Все началось с того, что при попытке перейти из Ленинграда в Кронштадт в ночь на 1 мая погибла подлодка Щ-323. Произошло это по вине командования – лодке приказали идти головной, в то время как на ней не было плана перехода и координат протраленных фарватеров. В точке поворота с одного фарватера на другой должен был стоять буксир, но из-за плохой видимости до назначенного места он не дошел. Все это привело к тому, что «щука» вышла за пределы протраленной полосы и подорвалась на донной мине. Она затонула на глубине 7 метров, что давало надежду на спасение тем подводникам, которые не погибли при взрыве. Люди стали выходить на поверхность через кормовые торпедные аппараты, но наверху их никто не встречал – опасаясь немецких береговых батарей, расположенных на южном побережье залива, командование с рассветом поспешило отозвать все корабли, обеспечивавшие переход в Ленинград. Из затонувшей лодки вышло одиннадцать человек, которым не оставалось ничего другого, как, держась за выступающие из воды части корабля, ждать вечера. В результате удалось спасти только двоих – остальные погибли от переохлаждения или от осколков вражеских снарядов. Этот случай словно стал сигналом к тому, чтобы моряки вспомнили о тяжелейших потерях третьего эшелона 1942 года и обрушились с ожесточенной критикой на командование флота и бригады, которые, как считали многие, посылают людей на смерть, совершенно не заботясь о них, даже когда это возможно.
Тем временем началось развертывание подводных лодок в море. Первой в боевой поход вышла субмарина Щ-303, которой предстояло провести разведку. Она сразу же попала в тяжелейшие условия – Финский залив патрулировался многочисленными кораблями и самолетами, которые благодаря периоду белых ночей вели поиск советских подлодок круглосуточно. Для того чтобы полностью зарядить батарею, приходилось затрачивать по четыре-пять суток – через каждые полчаса лодке надо было погружаться от очередного охотника, прерывая зарядку. Лишь 19 мая – на восьмые сутки похода – «щука» дошла до меридиана Таллина, но тут, неожиданно для себя, уперлась в противолодочную сеть. Поскольку батарея вновь разрядилась, командир решил отвести лодку немного на восток, где осуществить зарядку и связаться с командованием, которое с нетерпением ждало результатов разведки Щ-303. Увы, из-за помех со стороны вражеских противолодочных сил связаться с базой удалось только 25 мая, а до того момента о состоянии подлодки можно было только догадываться. Отчаявшись ждать, командование послало в море вторую «щуку» – Щ-408. Первое и последнее донесение с нее было получено в ранние часы 22 мая: «Атакован силами ПЛО, имею повреждения. Противник не дает заряжаться. Прошу выслать авиацию. Мое место Вайндло». Наши самолеты прилетели с рассветом, но единственное, что они увидели, так это отряд вражеских кораблей, яростно бомбивших место погружения подлодки. Отогнать их ударом с воздуха не удалось – корабли прикрывались истребителями «Фокке-Вульф». В результате Щ-408 погибла сравнительно недалеко от Лавенсари, но командование КБФ оказалось не в состоянии ей помочь. Обо всем этом стало известно на бригаде до того, как в море отправили вторую пару субмарин – С-12 и Щ-406. 25 мая они прибыли к Лавенсари и стали в бухте острова в ожидании дальнейшего развития событий.
Сказать, что моряки находились в крайне мрачном настроении, значит не сказать ничего. Хотя офицеры лодок старались держаться спокойно, инструктор политотдела в своем донесении зафиксировал следующее: «Настроение обреченности, безнадежности. Эту обреченность вслух высказали 3–4 человека («нам все равно»), но факт пьянки в день отхода лодки характерен в этом смысле. С другой стороны, люди старались обрести уверенность в победе с помощью диких вещей: на С-12 настроение личного состава было поднято обнаружением крысы на лодке. Считается почему-то, что, раз крысы не ушли с корабля, значит, он не погибнет»[152]. Так и начнешь верить в приметы: Щ-406, на которой никто не видел крыс, 29 мая ушла в поход и погибла, а С-12 командование все-таки решило в море не посылать, «вспомнив», что на ней установлена старая и поврежденная аккумуляторная батарея и с учетом этого ее шансы на успешный прорыв в период белых ночей равны нулю. 8 июня на Лавенсари вернулась Щ-303, и тогда наконец в штабе узнали, что в заливе выставлены противолодочные сети. Вскоре поступили данные аэрофотосъемки, свидетельствовавшие о том, что сеть перегораживает весь залив от берега до берега. Несмотря на очевидный вывод о том, что прорыв в открытое море невозможен, командование решило предпринять еще одну попытку, но уже после окончания периода белых ночей. Щ-303 и С-12 вернули в Кронштадт, где последнюю начали готовить к новому походу.
