Герои умирают — страница 4 из 15

– Иногда мне кажется, что ты по-настоящему уважаешь только силу.

– А что, есть что-то еще?

– Вот видишь? Об этом я и говорю – ты не отвечаешь серьезно, отшучиваешься, увиливаешь от ответа. Это потому, что тебя не волнует то, что волнует меня. Вещи, которые важны для меня, действительно важны…

– Что, например? Справедливость? Я тебя умоляю! Честь? Все это абстракции, которые мы выдумали сами, чтобы прикрыть ими неприятную реальность главенства силы, а еще чтобы заставить людей ограничивать самих себя.

– А как же любовь? Она менее абстрактна, чем справедливость?

– Шанна, ради всего святого…

– Забавно – стоит нам завести разговор об абстракциях, и он заканчивается ссорой. Ты заметил?

– Мы не ссоримся.

– Да? А что же мы тогда делаем? Может быть, сейчас мы ссоримся не из-за справедливости или любви, но в том, что мы ссоримся, я не сомневаюсь.

1

Над влажной от дождя Ареной ярус за ярусом поднимались древние каменные скамьи с проходами между ними. Гигантское ступенчатое сооружение походило на мишень в какой-то игре богов. Внутренние стены, которые отделяли Арену от трибун, были когда-то высотой с три человеческих роста. И хотя время и едкий угольный дым сталелитейного завода из расположенного неподалеку Промышленного парка не пощадили их, на красноватой каменной поверхности, некогда выкрашенной охрой, еще можно было различить параллельные шрамы от диамантовых когтей драконимф, пятна химических ожогов от яда из хвостовых жал виверн и мелкие выбоины от арбалетных стрел, пущенных когда-то в спину удирающим гладиаторам.

Над нижними рядами, примерно на одной трети своей высоты, цирк был опоясан кольцом писсуаров, век назад построенных для зрителей, ныне давно умерших. Впрочем, писсуары были разбросаны по всему городу – реликты времен Короля-Хама, Тар-Меннелекиля, который затеял такие масштабные работы по благоустройству общественных пространств, что едва не пустил по миру всю страну.

Общественные писсуары Анханы строились над шахтами, вырытыми в песчанике – основной породе, на которой стоял город. Внутри каждой шахты помещалось три фильтра из бронзовой сетки: крупноячеистой, средней и совсем мелкой. Задерживая твердые отходы, они пропускали жидкость, которая беспрепятственно стекала вниз, на самое дно. Рядом с каждой шахтой для нечистот шла параллельная шахта для говночистов. Примерно раз в десять дней они наведывались туда, собирали с фильтров драгоценное дерьмо и везли его тележками в город Чужих, на завод по переработке фекалий и навоза, известный как «Везучий дворник».

Но об этом известно всем жителям Анханы. А вот чего не знают почтенные горожане, так это что на дне каждой служебной шахты есть дверь, ведущая в бездонные пещеры под городом, по которым можно пробраться в любой район столицы – если, конечно, знать путь.

Именно оттуда, из-под писсуаров, выходили они – увечные, слепые, калеки, безногие на костылях, прокаженные в задубелых от гноя лохмотьях. Пройдя через клоаку Империи, они появлялись на Арене, где Рыцари-Воры радушно встречали их и рассаживали по рядам нижнего уровня.

Свежий ночной бриз полнился радостным гомоном и обрывками песен – это нищие рассаживались по местам, на которые их предки могли только завистливо поглядывать с почтительного расстояния: лишь титулованная знать да землевладельцы имели право сидеть так близко к Арене. Но сегодня нищие не только заняли нижние места: людской поток перехлестнул через стену и хлынул на песок – так овцы заполняют пастбище, так поток леммингов порой затапливает морской берег, так устремляются на поля полчища жадной саранчи.

Бесчисленные сандалии, подвязанные веревками опорки, босые подошвы, жесткие, как рог, вперемежку с железными наконечниками посохов и костылей месили песок, еще влажный от вечерней мороси. Двести лет подряд этот песок впитывал кровь и дерьмо раненых гладиаторов, огров, троллей, огриллоев и гномов; на него падали потроха из распоротых львиных животов, сочился ихор из перерезанных глоток виверн, тек водянистый гумор драконимф, у которых есть лишь одно уязвимое место – глаза. Потом Арену забросили, и на сто лет она стала местом обитания бездомных. Но сегодня здесь был праздник: с заготовленных заранее поленниц высотой с рост человека стянули защитные брезентовые чехлы, и пламя костров взметнулось к небу, подсвечивая оранжевым низко ползущие тучи.

Вокруг этих костров и плясали теперь калеки, ибо гигантское каменное кольцо звалось Хамским стадионом, нищие все до одного были Подданными Короля Арго, а эта ночь была известна как Ночь Чудес.

Но в нынешней Ночи Чудес было еще кое-что необычное: в толпу веселых нищих закрался невидимка. Никто его не видел и не слышал, но близкое ощущение чужого присутствия настигало то одного, то другого.

Вот прокаженный замер, ухмыляясь, на середине хвастливого рассказа о том, как он украл набитый монетами кошелек у человека, который остановился, чтобы дать ему монетку. Что-то скользнуло по его лохмотьям сзади, но, обернувшись, он никого не увидел. Прокаженный пожал плечами и закончил рассказ. Вот чье-то дыхание согрело голую шею слепой – женщина обернулась и подняла повязку, чтобы посмотреть, кто стоит так близко. Никого не увидев, она протерла глаза и обвинила во всем свое чрезмерно живое воображение. Тени сложились на песке в след от ноги, но рядом не было ног, которые могли бы оставить такой отпечаток, и Рыцарь, который увидел его, только вздохнул – померещилось, – а его подозрительность скоро сменилась скучающим безразличием.

Заклятие Плаща – чертовски трудная штука, поддерживать его нелегко даже при благоприятных обстоятельствах, а уж в гуще текучей толпы воров и циничных профессиональных нищих и вовсе невозможно. Плащ никак не влияет на окружающий его мир: он не меняет угол падения света и не мешает ему отражаться от поверхностей. Плащ действует непосредственно на мозг и ни на что, кроме мозга. Прибегнувший к этому заклятию должен постоянно держать в сознании картину своего окружения во всех деталях – кто где стоит и что делает – и помнить обо всех, кроме себя. Иными словами, заклинатель должен постоянно видеть место, где он находится, таким, каким бы оно было без него. И пока это ему удается, все вокруг будут видеть его глазами, оставаясь слепыми к его присутствию. Магический трюк, довольно простой, если надо отвести глаза одному человеку, двум-трем на худой конец, но не тысяче.

И уж конечно, ни один заурядный маг не смог бы удержать над собой Плащ в толпе Подданных Арго. Точнее, ни одному заурядному магу даже в голову не пришло бы пытаться сотворить такое. Ведь проникнуть на Хамский стадион в Ночь Чудес и смешаться с тамошними завсегдатаями для чужака верная смерть, жестокая, скорая, без суда, следствия и апелляции.

Но в том-то и дело, что Паллас Рил была незаурядным магом, и никто из тех, кто ее знал, не усомнился бы в этом.

«Сорок часов. – Внутренний голос в самой глубине ее мозга звучал как чужой. – Уже сорок часов я на ногах».

На зубах точно песок скрипел, глаза тяжело ворочались в глазницах, но она все шла, выдерживая неимоверное давление чужих взглядов, смотрела, слушала и двигалась туда, куда несли ее ноги. Наверное, она поступила глупо, доверившись людям, особенно таким, как эти, и все же глупость не помешала ей понять, что ее предали.

В Ночь Чудес на Арене собираются все Подданные Арго. А значит, среди них может оказаться и тот, кто предал ее, убил близнецов, Таланн и… Ламорака. Она знала, что ей не придется пачкать об него руки; величество будет только рад, если она предоставит ему вершить правосудие.

«Если, конечно, предатель – не сам величество», – безразлично прокомментировал ее внутренний голос. Да, Король ей симпатичен, но она не настолько наивна, чтобы исключать его из числа подозреваемых только поэтому. Однако ей нужны улики, нечто изобличающее виновного, и за этим она пришла сюда. Правда, что это будет такое, она не знала.

Беспокойная, всепоглощающая жажда перемены мест привела ее сюда, ноги сами несли ее, точно спасаясь от чего-то неведомого. Никакого плана у нее не было. Вся энергия уходила на то, чтобы держать Плащ, и она уже смирилась с тем, что может лишь собирать впечатления, анализировать которые будет позже. Погруженная в состояние сродни медитации, она полностью открылась настоящему, надеясь, что оно даст ей все необходимое.

Кто-то невидимый ударил в барабан, и с северной трибуны на Арену посыпалась звонкая дробь.

Там стоял зиккурат – пирамида из девяти ступеней опиралась на каменные скамьи и завершалась массивным троном с высокой спинкой, вырезанным из цельного куска песчаника. Свободно текущий Поток, до сих пор наполнявший внутренний взор Паллас прозрачными цветными прожилками, образовал воронку вокруг зиккурата, словно тот затягивал его в себя. Паллас мысленно кивнула: значит, в зиккурате спрятался Чародей Аббаль Паслава и творит волшебство, предваряющее появление величества. Кейн однажды рассказывал ей, как это происходит, и она знала, чего ожидать.

Пламя взметнулось над чашами одноногих бронзовых светильников, рассыпая искры, хотя их не коснулась ничья рука. Вслед за искрами из чаш повалил плотный белый дым, скрывая пирамиду и трон.

На Арене затих смех, стихли разговоры. Подданные почтительно отложили жареные бараньи ноги, отставили мехи с вином. Лица, румяные от огня, обратились к облаку дыма. Барабанная дробь сменилась маршем: из облака один за другим показались девять Баронов Арго.

Паллас тоже взглянула на них, но без особого интереса: ей были известны имена и дела двоих из них, но не было причин подозревать, что они, в свою очередь, знают о ее связях в среде Подданных. Бароны заняли места на нижних ярусах ступенчатой пирамиды: семеро мужчин и две могучие женщины воткнули острия своих обнаженных мечей в щели между камнями и положили ладони на оплетенные шнурами рукояти.

Туман мало-помалу рассеивался, открывая сначала расплывчатые силуэты, а затем и четко очерченные фигуры Герцогов Арго, стоящих на третьей ступени от трона. Паллас знала обоих: тощий, в свободном одеянии, был Паслава, он до сих пор тянул на себя Поток. Напротив него стоял Деофад Полководец – когда-то он служил в липканской императорской гвардии и теперь еще был крепок, несмотря на седую бороду.

Паллас познакомилась с ними вскоре после того, как предложила величеству идею операции «Шут Саймон». Предателем мог оказаться любой.

Но вот с вершины зиккурата раздался голос Короля, глубокий и звучный, как храмовый колокол. Паллас не слышала в нем ни следа напряжения, а ведь любому пришлось бы кричать, чтобы наполнить звуками чашу стадиона, – значит Паслава повысил громкость магией, на что указывало завихрение Потока у самой вершины.

Король сказал:

– Дети мои! Сегодня мы собрались здесь, на этой заброшенной Арене Империи. Мы и сами – имперские отбросы. Всеми забытые калеки, инвалиды, слепые!

Ответный хор ударил в щербатые каменные стены:

– Да-а!

– Мы – Воры, бродяги, нищие!

– Да!

– Но мы не одиноки! Не беспомощны! Мы – сила, потому что мы – Братство!

– Да!

– И эта Арена Отчаяния содрогнется перед нами! Мощь нашего Братства превратит Арену Отчаяния в Арену Чудес! Здесь, среди своих братьев, отбросьте костыли! Снимите повязки и бинты! Пусть увечные ходят, а слепые видят! Возрадуйтесь, дети мои, ибо вы исцелены!

– ДА!

Костыли и палки полетели на мокрый песок, из пустых прежде рукавов и штанин показались недостающие конечности, белесые катаракты соскочили с живых сверкающих глаз, гноящиеся язвы сползли, открыв гладкую упругую кожу, – и все это прежде, чем развеялся созданный магией туман, и Король Арго показался на Престоле в сиянии праздничных огней – алых отсветов пламени из жаровен позади и впереди трона, – откуда он недвижно наблюдал за трансформацией Подданных.

Паллас знала, что все происходящее на Арене – чистый театр: ни одного настоящего калеку, тем более прокаженного, никогда не допустят в ряды Братства. И все же простой ритуал обладал неоспоримой силой, судя по тому, с какой искренней радостью все вокруг сбрасывали маски.

Кейн как-то объяснял ей, почему Братство нищих больше чем просто уличная банда, расписывал их безграничную преданность общему делу, говорил, что Братство – их культ, в котором они не просто части целого, но нечто гораздо большее. Паллас и раньше случалось видеть их преданность в деле, но только теперь до нее начал доходить ее истинный смысл. А еще она поняла, что этот маленький ритуал гарантировал от вторжения чужаков в ряды Подданных Короля. Ведь здесь чужому не помогут никакие переодевания и маски, только магия.

Величество между тем спускался по ступеням своего зиккурата, прихватив с собой Герцогов и Баронов. Не ускоряя шага, с уверенной улыбкой он подвел свою группу к полуразрушенной стене Арены, где им предстояло получить свою долю воровской добычи, и Паллас, глядя на него, решила, что он знает все о том, как должен вести себя на людях человек-звезда, и учить его в этом смысле нечему.

Паллас Рил двинулась к стене, старательно обходя Подданных, которые шли туда же. Она подобралась так близко, что видела, как Король принимал деньги, подарки и прочее от Подданных, которые текли мимо него нескончаемой чередой. Когда и эта часть праздничного ритуала завершилась, трое Баронов повезли прочь тележки, нагруженные добром, а величество упруго, как молодой кот, прыгнул на Арену, и веселье продолжилось. Герцоги и Бароны скоро последовали за ним, и Арена стала местом всеобщей вечеринки. Мехи с вином переходили из рук в руки, то там, то здесь кто-нибудь затягивал песню.

Надеясь поговорить с Королем с глазу на глаз, Паллас подобралась к нему так близко, что услышала предостережение Аббаля Паславы, которое тот нашептывал своему властелину.

– Я чувствую магию. Кто-то еще тянет Поток.

Король отвечал ему с угрюмой улыбкой:

– Так покажи его нам, и мы отшлепаем этого нахала как следует.

– Не могу.

– Не понял?

– Я сам ничего не понимаю. Чувствую – кто-то тянет, но только подумаю об этом, и ощущение пропадает, будто прячется. Как световое пятно в глазу – и видишь его все время, и разглядеть нельзя. Меня это тревожит.

– Выясни, в чем дело. И прикрой мой уход – церемония дарения затянулась, а я опаздываю на встречу.

– Будет сделано.

Паслава запрокинул голову и закатил глаза. Поток спиралью устремился к нему, когда он вынул из кармана крошечную куклу и начал катать ее в ладонях. Величество неспешно двинулся к выходу, укрытый магической фиолетовой тенью. Паллас последовала за ним.

Но не слишком близко: магам-плащеносцам не раз случалось выдать себя, наткнувшись на кого-нибудь по невнимательности. Ей приходилось время от времени менять траекторию движения, чтобы избежать столкновений с кучками подвыпивших Подданных, и каждый раз, отыскивая потом Короля в толпе, она замечала, что расстояние между ними увеличилось непропорционально ее задержке. Он шел неспешно, то и дело останавливался переброситься парой слов то с одним, то с другим Подданным, и все же она никак не могла его догнать.

