ть, что «в условиях, когда…» Абакумов не мог. Указал просто: «вновь переброшен», и кому какое дело «наверху», кто и как агента перебрасывал?
Зато нам это не безразлично.
«В создавшейся ситуации перед Петром Ивановичем Прядко возникла дилемма: либо вместе с красноармейцами пробиваться к своим, либо вернуться в немецкий разведорган. Убедившись, что выйти из окружения уже не удастся, Прядко решил использовать второй вариант. Он сдался в плен, назвал немцам условленный пароль и вскоре был доставлен в “родную” абвергруп-пу-102. На допросе у начальника группы подполковника Пауля фон Гопф-Гойера Прядко рассказал самостоятельно разработанную легенду о своих “приключениях” в советском тылу. Офицеры немецкой разведки сочли ее вполне правдоподобной и похвалили Прядко за находчивость и успешное выполнение задания. “Вы настоящий молодец, — сказал ему на ломаном русском языке Гопф-Гойер. — Вы так хорошо всех обманули и принесли ещё сведения. Ваш случай нужно рассказать всем агентам, и это для них будет поучительно. Если бы все такие были, как вы, это было бы очень хорошо. Пока отдыхайте. Я скажу, чтобы вам дали много денег, папирос и водки”. Понятно, что две “удачные” заброски за линию фронта способствовали усилению позиций “Петра Петренко” в немецком разведоргане»{334}.
Как человек, на деле доказавший свою преданность и надёжность, Прядко был определён к работе в канцелярии. Это за линию фронта можно было направлять кого угодно: погибнет, будет схвачен или даже придёт с повинной — не жалко, таких было много, да и чего они особо знали? А вот в канцелярии, да ещё и на такой ответственной работе, как изготовление «документов прикрытия» для отправляемых за линию фронта агентов, трудиться мог далеко не каждый.
В общем, «пустили щуку в реку».
«Работая в абвергруппе, Прядко изучал официальных сотрудников германской разведки — немцев, белоэмигрантов и предателей из числа бывших военнослужащих Красной армии — и агентуру германской военной разведки, используемую абвергруппой.
Заполняя фиктивные документы, предназначенные для перебрасываемой агентуры, Прядко искажал и неряшливо заполнял их с расчётом обратить внимание представителей советских органов при проверке таких документов на их фиктивность»{335}.
Пожалуй, ходить по минному полю постукивая тросточкой было бы безопаснее. Но что ему оставалось делать, если была потеряна связь? Копить ценнейшие материалы — установочные данные на агентуру — до каких-то лучших времён, которые могут и не наступить? А тем временем эти агенты будут беспрепятственно и безнаказанно (если, разумеется, им очень и очень повезёт) действовать в советском тылу? Приходилось рисковать. Ситуация усугублялась ещё и тем, что в абвергруппе-102 был собран, разумеется, далеко не лучший человеческий контингент, и эта «команда» предателей весьма походила на пауков в банке: зависть, наушничество, подсиживание, стремление выдвинуться за счёт других представлялись обыденными явлениями…
Определённо, что «удачник» «Пётр Петренко», дважды вернувшийся из-за линии фронта, «любимчик начальства», получивший «тёплое место» в канцелярии, у многих вызывал чёрную зависть — такую, когда хочется нагадить «счастливчику». Весьма напряжённые отношения сложились у Петра и с «Гартманом» — начальником канцелярии Шевченко, бывшим военнослужащим Красной армии, сдавшимся в плен в 41-м. Вряд ли «Гартман» чего-то подозревал — тогда было бы достаточно одного «стука» с его стороны, скорее, он боялся, что толковый подчинённый сумеет его «подсидеть».
Но Пётр не стал ждать, пока «шеф» чего-нибудь на него «накопает», и нанёс удар первым. Шевченко любил выпить — а может, пил от безысходности — и как-то оставил без присмотра портфель с секретными документами. Прядко этим воспользовался: большую часть бумаг он утопил в солдатском нужнике, а остальные, убедившись, что никто его не видит, разбросал на улице, у входа в дом, где размещалась разведшкола. Через несколько минут кто-то выходящий из знания обратил внимание на валяющиеся документы, «украшенные» орлом и свастикой. Тут же отыскали пьяного Шевченко, которого в тот же день и расстреляли. Что ж, как говорится, «с волками жить…».
Подобный «фокус» Прядко умудрился проделать и с немецким фельдфебелем Аппельтом, штатным сотрудником авбергруппы, у которого Пётр «изъял» из портфеля не только секретные документы, но и две тысячи рейхсмарок. Фельдфебеля арестовали, а так как возникли сомнения в его благонадёжности, то всех агентов, с которыми он работал, возвратили в лагерь.
Зато с Романом Лысым, сотрудником разведгруппы и активистом «Организации украинских националистов», Пётр поступил обратным образом: узнав, что из командировки во Львов «Романов» (оперативный псевдоним) привёз литературу и листовки подпольного центра ОУН, а в этой печатной продукции были призывы к «самостийности» Украины, Прядко аккуратно вложил эти листовки в служебные документы… Как известно, гитлеровцы запре — тили рогулям[253] эти «игры в самостийность» ещё в 1941-м, когда объявили незаконным спешно созданное ими «правительство» Украины, перестреляли часть активистов ОУН, а Бандеру[254] возвратили «на нары», где он обретался ещё при «демократической» Польше. Понятно, что сотрудник с националистическими завихрениями в абвергруппе работать не мог, а потому Лысый был уволен и отправлен в Германию, где следы его затерялись…
Впрочем, Пётр даже умудрился сделать «подарок» для всей своей «родной» 102-й абвергруппы. Разумеется, всё было сделано анонимно, и приятным для гитлеровцев назвать этот сюрприз было нельзя.
«В конце 1942 г. абвергруппу возглавил новый начальник капитан Карл Гесс, зарекомендовавший себя как отпетый пьяница и распутник. Ослабление бдительности и дисциплины в группе “Гальченко” ловко использовал в своих интересах, причём довольно простым способом. В одну из тёмных январских ночей Прядко и привлечённый им для подпольной работы шофёр группы Василий Матвиенко крупными буквами написали на стене здания, в котором размещалась абвергруппа, следующую фразу: “Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами. Вам не уйти от заслуженной кары!”
Утром надпись была обнаружена. Немцы решили, что это дело рук местных партизан. Командованию пришлось принимать срочные меры по локализации последствий рас-конспирации местонахождения армейского разведоргана»{336}.
Первым заслуженная кара постигла самого Гесса, отстранённого от должности. Уже подготовленную к заброске в советский тыл агентуру возвратили в лагеря; многим сотрудникам пришлось менять клички, а сама абвергруппа-102 спешно переехала с улицы Седина на Комсомольскую, в дом 58, — для этого Абверу пришлось пожертвовать находившейся там конспиративной квартирой.
Конечно, это были смертельно опасные «игры», но что оставалось делать разведчику, лишившемуся связи, — не сидеть же на информации, подобно Скупому рыцарю на сундуках с золотом? И ведь далеко не всё у него было так благополучно, как может показаться.
Как мы помним, оформляя «липовые» документы для агентов, Прядко допускал в них мелкие неточности и огрехи, на которые неминуемо обратили бы внимание «проверяющие» по ту сторону фронта. Но это же не заводской «отдел кадров» был, где выписали пропуск, отдали — иди, работай. Перед заброской агенты проверялись всесторонне и всячески, так что в конце концов заместитель начальника абвергруппы Пётр Самутин, бывший петлюровский офицер, обратил внимание на небрежную работу «писаря». Прядко был арестован.
Спасло его самообладание и, быть может, то, что контингент обучаемых в разведшколе был невысокого качества — большинство курсантов допускали грамматические ошибки по неграмотности, без всякого злого умысла. К тому же Пётр твёрдо держался той линии, что работа спешная, а почерк на выданных ему черновиках очень неразборчив. В общем, удалось отбрехаться. Также были учтены прежние заслуги «Петра Петренко», дважды возвращавшегося из-за линии фронта с серьёзными материалами. Таких агентов было очень мало, и это подтверждало его надёжность. «Надёжному агенту» строго погрозили пальчиком и… оставили его в абвергруппе-102. Понятно, что с кадрами у немцев было туго.
Что ж, можно сказать, что ему феноменально везло: даже когда он пытался поджечь «родную школу» и это не удалось, пожар быстро потушили, и тогда на него не пало подозрения: гитлеровцы решили, что это досадная случайность.
Но Пётр понимал, что бесконечно ходить по лезвию ножа невозможно. К тому же, не имея связи с «Центром», он за полтора года пребывания в абвергруппе-102 накопил огромный объём ценнейшей информации, которую следовало передать по назначению.
Хотя что-то он пытался делать инициативно — и смертельно рисковал. Когда абвергруппа-102 была вынуждена покинуть Краснодар и уходить с отступающими войсками, Прядко стал действовать по примеру сказочного «Мальчи-ка-с-Пальчик», оставляя по дороге свои следы. Впрочем, делал он это и ранее, когда выезжал в командировки… Разумеется, белыми камушками, как в сказке, ограничиться было нельзя.
«По мере отступления немцев Прядко следовал вместе с абвергруппой-102, а добытые разведданные оставлял для передачи органам контрразведки Красной армии завербованным им лицам из местного населения.
Так, разведданные им были оставлены в августе 1942 года члену ВЛКСМ, жительнице г. Ростова-на-Дону Пиво-варчук Варваре, в июне 1943 г. — Любарскому В.И., проживавшему в деревне Малые Куневцы Полтавской области, в августе 1943 г. — жительнице Полтавы Кишенец Л.И.
Все они при занятии Полтавы частями Красной армии этих населённых пунктов передали оставленные им Прядко материалы органам Смерша частей 2-го Украинского фронта»