Вряд ли, узнав о планах командования, экипаж «эски» пришел в восторг. Известный афоризм «Что может быть хуже смерти? Только ее ожидание!» приобрел для них свою особую остроту. Чтобы притупить чувство тревоги, моряки стали вести себя так, как ведут обреченные. Конкретно это выразилось в еще больших «возлияниях» и хищениях продуктов неприкосновенного запаса, которые выменивались на алкоголь и использовались в качестве закуски. Тураев, по всей вероятности, знал о происходящем на лодке и, хотя не принимал в этом участия, понимал чувства команды и не препятствовал своим подчиненным. Свой командирский долг он видел прежде всего в том, чтобы высказать личные соображения о перспективах боевого похода и тех мероприятиях, которые следовало бы выполнить, чтобы он стал успешным, – академическое образование, которое было у Василия Андриановича и которого не было у комбрига, позволяло это сделать. Откровенный разговор между двумя бывшими однокашниками состоялся, по всей видимости, в конце второй декады июля, после того как 15-го числа «эску» вывели из дока и закончили смену батареи, а Верховский прибыл лично проверить состояние подготовки к походу. Документальных следов этого разговора в архивах обнаружить не удалось, но матросская молва говорит о том, что уравновешенный и добродушный Тураев был так возмущен некомпетентностью, безапелляционностью и высокомерием комбрига, что вышел из себя и пообещал выкинуть его за борт, если он немедленно не покинет лодку. Но это лишь слухи, а в политдонесении все было изложено иначе: «Капитан 3-го ранга Тураев – командир ПЛ С-12, член ВКП(б), при проверке показал низкие знания оперативно-тактических вопросов. Плохо и медленно ориентируется в сложной обстановке, и не случайно личный состав выражал неуверенность в его действиях. Вместо того чтобы держать личный состав и воспитывать его, это дело переложил на других командиров, а сам не занимался, в результате чего у личного состава появились антикомандирские настроения, и в первую очередь направленные против самого командира.
Вследствие плохого руководства и контроля на ПЛ разбазаривали значительное количество продуктов автономного пайка, за что осужден военным трибуналом помощник командира капитан-лейтенант Маланченко, лекпом (лекарский помощник – врач подлодки. – М. М.) Кузнецов… Уже после суда выяснилось, что командир ПЛ Тураев незаконно расхищал и присвоил часть автономного пайка, о чем узнал личный состав – это вызвало ряд настроений против командира.
Дальнейшее пребывание его в должности командира ПЛ было не возможным. С командования ПЛ был снят с переводом на Север на должность помощника командира ПЛ»[153].
Эта клевета была сколь чудовищной, столь и неубедительной. Если все это правда, то как тогда объяснить, что на протяжении 61-суточного похода Тураев неоднократно спасал корабль от верной гибели, добился значительного боевого успеха и был душой экипажа?! Если он такой плохой подводник, то зачем его оставлять на подводном флоте? Ответов на эти вопросы не было и быть не могло. Тем не менее состоялась расправа скорая и несправедливая. Москва утвердила предложения командования КБФ, и 21 июля Василий Андрианович был снят с должности и отправлен в распоряжение Военного совета Северного флота. Что же касается С-12, то она под руководством нового командира 26 июля ушла из Кронштадта в боевой поход и пропала без вести. Лишь после гибели ее и второй посланной к сетям подлодки – С-9 – командование наконец-то признало дальнейшие попытки пробить стену головой бесполезными. Боевые действия подводных сил КБФ фактически были приостановлены до сентября 1944 года.
Для Василия Андриановича же война продолжалась. Вылитые ушаты грязи не заставили его обидеться или озлиться, замкнуться в себе или начать выпивать, как это бывало с некоторыми другими незаслуженно обвиненными командирами. Он воевал не за награды и признание начальства, а защищал свою Родину. Жаль только, что Родина, а точнее, те, кто действовал от ее имени, не оценили его и сделали все возможное, чтобы втоптать его имя в грязь. Впрочем, командирский талант и большое стремление бить врага не давали поводов усомниться в том, что герой нашего повествования рано или поздно займет достойное положение.
На Севере к Тураеву внимательно присматривались. Еще бы! Опытный командир с академическим образованием, орденоносец, и вдруг прибыл служить на должность, которую на большинстве кораблей занимают 25-летние офицеры, многие из которых даже не заканчивали УОПП! Завоевывать авторитет пришлось по новой и по-честному. Для начала в августе 1943-го предстояло сходить в поход в должности помощника на «эске» С-102. В течение похода подлодка выходила в торпедную атаку на конвой противника, правда, после войны ее донесение об успехе не подтвердилось. Тем не менее Тураев свою репутацию подтвердил и уже 12 сентября был назначен на должность командира субмарины М-200. Это была «малютка» увеличенного водоизмещения, головная в своем проекте и только что оконченная постройкой. И здесь Василию Андриановичу пришлось выполнить сложнейшую работу по сколачиванию команды в действующий как единый механизм экипаж. Ее удалось завершить в кратчайшие сроки, и 8 декабря «малютка», имевшая собственное имя «Месть» (корабль частично был построен на средства, сданные вдовами подводников), вышла в свой первый боевой поход. Хотя он и не завершился встречей с противником, вины командира в этом не было. Наоборот, командование бригады подлодок СФ отмечало грамотные действия Василия Андриановича. В боевой характеристике, данной Тураеву командиром дивизиона Героем Советского Союза И. И. Фисановичем в декабре 1943 года, каждое слово словно специально было подобрано так, чтобы опровергнуть те фразы, которые всего пять месяцев назад были незаслуженно брошены в лицо герою на Балтийском флоте: