему мы понесли такие потери? Да потому, что наши подводники в довоенный период совершенно не готовились к ведению боев с себе подобными. Даже заметив первыми субмарину врага, многие наши командиры впадали в растерянность и, опасаясь потопить советскую подлодку, зачастую отказывались от атаки. Отгонять субмарины противника от наших баз и проливов должны были свои противолодочные силы, а они были крайне малочисленны, к тому же на кораблях и катерах практически отсутствовала современная гидроакустика. С учетом этого можно лишь удивляться тому, как немцы не достигли больших успехов.
Именно такой была обстановка к концу июля 1941 года, когда Щ-307 вышла в свой первый боевой поход.
Первая встреча с противником состоялась почти сразу, но это была далеко не та встреча, которую хотели бы иметь советские моряки, – сопровождаемую тральщиками «треску» атаковала немецкая авиация. На протяжении светового дня шедшей в надводном положении подлодке пришлось отразить семь налетов немецких самолетов, которые, к счастью, не смогли нанести ей никаких повреждений. С наступлением темноты субмарина дала полный ход и ушла от своего охранения в Балтийское море. Спустя двое суток – 26 июля – она заняла отведенную позицию в районе Либавы.
Поход проходил непросто. Позиция была нарезана в районе, где кроме подводных лодок действовала и советская морская авиация, базировавшаяся на Моонзундские острова. Днем она атаковала немецкие тральщики, а на борту Щ-307 взрывы авиабомб приняли за взрывы глубинных бомб, сброшенных с охотников, якобы обнаруживших подлодку. Тем не менее с наступлением темноты Петров повел «треску» на всплытие. На поверхности он обнаружил два катера, но не стал от них погружаться, а произвел зарядку аккумуляторных батарей. Днем субмарина пыталась занять выгодную позицию у прибрежного фарватера, но все эти попытки оказались тщетными из-за малых глубин и присутствия большого числа кораблей и катеров противника. Обнаруживая их, подводники, как того требовали довоенные инструкции, ложились на грунт на 2–3 часа, выключая все шумящие приборы, в том числе гирокомпас. Ни разу за все время нахождения на позиции не удалось обнаружить ничего достойного выпуска торпед. Хотели уничтожить немецкий навигационный буй, но даже этому помешала штормовая погода. Наконец, в ночь на 9 августа подлодка получила приказ возвращаться в базу.
Возвращались тем же маршрутом, что выходили, – к шведскому побережью, вдоль него на север, а затем к мысу Ристна на эстонском острове Хиума. На море продолжался шторм, так что возвращение заняло двое суток. К тому же командир не рисковал, всплывая в надводное положение только ночью, а днем плавал в подводном положении. Именно поэтому в момент обнаружения U-144 вечером 10 августа он оказался в выгодной ситуации.
Вот как описал детали боевого столкновения сам Николай Иванович в беседе с известным балтийским писателем-маринистом Всеволодом Вишневским: «10-го в 22.18 опять обнаружили подводную лодку в перископ на дистанции в 5 кабельтовых на курсовом углу 130° левого борта. Похожа на нашу подводную лодку типа С. Я посмотрел, комиссар, и решили: «Нет, не наша! Рубка не наша. Носовое орудие далеко вынесено. Может быть, финская…» По справочнику проверили: нет – типа U-41, немецкая. Атаковать! Лодка показала корму, полное надводное положение. Я оставил над поверхностью только один перископ. Вижу, что она показывает мне левый борт, идет медленно. Дистанция – кабельтов 6. У меня – боевая тревога, все на товсь. «Боевая тревога! Торпедная атака!» Задраили переборки. В 22.20 10 августа – залп из 2 торпед из кормовых аппаратов. В перископ я видел носовую пушку немца. «Пли!» Стреляли беспузырно и в отсек приняли 1 тонну воды. Я не увидел следа торпед. Через 35 секунд услышали глухой удар. Всплыли через 1 минуту, а немецкой подводной лодки нет. Погрузиться так быстро ей было нельзя. Большое возмущение воды, темное пятно (масло, соляр). Считаю, что потопил подводную лодку противника – один удар, одна торпеда»[127]. На дно отправилась U-144 вместе со своим командиром фон Миттельштедтом и 27 членами экипажа. «Малютка» М-78 была отомщена.
Вот так просто и буднично Николай Иванович описал первую победу советских подводников. Ее слагаемые, казалось бы, просты: хладнокровие, точный расчет, уверенность в своих действиях. Что здесь такого особенного? А особенное как раз таки заключалось в том, что все эти качества не были выработаны у подавляющего числа наших командиров к началу войны. Дело в том, что боевая подготовка в межвоенный период осуществлялась в тепличных условиях, с многочисленными упрощениями и условностями. При этом командование больше заботилось о том, чтобы не произошло каких-нибудь аварий, а не о том, чтобы научить подводников действиям в обстановке, максимально приближенной к боевой. В результате учиться хладнокровию и точному расчету реальной, а не кабинетной торпедной атаки многим пришлось уже непосредственно во время боевых походов. Подавляющее большинство первых походов совершались вхолостую, и многие подлодки так и погибли, даже ни разу не успев выстрелить в противника. Не укрылось это и от глаз врага. «Многочисленные сообщения о подлодках не подтверждены, – писал командующий немецкими эскортными силами на Балтике в середине июля 1941-го. – До сих пор однозначно не было выявлено ни одной атаки русской подлодки. Следует принять, что из 98 имеющихся русских подлодок (фактически к началу войны КБФ располагал 68 суб маринами) готова к выходу только небольшая часть и что обученность у них очень невелика и их главной задачей, кажется, является разведка»[128]. В августе немецкий офицер высказался еще более категорично: «Бездеятельность русских подлодок сохраняется и дальше. Чем, собственно, занимаются красные подлодки, для меня непонятно. По сообщениям радиоразведки, красные подлодки бесцельно слонялись вниз до самой Данцигской бухты»[129]. Но к Николаю Ивановичу Петрову эти слова никоим образом не относились. Он обладал всеми необходимыми качествами уже к началу войны и стал единственным, кто сумел потопить вражеский корабль уже в первом походе. Для этого он на протяжении длительного времени работал над собой, находясь на преподавательской работе в УОПП. Именно об уверенности его в своих способностях как подводника и говорила фраза «один удар, одна торпеда».
Утром 12 августа Щ-307 ошвартовалась в Таллине. Дальше, по логике вещей, должен был последовать переход в Кронштадт, где ей следовало пройти послепоходовый ремонт, но события развернулись иначе. Главная база КБФ оказалась отрезана с суши. Прежний фарватер, проходивший вдоль эстонского берега, использовать стало нельзя, а фарватер, проходивший через центральную часть залива, оказался густо заминирован немцами. Тральщиков для про водки подлодки в Кронштадт не хватало, и «треске» пришлось задержаться в осажденной базе. Сразу же после возвращения Петров доложил о потоплении субмарины, но, вопреки его ожиданиям, эта информация не вызвала в штабе флота положительных эмоций, а скорее наоборот. Вот как вспоминал последовавшие события моторист Щ-307 Е. А. Коновалов: