Левой в челюсть. Раз!
Нокаут.
Перепрыгнул. К дверям. Скорее! Пахнущая порохом темнота. Широко размахнувшись, бросил гранату. Дрогнул пол, тяжело заскрипели стены, горячий воздух на минуту нажал на уши. И сразу же тишина.
Потом внутрь дома веером из автомата полдиска. При свете вспышек увидел пулемет, задравший к небу тупое рыло, трое на полу - мертвые.
- Ура-а-а!!!
Это мимо бегут партизаны.
На площади горит комендатура. Стоят, подняв руки, пленные. Все. Хотимск взят.
Собрать документы, повалить телеграфные столбы, расклеить по городу листовки - дело получаса. И опять отряд уходит в лес. Его провожает зарево над городом. Горят тюрьма, комендатура, полиция. Валяются на снегу трупы предателей и гитлеровцев.
С каждым днем отряд доставлял все больше и больше неприятностей оккупантам.
Взлетали мосты, летели под откос эшелоны, горели на дорогах десятки немецких машин.
Вражеское командование не на шутку было обеспокоено действиями отряда Медведева. Особенно после того, как партизанам удалось взорвать железнодорожный мост на линии Брянск - Сухиничи. В результате образовалась пробка, наша авиация, предупрежденная заранее, в щепки разнесла несколько вражеских эшелонов с техникой и живой силой. Важная стратегическая артерия гитлеровцев была надолго прервана.
В ту ночь мела пурга. Снег бешено крутился вокруг деревьев, наметал сугробы, закидывал костры. Партизаны почти не спали. Ночь тянулась удивительно долго. Ближе к рассвету ветер утих. Стало слышно, как трещат на морозе деревья. Задымились костры. Повара начали готовить немудреный завтрак. Николай стоял у заснеженной сосны и слушал лес, который жил какой-то своей особой, мирной, жизнью. Казалось, что и войны никакой нет. Просто есть тишина, синий предрассветный снег. Стук дятла и треск коры.
Взрыв гранаты был неожиданным. Он гулко раскатился по студеному лесу. И сейчас же ему ответили автоматы, зло и сердито.
- Отряд, в ружье! Тревога!
К Медведеву подбежал боец из секрета.
- Товарищ командир! Немцы! Каратели! Окружают!
- Николай! За мной! - скомандовал Медведев и побежал, на ходу расстегивая кобуру маузера.
Увязая в снегу, они добрались до гребня оврага, залегли за толстые стволы поваленных деревьев. Лежать было неудобно, снег залеплял лицо, скрипел на зубах. Николай поудобнее устроил свой автомат, вставил в гранаты запалы.
"На этот раз бой будет тяжелым. Но ничего, приходилось бывать в переделках и пострашнее".
Внезапно Дмитрий Николаевич толкнул его в бок. Николай поднял голову. Вот они!
На другой стороне оврага появились черные шинели. Впереди офицер.
Сухо щелкает маузер командира. Эсэсовец катится на дно оврага. И сразу же взметнулся снег, прошитый автоматными очередями. Рассыпавшись цепью, в рост, прижав к животу автоматы, идут фашисты. Летит снег, падают срубленные свинцом ветки.
Сзади заговорили партизанские пулеметы, автоматы, винтовки. Королев, плотно прижав приклад к щеке, ловил на мушку фигурки врагов. Странное ощущение… Все время кажется, что он стреляет мимо. Все время в прорези люди в длинных черных шинелях. Но ничего, патронов хватит…
Отряд постепенно начал отходить.
Внезапно совсем рядом с Николаем разорвалась мина. Потом целый сноп черно-красного пламени. Осколки били по деревьям, срезая кору.
Королев осторожно выглянул из-за ствола дерева. Немцы близко, человек семь ползут по снегу. И тогда он вскочил - назло пулям, осколкам, смерти, бросил гранату. Прогрохотал взрыв. Но все наползают и наползают фашисты.
- Уходите, Дмитрий Николаевич, - повернулся Николай к командиру. - Я прикрою.
Перебежками, огрызаясь, уходили они в глубь леса. Бежали рядом - он и командир. Вдруг Медведев охнул, опустился на снег.
- Товарищ командир!
- Уходи, Коля! Вдвоем нам не выбраться. Я их задержу.
Дмитрий Николаевич вытер снег с маузера.
- Ну, что стоишь? - повернул он искаженное болью лицо.- Уходи!
Николай молча поднял командира.
- Или вместе выйдем, или уж…
Автоматы стегают по деревьям, пули взметают снег.
Он бежал, проваливаясь по колено. Сердце стучало, рубашка стала мокрой, пот заливал глаза. Но он бежал. Били по ногам гранаты, спрятанные в карманах, прыгал на груди автомат.
Но он бежал. Дыхание горячее и хриплое.
Вот, наконец, под ногами твердый наст. Николай прибавил скорость. Еще совсем немного.
Поляна. Дзот. Рыло пулемета. Немцы.
Как же быть?
Он опустил командира на землю.
- Ну, Коля?.. Кажется, все, - Медведев сморщился от боли.
"Нет, не все. Есть один выход. И это может сделать только он. Только он, потому что он - боксер".
Но ведь это чертовски опасно. Один шанс из ста.
Николай встал во весь рост, поднял руки и пошел. Пошел сдаваться немцам.
- Стой, - сзади хриплый, словно чужой голос Медведева.
Сухо щелкнул курок маузера.
"Неужели он выстрелит в спину? Тогда уж все… Тогда конец".
Николай шел медленно, все ближе и ближе к вражескому дзоту. Навстречу бежали немцы. Человек пять.
Вот они совсем рядом. Говорят что-то по-своему. Один снимает с него автомат.
Офицер улыбается, хлопает по плечу.
- Рус партизан, гут, гут.
Николая подвели к дзоту, офицер и два солдата спустились вниз, видимо к рации. Остались двое. Они спокойны. Стоят совсем близко. Королев даже чувствовал, как от них тянет перегаром.
"Ну, пора. Вот этот ближе. Всю тяжесть тела в удар".
Раз! И сразу же еще. Раз! Двое лежат на снегу. Теперь гранату!
Тяжело ухнул взрыв. Осел бревенчатый накат. Из входа в блиндаж закурился синеватый дымок. Николай схватил упавший на снег автомат, дал две длинные очереди. Путь свободен!
- Молодец, Коля. А я было…
- Что, Дмитрий Николаевич?
- Да нет, ничего.
Через полчаса их встретили партизанские разведчики. Отряд прорвал кольцо. Ушел буквально из рук смерти. А ночью по рации был получен приказ: "Возвращаться в Москву".
Линию фронта перешли в районе Сухиничей ночью. Потом погрузились на машины и в город на вокзал. Кончился четырехмесячный поход.
Вот и Москва. Поезд медленно подходит к перрону.
- Здравствуй, столица!
Николай не шел - бежал по знакомым улицам. Прохожие изумленно оглядывались на него. Еще бы! Бежит здоровенный, бородатый, увешенный оружием парень с красно-зеленой лентой на шапке. Эдакий кинематографический партизан.
Вот и знакомый подъезд. Несколько ступенек вверх. Дверь. Звонок. Такие шаги могут быть лишь у одного человека. Щелкнул замок. Он обнял мать.
А потом был Кремль. И добрые глаза Михаила Ивановича Калинина. Королев осторожно жмет ему руку. Калинин поздравляет его, вручает маленькую коробочку. В ней орден Боевого Красного Знамени.
М. ЛЬВОВ
Четырнадцать месяцев, четыреста двадцать шесть дней, четыре времени года, таких разных на улице и таких томительно одинаковых в этой всегда светлой палате. У изголовья большое окно, и свежий ветер иногда проникает в комнату; тогда хочется дышать полной грудью. Но это вызывает страшную боль…
Майору Белоусову опять впрыснули морфий. Он лежит на спине. Обожженные пальцы рук крепко обхватили белые металлические прутья кровати; одеяло скинуто с груди.
- Летать, летать, - шепчет майор. - Летать…
Он разжимает руки, сбрасывает на пол одеяло. Белая простыня в крови. Обнажилась правая нога, отнятая выше колена.
Белоусов очнулся. Открыл глаза. Словно в первый раз увидел ногу. Кровь сочилась и сочилась, и Белоусов тихо застонал.
То были страшные месяцы, когда все можно было вспоминать и думать день и ночь: память открыла Белоусову все свои уголки.
…Пятого февраля 1938 года аэродром был затянут туманом. На земле дежурил старший лейтенант Леонид Георгиевич Белоусов. Настроение у него было приподнятое. Только вчера на спартакиаде эскадрильи он занял первое место на стометровке. Тренированное тело пело, просило действия. И когда внезапно прозвучал сигнал тревоги, летчик в мгновение поднял в воздух свой истребитель. Он погнался за самолетом, на плоскостях которого смутно виднелись кресты. Нарушитель границы!
Шел тяжелый снег, и земля сразу пропала. Белоусов рванулся влево, за чужим самолетом, и вдруг страшным ударом подбросило машину: истребитель ударился о землю, шасси отскочило. Взорвались воспламенившиеся бензобаки. Самолет горел, и летчик горел. Но он не потерял сознания, расстегнул ремни, выбросился из самолета и начал кататься по снегу, чувствуя острую боль на лице. Огонь погас. Белоусов встал и пошел по аэродрому. Он не знал в ту минуту, что лицо его сожжено беспощадным пламенем.
В Ленинграде есть морской госпиталь, тот, что на проспекте Газа. В этом госпитале отличные врачи. Они сказали: "Сделаем все возможное". Вначале его лечил профессор Пунин. Потом старшего лейтенанта перевезли к профессору Александру Александровичу Линбергу. А затем тридцать два раза его оперировал хирург Андрей Александрович Кянский.
Белоусов терпеливо лежал на операционном столе и, чтобы не кричать от боли, сжимал в кулак черные пальцы рук. Кянский пришил ему веки, сделал нос, губы, рот, уши.
Потом Белоусова послали отдыхать на курорт, а он сбежал в полк, к своим летчикам, и никому не пришло в голову проверить у него документы. Он вновь получил боевую машину, и хотя широкая повязка закрывала все его лицо, он стал летать на истребителе и на нем встретил финскую войну.
Давно мечтал Белоусов по-настоящему подраться в воздухе. Несчастье, происшедшее с ним в феврале 1938 года, не оттолкнуло летчика от авиации. Из всего несчастья запомнил он только черные кресты на чужом самолете, нарушившем государственную границу Советской Родины. На чьем самолете? Об этом было указано в боевом донесении.
Скоро на Балтике уже все летчики знали старшего лейтенанта Белоусова по его отважным делам на фронте. Он летал в далекие тылы, и его товарищи по оружию - Романенко, Сербин, Никитин - удивлялись богатырской силе и дерзости бесстрашного пилота. Указом Президиума Верховного Совета было объявлено о награждении Белоусова орденом Боевого Красного Знамени. Двадцать третьего февраля 1940 года ему было приказано прибыть в Петергоф. В старинном дворце летчику-истребителю вручили награду. Именинник, которому товарищи прикрепили к кителю орден, стоял, прислонившись к колонне, окруженный летчиками своей эскадрильи.