Однако всего этого в «наградном листе» нет — тем, кто его заполнял, и так было понятно, зато мы себе подобного и представить не можем!
Политрук Пидемский был представлен к ордену Красной Звезды, однако, как часто случается, из «вышестоящего штаба» было виднее, а потому наградой стала медаль «За отвагу». Один опытный фронтовик, прошедший всю войну, говорил, что за те подвиги, за которые в 41 — м давали «За отвагу», в 44-м представляли к Герою. И вообще, в 41 — м награждали редко. Ну, это к сведению…
Впрочем, мы не сказали, кто это такой — политрук Борис Пидемский.
Он родился 7 января 1918 года в Вологодской области, в селе Петропавловском (затем — село Чарозеро, теперь — поселение Чарозерское). Родители его были из крестьян, но смогли получить начальное медицинское образование. Михаил Матвеевич в 1900 году возвратился со срочной службы со специальностью «батарейного фельдшера», а Елизавета Андреевна в 1905 году окончился «курсы повивальных бабок» и тридцать с лишним лет трудилась акушеркой. В семье было пятеро детей, четверо — от первого брака отца. Вскоре после рождения Бориса его родителей перевели в Белозерский район, в Мегру.
«Борис Пидемский родился на Вологодчине, жил там в селе Мегра, а когда ходил в школу, то младшими его товарищами, дружбу с которыми он пронёс через всю жизнь, были Сергей Орлов[237], написавший позднее пронзительные строки “Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат…”, и Сергей Викулов[238], с 1968 по 1989 год редактировавший журнал “Наш современник”»{314}.
Жизненный путь представлялся ему вполне понятным: следуя семейной традиции, он в 1934 году поступил в Чере-ловецкий медицинский техникум, надеясь, отработав три года фельдшером, пойти в Военно-медицинскую академию. При этом, следуя широко известному лозунгу «Молодежь — на самолет!» и зову сердца, разумеется, Борис окончил в 1936 году лётно-планёрную школу, но всё-таки решил оставаться на земле.
Техникум он закончил в 1937 году, а под самый выпуск приехали три военврача 1 ранга из Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД. Пидемскому, как комсомольскому активисту, секретарю бюро, предложили (на что уже была рекомендация райкома комсомола) «добровольно поступить на пожизненную службу в войска НКВД в кадры начальствующего состава». Понятно, что служба по медицинскому профилю и что приглашали не его одного. От таких предложений в те годы отказываться было не принято, так что уже 1 июля Борис был зачислен в кадры войск НКВД. Пройдя ускоренную подготовку, он сдал экзамены по военным дисциплинам за военно-медицинское погранучилище, что оказалось не так уж и сложно — военная учёба в техникуме была поставлена серьёзно. Однако по выпуске Пидемский получил назначение не в погранвойска, а в 51-й Октябрьский железнодорожный полк войск НКВД, дислоцировавшийся в Новгороде. Ему было присвоено звание «военфельдшер» — то есть лейтенант.
В том же году ему довелось содействовать медицинскому обеспечению войсковых частей, перебрасываемых в Польшу, как военфельдшеру участвовать в войне с Финляндией, в том числе три дня — в экипаже бронепоезда. Так и дошли до города Виипури (Выборга), где Борис, как знающий фармакологию, в течение года работал начальником аптеки — внештатной, оставленной финнами…
А в марте 41-го Пидемский был переведён в военную контрразведку — 3-й отдел Ленинградского военного округа. Вместо спецзваний госбезопасности, как было, когда существовал Особый отдел ГУГБ, контрразведчики получили звания политсостава — и Борис, добавив себе на петлицы третий «кубик», стал политруком. Изначально он оперативно обеспечивал 442-й окружной военный госпиталь, а вскоре, когда началась война, прибавилось ещё много всякой работы. Так, в июле Борис получил задание вывести агента за линию фронта.
Начальник разведотдела штаба Ленфронта генерал Евстигнеев[239] обратился к заместителю начальника 3-го отдела майору госбезопасности Сидневу[240], сообщив, что есть подготовленный агент из поволжских немцев, которого можно внедрить в абверовскую разведшколу. Но поначалу переброска агентуры через фронт осуществлялась только с разрешения «самого верха», а времени зря терять не хотелось…
Борис Михайлович вспоминал:
«Впоследствии мы много забрасывали для внедрения в разведшколы и разведцентры, так что в полосе действия войск Ленинградского фронта не было, пожалуй, ни одной школы Абвера, где бы не было нашего агента. Это признали сами немцы: у них во всех разведшколах были провалы…
Начальством был установлен такой порядок, что при выводе агента выползаешь вместе с ним. До тех пор, пока не убедишься, что он перешёл на ту сторону. У нас был заместитель начальника отделения Володя Герасимов, очень толковый парень, ему и поручили переброску через линию фронта. Ну, а кого второго? А вот, говорят, — госпитальник! Здоровый, крепкий мужик. Если что, так сам и фельдшер. Так я и попал “в первую тройку”. Мы с Герасимовым поехали в район Котлов <деревня в Ленинградской области>, повезли нашего паренька… Выбрали наиболее подходящее место, где кустарник был, старые траншеи и прочее. Договорились с командиром полка, что в 23.30 мы парня с правого фланга поведём, а в это время на левом фланге он откроет огонь — типа разведки боем, чтобы отвлечь внимание немцев. Агент тем временем проскользнёт…
Ну, поползли. Болото, помню, ещё такое было… Когда увидели немецкие заграждения, то пустили его вперёд, а сами затаились… Слышим, как он заворошился с проволоками, потом раздался окрик, и он в ответ по-немецки чего-то шпарит. Там пошумели-пошумели, и стало ясно, что они его взяли… Ну, дальше его дело, а мы поползли обратно. Но ни когда мы туда ползли, ни обратно, с нашей стороны огня не было! Оказалось, командир полка сменился и не передал новому, что с контрразведчиками договорился о поддержке.
А потом немцы вдруг открыли огонь. Вверх полетели ракеты, как у них всегда было, началась стрельба. И чувствую, будто обухом топора ударило в колено, а боли нет. Я стал разгибать ногу — больно! Толкаю: “Володя, я, кажется, ранен!” Герасимов выругался, подхватил меня под левую руку, доползли до траншеи… Меня оттуда сразу доставили в гостиницу “Нева”, где у контрразведки был свой медстаци-онар, затем свозили в Военно-медицинскую академию, там ещё рентген работал. Привезли обратно. Строго-настрого предупредили: “Никуда не ездил, нигде никого не перебрасывал! Ни-ни-ни!”»{315}
На следующий день Пидемского навестили лечащий врач и профессор из академии. Ему был показан снимок, на котором чётко была видна пуля, засевшая в коленном суставе. «Она там хорошо устроилась!» — резюмировал специалист и рекомендовал «пульку», как он выразился, не вынимать… Действительно, прохромав месяц, Борис о ней и забыл, хотя проносил её в своём колене более семидесяти пяти лет, до конца жизни. А боевое ранение никем и нигде не было засчитано, потому что, не дай Бог, высшее начальство узнает!
…О судьбе того парня, переправленного через линию фронта, Пидемский ничего не слыхал — в спецслужбах каждый знает лишь то, что должен знать в соответствии со своими обязанностями.
27 октября Борис прибыл на Невский «пятачок», где пробыл семнадцать суток. Всего или целых? Последнее вернее.
О подвиге, совершённом там политруком Пидемским, за что он был награждён медалью «За отвагу», мы уже знаем. Были в эти семнадцать дней и другие яркие мгновения, но про одно из них Борис Михайлович вспоминать не любил, хотя много лет спустя описал этот случай в документальной повести «Поздней осенью сорок первого», имеющей также подзаголовок «В наркомзем или наркомздрав». Объясним, что про «Невский плацдарм» говорили, что отсюда две дороги: либо в наркомзем, то есть Народный комиссариат земледелия, либо, если очень повезёт, в Народный комиссариат здравоохранения. Оказавшись в «наркомздраве», на госпитальной койке, Борис в 1942 году и начал писать ту повесть, которую закончил в 1999-м.
В главном её герое, сотруднике особого отдела политруке Белозёрове, без труда узнаётся сам автор. А произошло вот что…
Вечером особиста разыскал какой-то ефрейтор, сообщивший, что у них в роте, после того как погибли в бою все офицеры, «происходит буза». Сержант Тахиров, которого сейчас назвали бы «неформальным лидером», убеждает бойцов отходить к реке, а потом плыть на правый берег. Между тем политрук знал, что скоро начнётся наступление. Он отправился в роту.
Нет смысла описывать, как особист пытался образумить бойцов, как дерзко и нагло вёл себя сержант, отказываясь выполнять приказание и убеждая других оставить позиции, чтобы спасти свои жизни… Красноармейцы колебались, Тахиров начал отталкивать политрука, и тогда Белозёров — или Пидемский? — срывающимся голосом зачитал приговор: расстрелять сержанта за трусость и нарушение присяги, и сам, на месте, тут же привёл приговор в исполнение.
А потом была дружная, озверелая атака этой и других рот, и немцы вновь были отброшены… Оборона Невского «пятачка» продолжалась.
И вот что далее написано в повести:
«Через час, в землянке, Белозёров, выведя на бумаге “…ноября 1941 года, я… рассмотрев… материалы на…”, вынул из кармана документы Тахирова. Из бумажника торчал недавно свёрнутый треугольник письма. В красноармейской книжке — фото. Молодая женщина держит на коленях весёлого узкоглазенького мальчугана с кудряшками, спадающими на лоб. Пухлая ручонка поднята в приветствии папе. Конечно, по подсказке фотографа или матери…
Не было ни раньше для политрука, ни позднее ничего страшнее вот этого увиденного маленького снимка. Не было более страшной мести за его, казалось ему, справедливый и единственно возможный шаг, чем месть от взгляда на эту ручонку, на излучающего свет малыша, приникшего к груди озабоченной жен