Несмотря на свое медитативное состояние, близкое к ментальной раздвоенности, Паллас скоро поняла, в чем тут дело. Причиной всему был, конечно же, Паслава: он применил замысловатую версию заклятия Плаща, под которым укрывалась в данную минуту сама Паллас, и сделал так, что всякий, кто искал теперь Короля в толпе, видел его на другом краю Арены. Паллас мысленно похвалила Паславу за его профессиональную изобретательность. Заклятие действительно требовало и мастерства, и сообразительности, хотя она, Паллас, могла разрушить его в считаные мгновения, если бы захотела.

Паслава, конечно, умен, но по чистой магической мощи ему с ней не тягаться – они в разных весовых категориях. Правда, сейчас, чтобы разрушить его заклинание, ей пришлось бы отпустить Плащ, а для этого было еще не время. Она стала осматривать Арену. Взгляд скользнул по приподнятой решетке тоннеля, откуда раньше выпускали на Арену диких зверей. Поток быстрее закружил возле Паславы, и Паллас почувствовала легкое напряжение заклятия. Большего ей было и не нужно. Полностью отдавшись желанию поговорить с Королем, Паллас позволила ногам нести ее к зарешеченному проходу, уступая им право выбора дороги и направления, но не скорости.

Темнота звериного хода прильнула к глазам Паллас, едва она покинула освещенную праздничными кострами Арену и погрузилась в смесь запахов гниющей древесины и застарелой мочи. Здесь, в темноте, да еще в незнакомом окружении, она не видела настолько четко, чтобы продолжать держать Плащ. Мысленная завеса спала, оставив слабость и дрожь в коленях, и Паллас, обмякнув, привалилась к стене.

Мыслевзор – особое состояние ума, необходимое для того, чтобы видеть Поток, накладывать и контролировать заклятия, – достигается медитацией, граничащей с выходом за пределы естественного. Погружаясь в мыслевзор, маг перестает чувствовать усталость, страх и вообще что-либо. Он знает только, что́ окружает его сейчас и что он хочет из этого сделать. Адепты магии называют такое состояние интенцией. Много часов подряд мыслевзор удерживал Паллас от воспоминаний о тяготах, выпавших на ее долю, пока она спасала семейство Конноса, о двухдневном изматывающем бегстве от Котов, о страхе и ужасе боя, притупил даже сокрушительное горе, которое причинила ей гибель близнецов, Таланн и Ламорака, и растущее чувство вины за то, что это она повела их на смерть. Притупил, но не уничтожил: эмоции, упорные, как гиены, кружили возле нее. Они еще не потеряли к ней интерес и надеялись на скорую поживу.

И вот стоило ей опустить защиту, как они кинулись на нее всей стаей, впились острыми зубами в горло, потянули за собой на пол.

Из тьмы выступали лица, затмевая все остальное: ужас вперемешку с отчаянной надеждой, застывший в глазах дочерей Конноса, – такой же, как у всех токали, преследуемых, которые жались друг к другу в заброшенном складе посреди Промышленного парка, преданные и покинутые всеми, кроме нее. Маниакальная самоуверенность Таланн, доверие угрюмых близнецов…

И последняя картина, которая вызвала у нее слезы: Ламорак с улыбкой поднимает Косаль и острием касается разрубленной кирпичной арки: «Зато я могу долго, бесконечно долго защищать этот проход».

О, Карл… Его настоящее имя, которое по условиям контракта со Студией ей запрещено произносить как вслух, так и шепотом, запрещено включать в свой внутренний монолог и вообще вспоминать его где-либо за пределами планеты Земля.

Куда теперь она вернется без него, в одиночестве.

Тот проход он держал с минуту.

Эмоции раздирали Паллас, но она не сдавалась: опытный адепт, она знала, что контроль над собственным мозгом для нее – вопрос жизни и смерти. Секунда – и она, прогнав грозящие бедой мысли, выпрямилась и встала. Нельзя забывать об опасности, которая окружает ее здесь. И Паллас двинулась вперед, ведя ладонью по щербатой каменной стене, чтобы не заблудиться. Пока она шла, разрозненные образы, скопившиеся в ее подсознании за время пребывания на Арене, начали складываться в осознанную картину.

Встреча, повела она внутренний монолог. Встреча в разгар Ночи Чудес, пока все Подданные на Арене. За всю неделю не представится столь же удобного случая пройти через Крольчатники и не быть замеченной никем.

Рокот, похожий на гул далекого прибоя, затопил уши Паллас. Кровь прилила к лицу, и она невольно ускорила шаг.

Величество, клянусь… Если это ты, я клянусь, что вырву твое гнилое сердце и съем его.

Ее руки привычно ощупали карманы туники и внутренней поверхности Плаща в поисках того, что позволило бы ей напасть на след Короля, не прибегая вновь к мыслевзору – состоянию хотя и надежному, но слишком замедляющему движение. Осталось еще много разных стрелялок, хотя самую мощную из них, жезл молний, она потеряла в сражении с Котами. В карманах нашлись: четыре заряженных огненных шара под названием «бычий глаз», два куска намагниченного янтаря для удержаний, могучий тэкко и клинковый жезл, ну и не столь страшный хрустальный амулет. Нынешнее Приключение состояло в основном из беготни и пряток, которые порядком истощили ее защитные ресурсы, не считая простого «хамелеона» – устройства для укрывания. А это значит, что теперь ей все время придется прибегать к мыслевзору, как недавно с Плащом, но это было опасно и пожирало много времени.

И тут ее осенило. Мысль была настолько удачной и в то же время простой, что Паллас улыбнулась и едва не хихикнула. Вынув из поясной сумки небольшой кусочек фиолетового кварца, она настроила мозг на одну волну с печатями на его гранях. Это было так же просто, как повернуть ключ в замке, – и никакой надобности в мыслевзоре. Камень в ладони нагрелся, и, когда она вытянула руку вперед, на стене коридора, примерно на уровне ее плеча, вспыхнула прерывистая узкая полоса ржаво-красного цвета, а на полу показались тусклые следы сапог. Вариант Плаща, который применил к Королю Паслава, будет оставлять магический след до тех пор, пока работает заклятие, – так батарейка дает энергию, пока не сядет. Но это случится еще не скоро, а до тех пор Паллас будет идти по следам Короля – он, как и она недавно, вел по стене ладонью, чтобы не заблудиться в этом стигийском лабиринте.

Кристалл у нее в руке заставлял магический след светиться, но не на всем протяжении, а лишь на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, к тому же, если Паллас подходила совсем близко, след гас, так что она не боялась насторожить величество. А еще Паллас при необходимости умела двигаться стремительно, как река, – она словно обтекала препятствия, позволяя себе ровно столько шума, сколько могло поглотить окружение. Вот и теперь она в считаные секунды оставила Арену позади и оказалась в Крольчатниках.

Паллас везло – облака разошлись, в прогалине между ними показалась луна, залив улицу серебристым светом. Впереди, шагах в сорока-пятидесяти, Паллас увидела Короля – он шел мерным, размашистым шагом. Он был в плаще – видно, еще раньше припрятал его где-то – и, судя по всему, не притворялся, когда сказал Паславе, что опаздывает: спешка сделала неузнаваемой его походку, обычно такую же характерную, как голос. Похоже, он не боялся слежки, да и с чего бы? Всякий, кто станет подлаживаться под его шаг, скоро выдаст себя его опытному слуху.

Паллас, угрюмо хмыкнув, спрятала кристалл, стянула свои высокие, до колен, сапоги, взяла по одному в каждую руку и пружинистыми скачками на цыпочках устремилась за Королем. На бегу она старалась держаться ближе к домам: середина немощеной улицы превратилась в колею, грязную после недавнего дождя, а по краям земля была и суше, и выше, поэтому все мелкие камни, палки, черепки от горшков и прочий мусор, который здешние обитатели просто выбрасывали в окна, скатывался вниз. Так что бежать здесь босиком было почти безопасно.

Тем временем величество нырнул в каменную арку какого-то дома. Паллас не пошла за ним туда, а, обувшись, бесшумно пустилась вокруг. На дальнем от арки углу, за покосившимися от времени и непогоды ставнями третьего этажа горел огонь – единственный узкий лучик на все четыре стены мрачного каменного строения.

Контролируя дыхание, Паллас снова вызвала мыслевзор и с его помощью обследовала переулок, выходящие на него фасады и даже крыши домов. Натяжение Потока везде было одинаково ровным, ничего похожего на золотистую раковину-Оболочку нигде не просматривалось. Только крысы шмыгали в темноте.

Так-так, никто, стало быть, не стережет и не защищает это место – ни тайные агенты, ни стража, ни марионетки. Значит, сохранить эту встречу в тайне для величества важнее, чем обеспечить собственную безопасность.

Ярость, которую Паллас успешно держала под контролем, вдруг снова дала о себе знать гулкими ударами крови в ушах.

Но она удержала мыслевзор, и эмоциональный шторм отступил. Ловкие пальцы сами скользнули в карман плаща и нащупали там крошечного хамелеона. Изысканная платиновая фигурка вспыхнула в мыслевзоре, точно раскрывшийся яркий цветок. Его лепестки коснулись мозга Паллас, потянулись к телу. Если бы кто-то подглядывал за ней в тот миг, то увидел бы, как сначала ее кожа, а затем одежда пошли черно-серебристыми пятнами, в тон щербатой кирпичной кладке у нее за спиной. Паллас подождала, фиксируя свой образ в мыслевзоре, затем повернулась к стене и с ловкостью ящерицы полезла по ней наверх.

Повиснув возле окна, из-за ставней которого сочился свет, она прислушалась.

– …Раньше, чем его поймает Берн. Это жизненно важно, – говорил незнакомый голос. – Он и так забрал слишком большую власть над Ма’элКотом, а ведь Берн болен, я имею в виду, у него больной ум. Вот почему важно, чтобы в этом деле преуспел не Берн, а я. И не говори мне, что ты тут ни при чем: трое из пятерых убитых дозорных были твоими Подданными, причем довольно известными. Не исключено, что и другие двое тоже.

– Если бы я знал, где он, то уже поднес бы его вам на блюдечке, Ваша Светлость, – раздался непривычно почтительный, даже почти подобострастный голос величества. – Но я не требую от Подданных полного отчета в делах, только в деньгах. И если кто-то из них решит пошпионить за Шутом Саймоном, это меня не касается – до тех пор, пока они платят десятину, конечно. Хотя убитые были моими людьми, это правда, и я ожидаю компенсации.

Ваша Светлость? Неужели сам Тоа-Ситель? – включила внутренний монолог Паллас и тут же почувствовала холодок страха: ей стало понятно, почему именно этот одинокий час был избран для встречи. – Значит, это он. Король Арго предал нас. Почему я сразу не догадалась: он же друг Кейна. Но… ах, черт, как же я надеялась, что он окажется ни при чем.

Окровавленные лица Дака с Яком, Ламорака и Таланн встали перед ее внутренним взором.

Я могу разорвать на куски обоих. Здесь. Сейчас. Поставлю на взвод огненный шар и кину «бычий глаз» внутрь через щель в ставнях. Сама спрыгну на землю, где взрывная волна меня не достанет. И даже криков их не услышу, пока они будут там гореть.

Но она тут же выбросила эти мысли из головы. «Слишком долго жила с Хари», – подумала она. Паллас отлично понимала, в какую ловушку заведет ее гнев, тем более праведный, если она поддастся ему сейчас.

Она продолжила монолог:

Но я не буду этого делать. Пока. Подожду, послушаю. Если пойму, что без убийства не обойтись, то убью, но позже.

– Не думаю, что ты понимаешь всю серьезность сложившейся ситуации, – продолжал незнакомый голос так спокойно, как будто заказывал завтрак. – Шут Саймон уже поставил Императора в неловкое положение. Мало того что он безнаказанно и нагло орудует здесь, в сердце Империи, недавно его граффити появилось прямо на стенах дворца Колхари.

Ха. Я вхожу в моду.

– Я делаю все, что могу, Тоа-Ситель. Но никто не знает, кто этот Шут Саймон и где его ждать в следующий раз.

А вот за это спасибо Конносу и его изобретательному заклятию.

– Полагаю, – продолжал Тоа-Ситель, – что обвиняемые все еще находятся в Анхане. Их семнадцать, кое-кто с семьями, всего тридцать восемь человек. Не лучше ли тебе направить свою энергию на их поиски?

Паллас судорожно сглотнула и вынула из набедренного кармана «бычий глаз».

Не выходя из мыслевзора, она не могла видеть нанесенные на него печати силы, зато она чувствовала их – прикосновения буквально жгли ей ладони.

Наверное, придется все же уничтожить этих двоих.

Величество знает, где они, заклятие Конноса ничего тут не изменит. Две жизни против тридцати шести.

Она сделала глубокий вдох, готовясь к броску физически, но по-прежнему контролируя себя эмоционально.

Величество застенчиво, как будто извиняясь, произнес:

– Город-то большой.

А?

Король продолжил:

– Я, конечно, отдам своим людям приказ искать беглецов, но ничего заранее не обещаю. В Анхане сотни мест, где можно спрятаться, и не везде Подданным открыт доступ.

– Сделай все возможное. Дело не только в деньгах, как ты понимаешь. Как только Бароны приграничных земель сообразят, что сопротивляться Ма’элКоту легко и просто… Полагаю, что последствия ясны даже тебе.

– Ага. Снова гражданская война, которая нам ни к чему.

Паллас часто дышала, неровная поверхность «бычьего глаза» резала ее судорожно сжатую ладонь. Что за игру затеял величество? А ведь она чуть не убила его, вернее, их обоих. Слава неведомому богу, который удержал ее руку и дал ей услышать все до конца…

Она почти перестала слушать, когда мужчины переключились на другие, не столь важные вещи – повседневные воровские дела и обрывки сплетен, которые величество получал от Подданных. Зная, что действие «хамелеона» не бесконечно, Паллас уже приготовилась ползти по стене вниз, как вдруг до нее донеслось:

– И еще кое-что… Я тут прослышал, Кейна приказано арестовать. За что?

Кейн? Сердце Паллас забилось часто и больно. Она замерла, закрыла глаза и, почти не дыша, слушала.

– Тебя это не касается.

Величество не очень удачно изобразил безразличие:

– Мы с ним друзья. Не хотелось бы, чтобы эта договоренность… между мной и вами… как-то помешала дружбе. Или наоборот: дружба – договоренности, понимаете? Короче, я не хочу сдавать его, пока не узнаю, в чем его обвиняют.

Сдавать? Значит, Хари здесь? Прямо сейчас? Во рту у нее пересохло, под ложечкой заныло, а сердце застучало как бешеное. Пальцы закололо так, словно она только что дала кому-то пощечину.

– Не тревожься. Кейн уже под стражей, я арестовал его сегодня вечером. Но ему ничто не грозит, по крайней мере от нас. Хотя, полагаю, Монастыри точат на него зуб. Однако мне намекнули, и весьма недвусмысленно, что Ма’элКот хочет взять его на службу.

– На службу? Зачем?

– Как – зачем? Чтобы найти Шута Саймона, разумеется.

«Разумеется, – рассеянно подумала про себя Паллас, – зачем же еще, как не затем, чтобы окончательно изгадить мою жизнь?»

Разрозненные мысли, обрывки воспоминаний метались в ее мозгу, так что она не заметила, как те двое попрощались довольно дружески. Кейн наверняка знает и кто такой Шут Саймон, и где его искать, и где сейчас токали – в Студии ему наверняка показали ее кубик. А еще она знала, что он не станет охотиться на нее, – не Каин же он, в самом деле. Но тогда ей совершенно понятно, предельно ясно, что́ происходит.

В Студии решили, что на этот раз она облажалась по полной и сама не справится. И они придумали, как сорвать на ее провале кассу: послать Кейна Всемогущего спасать ее бесполезную, некомпетентную бабью задницу.

Разумеется, подключив к делу Кейна, да еще в самый последний момент, они получат миллионов на сто больше, чем получили бы с ней одной, даже если бы ее затея удалась.

Гнев, который она сдерживала так долго, хлынул ей в грудь, словно водопад. Как они не понимают, что это не просто сраная игра? Не развлечение? Что на кону жизни, реальные жизни реальных людей, которые плачут и смеются, любят и истекают кровью по-настоящему?

А уж ему-то как понравится! Паллас ничуть не сомневалась. Лыбится, поди, сейчас во все тридцать два зуба. И она почти наяву услышала его самодовольный, снисходительный голос: «Видишь? Без меня тебе все равно не справиться, так зачем мучиться зря?»

А еще она услышала свой ответ, вернее, свое молчание, свое немое бешенство оттого, что в собственной жизни ей отвели роль Актрисы второго плана, звезды эпизода, повода для чужого Приключения. Ей никогда не дадут шанса сыграть свою историю до конца.

Свет за ставнями погас.

Она бесшумно поползла к углу, двигаясь по стене на четвереньках так же быстро, как любой нормальный человек шел бы по ровной дороге. Обогнув дом, она увидела внизу тень в плаще с капюшоном – это был Король. Миновав арку, он остановился, чтобы высечь кресалом искру и раскурить сигару. Поблизости никого не было, значит Тоа-Ситель ушел другим путем.

Дождавшись, пока Король закурит, Паллас отменила действие «хамелеона» и рухнула на него сверху, словно стена.

Ее ноги опустились точно ему на плечи, и он упал, не выдержав силы удара. Она тоже упала вместе с ним, но тут же сгруппировалась, отскочила в сторону и замерла, готовая к нападению. Но ошарашенный внезапной атакой Король только тряс головой да озирался. Тогда она приложила ладонь к его щеке и сказала:

– Ты меня знаешь.

Так Коннос научил ее отменять действие заклятия.

Затуманенный взгляд Короля прояснился, наполняясь изумлением по мере того, как все, что он когда-либо знал о ней, всплывало в его памяти, освобожденной от заклятия Вечного Забвения.

– П-Паллас, – выдохнул он, – ерш твою медь! Что ты… как ты… а Кейн… он же…

Она присела над ним:

– Я все знаю. Опасную игру ты затеял, величество.

– Я… ой, бля… за что ты меня так треснула?

– Мне надо было кого-то ударить, – ответила она просто. – Подвернулся ты. А сейчас слушай, что я тебе скажу.

Он сел и начал отряхиваться.

– Знаешь, я многое готов от тебя стерпеть. Но на этот раз ты перешла черту. Никто не смеет поднимать на меня руку…

Паллас перебила его звонкой оплеухой:

– Ты об этом?

Пораженный, он замотал головой, словно не веря, что это происходит с ним.

Она поднесла раскрытую ладонь к его глазам:

– Значит, тебе не нравится, когда тебя вот так трогают? Представь, как тронет тебя Кейн, когда узнает, что ты водишь шашни с Тоа-Сителем, вместо того чтобы помогать мне.

Она умолкла, давая Королю время подумать.

И почти сразу получила ответ.

– Эй, эй, эй! – зачастил он. – Я же тебе помогаю. Отвлекаю Тоа-Сителя, чтобы он не напал на твой след.

– Допустим, я тебя понимаю, – сказала она. – Но вот поймет ли Кейн?

– Ну… э-э-э… да, но… а зачем ему об этом знать?

– А может быть, я тоже не понимаю. Но не суть, главное, чтобы понял ты: мне это очень не нравится.

Король потер ухо и медленно кивнул:

– Да уж я догадался. Только к тебе все это не относится. Это не я выдал тебя Котам, ясно?

– Нет. Пока мне ясно только одно: ты придерживаешь меня до тех пор, пока Тоа-Ситель не поднимет цену, вот тогда ты меня ему и сдашь.

– Паллас, клянусь!..

– Не клянись, не надо. Знаешь, чем я занималась последние двое суток?

– Я… э-э-э…

– Ну, кроме того, что удирала от Котов и Королевских Очей, пытаясь спасти свою шкуру. Я допрашивала одно ни в чем не повинное семейство, подвергала всех его членов разным неприятным и даже опасным испытаниям, и все это ради того, чтобы убедиться: никто из них не шпион, не засланный агент и даже не носитель тайного шпионящего устройства, о котором не знает сам. Так вот, отца этого семейства зовут Коннос. Он бы понравился тебе, величество. Тем более что он тоже работает на правительство. – Склонившись над ним еще ниже, она оскалилась. – Как и ты.

– Паллас, эй, Паллас…

– Заткнись. – Ей вдруг стало нечем дышать, прошиб пот, и сердце забилось часто-часто, когда она представила себе, как вытащит сейчас из рукава клинковый жезл и отчикает Королю голову. Пот сменился ледяными мурашками ярости, мелькнула непрошеная мысль: «Интересно, у Кейна перед убийством тоже так?» – Я доверилась тебе, величество. Я верила тебе, а ты мне лгал, и те, кто был мне дорог, погибли.

– Подумай, что ты делаешь, Паллас. – Король нервно облизнул губы и засучил ногами, отползая от нее подальше.

– Ты, – продолжала она, – никогда не солжешь мне снова.

– Паллас, правда, в этом нет необходимости…

– А по-моему, есть. Мне не на кого положиться, величество, тогда как на меня полагаются тридцать шесть душ. Были, правда, человека три-четыре, которым я могла доверять, но они мертвы. Так что больше мне рисковать нельзя.

Паллас умолкла. Зачем она говорит ему это? Хотя на самом деле она говорила не с ним, а с собой, пытаясь оправдать в своих глазах то, что намеревалась сделать. Ее пальцы нащупали карман на внутренней стороне пояса и вынули оттуда узкую кварцевую призму, чуть короче мизинца. Призма свободно вращалась в клетке из платиновых прутьев, подвешенная на платиновой цепочке. Паллас несколько раз крутанула призму вокруг своей оси и отпустила. Цепочка стала раскручиваться, и призма завертелась, разбрызгивая искры отраженного лунного света.

– Не надо, – прохрипел Король, напрасно пытаясь выдать испуг за ярость. – Не применяй ко мне магию, Паллас. Никто не смеет применять ко мне магию.

Один вздох, и она включила мыслевзор, а с ним и паттерн принуждения внутри кристалла. Легчайшие касания ее Оболочки привели в действие чары. Увиденные мыслевзором, осколки луны в гранях кристалла приобретали призрачную плотность и летели прочь, унося с собой заряд заклинания, как стрелы уносят яд. Они пробили Оболочку Короля, и заклятие побежало по ней желтовато-оранжевым пламенем – так расползается по воде горящая нефть. Еще миг, и огненные блики гнева и страха растворились в зелени покоя и теплых тонах абсолютной преданности.

– Ты уверен? – спросила она небрежно, выныривая из мыслевзора. – Всего одно маленькое заклятие.

Король глубоко вдохнул, видимо готовя себя к чему-то.

– Хорошо, – сказал он. – Я верю тебе. Делай, как считаешь правильным.

«Я это заслужила», – кольнула ее мысль, вызвав волну отвращения к самой себе.

Ну и что, что у нее не было выбора. Что от нее – а значит, и от него – зависели жизни. Все равно она проникла в сокровенные глубины его сердца и стала его лучшим другом, более близким, чем сестра или мать. И это ужасно, так нельзя поступать ни с кем, даже с животным, а она сделала это с человеком. Что с ней? Всего пару дней назад ей бы в голову такое не пришло. Кристалл она зачаровала просто так, на всякий случай – вдруг она окажется в отчаянной ситуации, из которой не будет выхода. Так неужели у нее и вправду не было сейчас выхода?

Она заставила себя встряхнуться: оплакивать деградацию собственных моральных устоев она будет потом, когда люди, которые вверились ее покровительству, не только покинут Анхану, но и окажутся в безопасности.

– Вставай, величество, идем, – сказала она вслух. – Нас ждут дела.

Король покорно вскочил, не сводя с нее преданных щенячьих глаз:

– Как скажешь, Паллас.

2

Ослепительно-яркий желтый свет Анханана ужалил глаза Кейна сквозь смеженные веки, точно вспышка атомного взрыва, так что он вскочил с кресла, где заснул вчера.

В течение секунды, показавшейся ему бесконечной, он боролся с вязкой кашей у себя в голове, ища в ней ответы на вопросы: где он и что происходит. Наконец его взгляд сфокусировался на шести ливреях замковой гвардии, которые живой стеной стояли между ним и его светлостью имперским Герцогом Общественного порядка.

Сам Тоа-Ситель еще не отошел от окна, а его рука лежала на шторе, которую он только что отвел в сторону. Вокруг него в потоке яркого солнечного света клубились пылинки.

– Как самочувствие?

Кейн запустил руку в свою спутанную гриву:

– Как посмотреть. Ты кофе принес?

– Увы, нет.

– Тогда паршиво. – Кейн прищурился, глядя на Герцога, а тот отошел от окна и стал так, чтобы на него падал свет. В уголках глаз Герцога были видны красноватые жилки, а сами глаза, подернутые сосудистой сеткой, смотрели из-под опухших век. – Ты тоже не слишком хорошо выглядишь. Поздно лег вчера?

– Тебя это не касается. Я пришел, чтобы отвести тебя к Императору.

– Мы могли сделать это еще вчера.

– Нет, мы не могли.

– По той причине, что?..

Тоа-Ситель развел руками:

– Ма’элКот не пожелал тебя видеть.

Кейн кивнул и с отвращением поскреб подбородок. Да, у властей предержащих правила везде одни: заставлять всех ждать, но из этого еще не следует, что он, Кейн, должен быть от этого в восторге. Скорее даже, он здорово разозлится, но только когда совсем проснется.

– Ты все еще думаешь, что они тебе нужны? – спросил он, небрежно махнув рукой в сторону стражи. – А я считал, что мы друг друга поняли.

Улыбка скользнула по губам Герцога и тут же пропала.

– То есть я должен полагаться на твое добросердечие. Как Крил.

Накануне вечером, когда Тоа-Ситель привел его в этот самый покой во дворце Колхари, где его ждал настоящий пир: разные виды холодного мяса, горы хлеба и фруктов, графинов с вином, а еще ванна, такая горячая, что вода в ней едва не кипела, – Кейн горько усмехнулся, покачал головой и сказал: «Надо же, и вот за это я только что убил человека, который сдал меня тебе».

Тоа-Ситель, с порога наблюдая за тем, как Очи Короля снимают с Кейна оковы, без тени иронии ответил:

– Видимо, ты поторопился.

Пока Кейн нехотя жевал, Герцог объяснял ему, кто отдал приказ о его аресте и почему его привели во дворец. Кейн слушал его, потеряв дар речи от изумления.

Какая ирония – Император хочет нанять его, Кейна, для поисков Шута Саймона. Он собирается платить Кейну за то, что он и так уже делает, мало того, он готов предоставить в его распоряжение все ресурсы Империи, чтобы ускорить поиски.

Крил, сам того не зная, оказал Кейну услугу.

Осторожно опустив на тарелку только что сделанный сэндвич, Кейн медленно сглотнул и сказал:

– Понятно. Сколько мне заплатят и когда начинать?

Но тут, как оказалось, и крылась загвоздка: Ма’элКот желал сам поговорить с Кейном. Нет, Тоа-Ситель не знал о чем. А пока Кейну посоветовали принять ванну, постирать одежду и в любой момент ожидать вызова к Императору. Он так и сделал: тщательно вымылся, постирался, зашил даже дырку, оставленную в штанине клыком огра. От нетерпения и восторга у него дрожали пальцы: надо же, как все повернулось, – он попал во дворец, где его с минуты на минуту ждет встреча с намеченной жертвой, а Очи Короля готовы помочь ему в поисках жены.

Приготовления были окончены, а ожидание продолжалось.

Время шло, а он все ждал.

Один в роскошном покое, он метался из угла в угол. Нетерпение переросло в злость, злость – в ярость. Его заперли, и, когда он стал трясти дверь, часовой, который охранял коридор, подошел и вежливо спросил, не нужно ли ему чего. Кейн бросился к тайному входу для прислуги – расположение дверей во дворцовых покоях он выучил за тот месяц, что провел здесь, притворяясь слугой, а на самом деле готовя убийство Тоа-Фелатона. Там тоже было заперто. Он прикинул: может, разбить окно и выбраться наружу? Но зачем?

Ведь во дворце его держат не столько замки и двери, сколько его собственные желания, надежды и даже мечты. Второй такой возможности не представится, значит нельзя ее упускать.

О чем бы он ни думал, его мысли неизменно возвращались к той женщине, которую держали в Донжоне.

А вдруг это Шанна?

Что, если ей ничто не угрожает?

И он обнимет ее, скажем, через час, а то и раньше.

Ведь то заклятие могло просто сбить Берна с толку, и он арестовал ее не потому, что понимал, кто она, а просто потому, что она оказалась рядом. И это не исключено.

С другой стороны, пленницей Донжона может оказаться и та, другая женщина – Таланн. А Шанна может быть где угодно. Например, ужинает с друзьями в шикарном клубе на Южном берегу. Или из последних сил отбивается от Котов, загнанная в угол где-нибудь в городе Чужих.

Или лежит мертвая.

Неуверенность грызла его мозг изнутри, точно крыса.

А Ма’элКот так и не пришел и никого не прислал за ним. Ночь проходила, а он все метался из угла в угол, глядя, как миллиметр за миллиметром снижается в лампе уровень пахнущего розой масла. Каждый удар его сердца отсчитывал мгновения истекающей жизни Шанны и время, потраченное им зря.

После полуночи Кейн уже не жалел, что убил Крила.

Наконец изнеможение заставило его опуститься в мягкое кресло. Он сидел, думая о своей беспомощности, пока эти размышления плавно не перешли в сон.

Он шел впереди своих сопровождающих по коридорам дворца Колхари. Шестеро Рыцарей следовали за ним, а Тоа-Ситель шел последним, сцепив руки за спиной и с выражением задумчивого внимания на лице. Стук шагов, даже несмотря на подковки на сапогах Рыцарей, не нарушал тишину коридора – его поглощала ворсистая дорожка из тиля, покрывавшая всю середину мраморного пола, желтовато-розового, точно персик. Время от времени Тоа-Ситель подсказывал Кейну, куда идти: поворот, еще поворот, лестница.

Рядом с лестницей был арочный проем, за ним открывалась вертикальная шахта. По трем ее стенам тянулись толстые промасленные канаты, пропадая из виду вверху и на глубине. У арки висел колокол. Кейн кивнул на него, проходя мимо:

– Многовато нас для движущейся комнаты, да?

Тоа-Ситель ответил:

– Да, огры у кабестана в погребе больше трех не тянут… Хотя зачем я тебе это говорю, ты же и так все знаешь. – Голос вельможи вдруг стал хрипловатым, точно он боролся с внезапно нахлынувшим чувством. Странно.

Кейн пожал плечами и шагнул к лестнице. В молчании они спустились на два пролета и вышли в другой коридор, где Кейн ощутил неожиданный для дворца запах: пахло железом и кровью – одним словом, бойней. Запах нарастал с каждым шагом.

– Мы с тобой почти одного возраста, Кейн, – вдруг заговорил Тоа-Ситель. – Если ты и моложе меня, то не намного – года на три-четыре. У тебя есть дети?

Кейн остановился и глянул через плечо на Герцога:

– А тебе-то что?

– Сыновья – гордость мужчины, дочери – его утешение на старости лет. Ничего, просто любопытно.

Кейн пожал плечами:

– Пока нет.

– А у меня было два сына. Я их любил, Кейн. Они выросли воинами, отважными и сильными. Их звали Ташинель и Джаррот. Обоих убили – с разницей в один месяц – в последней Войне за Престол.

Он произнес это так спокойно, словно сообщал о росте цен на рынке зерновых, однако лицо его потемнело, и в нем мелькнула угроза.

Кейн выдержал взгляд Герцога, словно признавая его потерю, а сам подумал: «Еще один камень в мой огород». Но в сравнении с теми ранами, которые уже получила его совесть, эта была царапиной, сущим пустяком.

Он опустил глаза, как будто стыдился, и продолжил путь. «Пусть думает, что я переживаю. Может быть, ему станет легче. Надо запомнить, что Берн, видимо, не единственный мой враг во дворце».

Тоа-Ситель сказал:

– Тебе туда, в конец коридора, под арку. Когда войдешь, стой и молчи. Когда Император занят Великим Трудом, как он это называет, его нельзя отвлекать. Он сам обратится к тебе, когда – и если – пожелает.

– Что еще за Великий Труд?

Заглавные буквы без труда угадывались в интонации Герцога.

– Сам увидишь. Ступай.

Запах крови стал гуще. У двери его уже можно было резать ножом. Так пахнет залежалая сырая говядина.

При Тоа-Фелатоне за этой дверью был малый танцевальный зал – сравнительно небольшое пространство для торжеств, не более чем на тысячу приглашенных. Солнечный свет, до того яркий, что с непривычки защипало глаза, лился в зал через огромные стрельчатые окна, которые занимали почти всю южную стену, чередуясь с толстыми колоннами из импортного гранита. Паркет и пол на середине зала были разобраны до каменного перекрытия, образовавшаяся яма была неглубокой и неширокой – переплюнуть можно.

Яму наполняли раскаленные докрасна угли, источавшие сильный жар без запаха и дыма. Над ними стоял массивный котел на бронзовых ножках: широкий и приземистый, как сотейник, он был достаточно глубок, чтобы человеку можно было сидеть в нем, погрузившись до пояса. Котел обслуживали пажи: одни бегали вокруг, помешивая внутри длинными деревянными палками, которые им приходилось держать на вытянутых руках над головами, мокрыми от пота, другие что-то подливали в варево, а третьи перетаскивали с места на место огромные кожаные мехи. Поставив их на пол, пажи вдвоем наваливались на мощные рукоятки и вдыхали в рдеющие угли новую жизнь, отчего те из красных становились желтыми.

В котле булькало что-то похожее на грязь или, скорее, на очень мокрую глину. Кейн сразу подумал, что от нее-то, должно быть, и идет этот странный дух – кровавый, но едкий, будто кислотный. Воздух в зале плыл и колебался от жары.

В кипящей грязи босиком топтался Император Ма’элКот.

Да, ошибиться было невозможно – это был именно он. Его выдавал рост. Кейн замер на пороге и оттуда следил за каждым движением Императора. На задворках мозга зашевелилось воспоминание, словно чей-то настойчивый палец пробрался к нему в череп и щекотал его изнутри, как тогда, в кабинете Кольберга: где-то он уже видел эти движения, эту мимику, слышал эти интонации.

На Императоре был только килт из темно-малинового бархата с золотой нитью, а своими движениями, исполненными неспешности и величавой грации, Ма’элКот напоминал динозавра или дракона. Он буквально перетекал из одной позы в другую, наслаждаясь игрой мускулов на своих массивных плечах, руках, груди и спине, упивался ею, словно это была разновидность духовности, удовлетворявшая его персональную потребность в прекрасном, такую же насущную и простую, как потребность в сексе.

Но не здесь крылась причина мучительного ощущения чего-то смутно знакомого. Эти движения Императора были такими же стилизованными, как у бодибилдера, и выверенными, как у танцора балета.

Горячая глина под ногами Ма’элКота булькала и плевалась, бордовые кляксы липли к его икрам, но он обращал на них не больше внимания, чем на ветер от мехов в руках пажей. Его глаза, ярко-зеленые, как два свежих листка клевера, то и дело вспыхивали изумрудным огнем. Вот он поднял руку, словно священник, благословляющий толпу, и из глины, изрыгая клубы пара, поднялось бесформенное нечто.

Глиняная глыба весом под сто килограммов висела в дрожащем от жары воздухе в двух метрах над поверхностью, удерживаемая лишь волей Ма’элКота. Пять псевдоподий вылезли из ее боков так стремительно, точно она отрастила их сама, по собственному произволу. Лишняя глина отвалилась, шлепаясь в котел, как свежее дерьмо. Четыре конечности истончились и вытянулись, пятая, наоборот, сократилась и округлилась, и масса приняла форму человека.

Рядом с могучим Императором гомункул казался крошечным и слабым. Он вращался в воздухе, при каждом обороте приобретая все больше сходства с человеком. Волны и складки пошли по его телу, предвещая явление одежды. Лицо медленно поворачивалось к Кейну, и он увидел коротко подстриженные усы, небольшую бородку, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала линию подбородка, и нос со шрамом, сломанный в драке. У него пересохло во рту.

Он уже поднял было ногу, чтобы подойти поближе, когда Ма’элКот сказал:

– Пожалуйста, не шевелись. Это не так легко, как ты думаешь.

Но ведь он даже головы в его сторону не повернул! Как же он увидел, что Кейн стоит там, у порога? Уж не глазами точно.

Кейн смотрел на глиняную статую, еле осмеливаясь дышать. «Клянусь Клинком Тишалла, – подумал он. – Это же я».

Мысль, додуманная им до конца, тут же стала правдой – перед ним была точная копия его самого, реплика, можно сказать, правда цвета глины. Поза и та была такой же. Псевдо-Кейн висел, медленно вращаясь, точно труп на виселице, а Ма’элКот любовался своей работой. Голос Императора был теплым и приятно рокотал в ушах, – наверное, так ребенок, находясь внутри матери, слышит голос отца сквозь стенки ее утробы.

– Все, Кейн, теперь можно. Пожалуйста, проходи.

Пажи продолжали суетиться вокруг котла, помешивая и поддувая, и совершенно не обратили внимания на Кейна, когда тот вошел в зал. Он ступал робко, его грудь распирало чувство, которому он никак не мог подобрать названия, ведь он никогда ничего подобного не испытывал. Наконец он понял – это был трепет.

Прямо у него на глазах вершилось поразительное, это была потрясающая демонстрация мастерства: нельзя было даже представить человека, который контролировал бы свое окружение лучше, чем Ма’элКот.

