Война закончилась, и люди возвращались не просто домой — они возвращались к мирной жизни. Многие сотрудники Смерша, дав «подписку о неразглашении», вновь становились учителями, инженерами, научными работниками, журналистами… Александр Матвеев вполне мог бы заняться уже не комсомольской, но партийной работой или прийти в органы советской власти. Но он принял другое решение — остаться в рядах Смерша. Он объяснил это так:
«Эта работа увлекла меня прежде всего тем, что военная контрразведка внесла очень большой вклад в Победу. Известно было и то, что германские разведывательные органы оставили большое “наследство” — массу агентуры, заброшенной в наш тыл. При этом они — в частности, Абвер — установили связь с новыми хозяевами, американской и английской разведками, которым передавали свою наиболее ценную агентуру. Было ясно, что война разведок не закончится и после Победы… Вот потому я и решил остаться в строю»{311}.
Думается, что Александр Иванович ни разу не пожалел о сделанном выборе — хотя службу его лёгкой назвать было нельзя.
Сразу после войны он руководил подразделениями военной контрразведки в дивизиях, перестраивавшихся на мирный лад — кстати, очень сложный процесс, — служил в Группе советских оккупационных войск в Германии. Потом повышал свои теоретические знания в Высшей школе МГБ, а в январе 1952 года возглавил отдел контрразведки по Горьковскому военному округу. С апреля 1953 года руководил особым отделом по 00 КГБ по Московскому округу ПВО, поначалу именовавшемуся «Московским районом» — и, очевидно, именно тогда увлёкся (или как это точнее сказать? — может, и полюбил) самым современным вооружением: авиацией и ракетами. Поэтому, очевидно, пройдя должности начальника управлений особых отделов КГБ по Дальневосточному военному округу и по Группе советских войск в Германии и окончив при этом факультет заочного обучения ВКШ КГБ им. Ф.Э. Дзержинского, генерал Матвеев (генерал-майором он стал в 1961 году, а генерал-лейтенантом — в 1974-м), став заместителем, а затем и первым заместителем начальника 3-го Управления КГБ, то есть военной контрразведки, курировал Ракетные войска стратегического назначения и Военно-воздушные силы, занимался космосом, обеспечивая надёжную защиту этих направлений от интересов недружественных спецслужб.
Начальник он был очень жёсткий, но при этом пользовался огромным уважением сотрудников. Вот что пишет военный контрразведчик полковник Александр Александрович Вдовин:
«Запомнилось мне и собеседование с первым заместителем начальника 3-го Управления КГБ генерал-лейтенантом Матвеевым Александром Ивановичем. <…>
Сотрудники управления отмечали его высокий профессионализм, предельную конкретность и мудрость. Ему чужды были пустые рассуждения и словесная шелуха. Как руководитель он отличался строгостью, не терпел бездельников и болтунов.
Сотрудники оперативных отделов раз в месяц заступали дежурными по управлению. В отсутствие начальника управления в их обязанности входили доклады генералу Матвееву обо всех происшествиях за время дежурств по всем подразделениям Вооружённых сил. Многие боялись ходить к нему на доклад, потому что он строго спрашивал с оперативного дежурного, какие меры были приняты по тем или иным происшествиям, кого проинформировали и если не проинформировали, то почему. Когда в последний раз разговаривали с подчинёнными органами, как проходила беседа, какие мероприятия планируется провести, когда и какие задействованы силы и средства и т. д.
Будучи оперативным дежурным, я с волнением ходил к нему на доклад с шифротелеграммами, но в то же время и с большим интересом. Прочитав телеграммы по мере их поступления, я пытался набросать мероприятия, которые надо осуществить, кого из начальников отдела в управлении надо проинформировать, какие вопросы задать руководителю или дежурному местных органов, какие мероприятия необходимо провести и т. д.
Затем я шёл к генералу Матвееву, докладывал по форме, передавал ему папки с шифротелеграммами. Александр Иванович выслушивал обычно доклад сидя, очень редко стоя, приглашал сесть, брал папку, доставал телеграммы, брал ручку с пёрышком-“солдатиком” и, глубоко вздохнув, начинал чтение. Делал это вдумчиво, медленно опускал пёрышко в чернильницу, обязательно проводил им по краю чернильницы, опять вздыхал.
Редко задавал уточняющие вопросы, после чего писал резолюцию. Его резолюции — это, можно сказать, шедевр оперативной мысли. Десять — двенадцать пунктов, которые необходимо сделать, уточнить, продумать или спланировать. Однажды при мне он написал 18 пунктов по одной телеграмме.
Когда прочитаешь такую резолюцию, сравнишь со своими пунктами, то сразу понимаешь с прискорбием своё место под контрразведывательным солнцем. Для меня это была учёба высшего уровня, учёба без назиданий, без укоров и т. д., только живая практика.
И сегодня я словно вижу взгляд его невероятно чистых голубых глаз. Глубина взгляда поражала, создавалось впечатление — Матвеев видел человека насквозь. Я испытывал к Александру Ивановичу большую симпатию и профессиональное глубокое уважение»{312}.
— Надёжный человек! — так сказал о Матвееве, некогда своём первом заместителе, генерал-лейтенант Иван Лаврентьевич Устинов. — В делах он хорошо разбирался, особенно по линии ракетных войск и авиации — и эту линию он всегда контролировал. У меня никогда и мысли не было, что он что-то не так сделает. Не было такого! Я вспоминаю его только в положительном плане…
Службу на Лубянке Александр Иванович закончил в марте 1979 года и перешёл в Главное таможенное управление Министерства внешней торговли СССР — заместителем начальника. Работал там до 1986 года, а 27 октября 1989 года возвратился в военную контрразведку — возглавил вновь учреждённый Совет ветеранов, которым руководил до последних дней своей жизни.
За свои боевые подвиги, совершённые как в военное, так и в мирное время, Александр Иванович был награждён тремя орденами Красного Знамени, орденами Трудового Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, тремя орденами Красной Звезды, орденами «За службу Родине в Вооруженных Силах» III степени и «Знак Почета». Он был удостоен звания «Почетный сотрудник госбезопасности».
Генерал-лейтенант Матвеев скончался 13 мая 2007 года и похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.
ОН СТОЯЛ ЗА «ШТУРВАЛОМ» «АВРОРЫ» Борис Михайлович Пидемский
Известно, что в основе исторического знания лежит документ.
И вот перед нами — пожелтевший (старый документ непременно должен быть таким!) «Наградной лист на оперуполномоченного ОО НКВД 20 стр. дивизии НКВД политрука ПИДЕМСКОГО Бориса Михайловича». «Изложение личного боевого подвига» звучит так:
«Несмотря на то, что т. Пидемский молодой чекист, оперативную работу освоил хорошо и практически по обеспечению государственной безопасности в частях Кр. Армии работает так же хорошо. Инициативный и дисциплинированный товарищ.
Будучи уполномоченным 8-го стр. полка 20-й стр. дивизии, находясь на передовой линии (левый берег р. Невы), сорганизовал 50 человек красноармейцев и в целях отбития контратаки противника сам лично повёл в атаку красноармейцев.
Благодаря этому атака противника была отбита с большими потерями для фашистов, а тов. Пидемский занял выгодный рубеж, на котором закрепился. С занятого рубежа т. Пидемский путём продуманного прицельного ружейно-пулемётного огня нанёс большой урон живой силе противника».
Подписал начальник 4-го отделения Особого отдела НКВД Ленинградского фронта старший политрук Кос-тюшко, а датировано оно 15 декабря 1941 года.
Думаете, этот документ даёт представление о совершённом подвиге? Реально говоря — никакого! Ведь в «Представлении» нет главного — очевидного для того, кто его писал и для того, кто будет принимать решение, но не для последующего исследователя — всё то, о чём рассказано выше, происходило на Невском «пятачке», за одно только нахождение на котором можно было бы давать, как минимум, медаль «За отвагу», самую почитаемую бойцами.
«Пятачок» — «Невский плацдарм», как его официально именовали, — это «плацдарм на левом берегу реки Невы (в районе Московской Дубровки), который войска Ленинградского фронта удерживали на протяжении почти всей блокады Ленинграда. В ходе Синявинской операции 1941 г. в ночь на 20 сентября соединения Ленинградского фронта форсировали Неву в районе Невской Дубровки (правый берег Невы; ныне посёлок городского типа Дубровка) и захватили плацдарм в 4 км по фронту и до 800 м в глубину. Первыми форсировали реку части 115-й стрелковой дивизии и 4-й бригады морской пехоты. Противнику в результате неоднократных атак удалось сократить плацдарм до 2 км по фронту. Ожесточённая борьба за этот плацдарм продолжалась непрерывно почти 7,5 месяцев. Защитники Невского плацдарма отражали в день по 12–16 атак противника, на них обрушивалось до 50 тысяч снарядов, мин и авиабомб в сутки…»{313}.
Хотя 29 апреля 1942 года гитлеровцам и удалось захватить «пятачок», но через пять месяцев, 26 сентября, советские воины овладели им вновь — при прорыве блокады отсюда наступала 45-я гвардейская дивизия…
Вот в таких жутких условиях политрук Пидемский сумел «сорганизовать 50 человек красноармейцев» и отбить атаку противника. А ведь иного варианта, как выстоять, там не было — на новый рубеж не отойдёшь: за спиной несла свои чёрные воды Нева. Но страх порой парализует человека, а паника рождает «стадное чувство», когда перепуганная толпа мчится неведомо куда.
Вот и тогда Борис увидел бегущих бойцов, истошно кричавших «немцы!» — причём за ними уже никто не бежал, «фрицы» не очень-то старались подставлять головы под пули. Как заведено в армии, политрук остановил красноармейцев «незлым тихим словом», а когда кто-то по инерции вякнул про «немцев», сразил ответным вопросом: «А вы что, с французами, что ли, пришли воевать? Мать их так…» И все обалдели, и кому-то даже стало смешно от этой убийственной логики, а кто-то в оправдание стал говорить, что, мол, СВТ, самозарядные винтовки Токарева, не стреляют. Пидемский знал тому причину, а потому, видя, что противник не атакует, приказал вконец растерявшимся бойцам садиться на землю, разбирать и чистить винтовочные затворы. Постепенно красноармейцы пришли в себя, и оперработник, сказав несколько ободряющих слов, повёл их в атаку. А ведь артиллерийские и миномётные обстрелы (50 тысяч снарядов в сутки на «пятачок» 2 км на 800 м!) не прекращались, пожалуй, ни на минуту.