«А я еще подрядился его убить, – подумал Кейн. – Придется застичь его как-нибудь врасплох, ночью».

Ма’элКот шагнул к нему по кипящей глине, не обращая внимания на жару и пар, а Кейн-манекен болтался рядом с ним в воздухе, подскакивая, точно щенок. Император улыбнулся Кейну так, что у того потеплело в груди, как от хорошего виски, и вдруг спросил:

– Никак не могу решить, куда Мне вставить этот кусок. Что скажешь?

– Кусок? – хрипло повторил за ним Кейн. – Какой кусок? Чего кусок? Не понимаю.

Император ответил ему снисходительной улыбкой олимпийца:

– Разумеется. Ты ведь смотришь на это… – он кивнул в сторону глиняной статуи, – как на законченное произведение искусства. А для Меня он – фрагмент, часть вот этого.

И Ма’элКот взмахнул рукой, показывая куда-то вверх и за спину Кейна. Тот обернулся, поднял голову – выше, выше, еще выше – и наконец замер с открытым ртом, пораженный тем, что открылось ему.

Перед ним было лицо.

Оно могло принадлежать только титану или Атласу, на чьих плечах покоится небо. Громадный рельеф занимал все пространство от арки над входом до центра потолка – метров тридцать пять.

Рельеф не был закончен еще и наполовину. Кое-где из штукатурки уже выступала структура будущего лица, но в основном стена была еще совсем голой. Полностью были завершены только глаза и лоб.

Они состояли из людей.

Словно пазл, придуманный безумным богом, черты лица складывались из человеческих тел – местами расчлененных, местами переплетенных, наслаивающихся друг на друга, как трупы в общей могиле. Кейн даже не сразу сообразил, что это не настоящие тела, а статуи, такие же, как та, которая парила сейчас у плеча Ма’элКота.

Величина изображения поражала. При одной мысли о том, сколько труда уже вложено в каждую безупречно выполненную фигуру, сколько времени потрачено, чтобы найти для нее подходящее место, и сколько еще предстоит сделать, прежде чем рельеф будет завершен, трепет Кейна перерос в благоговейный страх и сдавил ему горло, удушая последнюю надежду на то, что Ма’элКот всего лишь маг, могущественный, но все же один из многих.

Кейн стоял и смотрел, вытаращив глаза.

– Нравится? – прогудел Ма’элКот. – Я назвал ее «Будущее Человечества».

Тут в голове у Кейна как будто что-то щелкнуло, и он прозрел: лицо на потолке словно вдруг покрылось плотью, окрасилось в привычные цвета человеческой кожи, и он увидел…

Ма’элКота.

– Оно похоже на тебя, – прошептал Кейн.

– Конечно. Это же автопортрет.

Голос Ма’элКота прозвучал прямо у плеча Кейна. Он обернулся и уткнулся носом в необъятную грудную клетку Императора. Значит, он выпрыгнул из котла так тихо, что Кейн и не услышал, – тише кошки. Кейн вдохнул его запах: крепкий мужской пот мешался с ароматом лаванды от промасленных волос и бороды и густой мясной вонью от глины, засохшей на коже Императора. Ма’элКот улыбнулся, показав белые, безупречно ровные и пугающе крупные зубы:

– Великий художник всегда изображает только себя, Кейн.

Могучие голые руки Императора, покрытые буграми мышц, показались Кейну такими страшными, что у него даже голос пропал, и он смог только кивнуть.

Кейн-манекен между тем продолжал висеть рядом с ними. Настоящий Кейн заглянул в свои собственные глаза, только слепые, и поразился, разглядев каждый волосок в бороде глиняного двойника.

– С этим фрагментом я работаю сейчас, но все никак не могу решить, куда его пристроить. У каждого куска должно быть свое, строго определенное место, ведь кусок – это часть целого, – продолжал Ма’элКот. – За последние два дня я возвращаюсь к нему уже в который раз, но ничего так и не придумаю. Может, ты подскажешь?

Кейн помотал головой и с трудом выдавил:

– Я не осмелюсь.

– Вот именно, – вздохнул Ма’элКот. – Ну что ж… Раз подходящее место не найдено…

Император поднял руку на уровень глаз и сжал ее в кулак. Кейн-манекен судорожно дернулся и сломался, глина брызнула меж невидимых гигантских пальцев.

На мгновение настоящему Кейну почудилось, будто лицо глиняного двойника исказила жуткая гримаса непереносимой боли, но в следующий миг ее не стало. Ма’элКот снова двинул рукой, глиняный комок скакнул в котел, словно мяч, и плюхнулся туда, откуда вышел.

Ма’элКот спросил:

– Ну что, какие будут вопросы?

– Ты, – медленно ответил Кейн, – прямолинейный человек.

– Уловки – это для слабаков. К лести и недомолвкам прибегают те, кому недостает силы пойти и взять желаемое.

«Забавно, – подумал Кейн, – кажется, я сам не раз и не два говорил примерно то же самое».

Мимо прошел паж с большим ведром красной жидкости, которую он выплеснул в котел. Проследив за ним, Кейн обратился к Ма’элКоту:

– Один вопрос у меня все же есть. Что за жидкость они подливают то и дело? Уж больно похожа на кровь.

– Кровь и есть, – серьезно ответил Император. – Все великие шедевры пишут кровью, ты разве не знал?

– Но это… гм… – Кейн невольно закашлялся. – Это же просто метафора.

– Вот как?

Император потер ладонь о ладонь и вдруг дружески хлопнул Кейна по спине, да так, что тот едва не растянулся на полу от такого похлопывания.

– Идем. Мне надо помыться, а ты, разумеется, голоден и должен поесть. А потом нам многое предстоит обсудить.

И он так стремительно зашагал к выходу, что Кейну пришлось бежать за ним вприпрыжку, чтобы не отстать.

3

Стол, накрытый к завтраку, наводил на мысль о банкете, столько на нем было всякой снеди: от овощных суфле до фаршированных перепелов. Кейн потягивал холодный кофе из бокала с покрытым изморозью краем и старался не вспоминать о греческих мифах, и особенно о зернах граната.

Ма’элКот возлежал на кушетке во главе стола, с непринужденной грацией льва откинувшись на гнутое изголовье. До того, принимая ванну, он непринужденно болтал с сидевшим поблизости Кейном, без труда поддерживая и направляя разговор. Три очаровательные девушки, которые, разделяя ванну с императором, скребли и терли его тело, очищая от глиняных пятен, похоже, волновали его не больше, чем накрытый стол рядом.

Зато Кейн сидел нахохлившись, так что рукоятки его новых ножей втыкались ему в ребра сквозь костюм. Присутствие всех семи клинков странно тревожило его. А все дело было в том, что по пути из купальни в покой для завтрака Ма’элКот вдруг обернулся к нему и весело сказал:

– Я должен просить у тебя прощения за нехватку гостеприимства. Ведь Я лишь теперь осознал, отчего ты выглядишь таким смущенным и отмалчиваешься. Прошу за Мной.

Император повел его на третий этаж, где в Галерее оружия одна комната размером со спальню была полностью отведена под ножи: по стенам и на полу всюду стояли и висели подставки с ножами всех мыслимых форм и размеров: там были и кукри с кривыми лезвиями, и кинжалы для левой руки с рукоятками-веерами, и индийские кинжалы тычкового типа, известные как катары, и ножи а-ля танто, и даже длинные тонкие равнобедренные клинки, известные как арканзасские зубочистки.

– Прошу тебя, – снова обратился к нему Ма’элКот. – Выбирай.

Кейн взял один кинжал – с волнистой ручкой, чем-то похожий на флорентийский стилет – и повертел в руках. Он был здесь один на один с Императором, за закрытой тяжелой дверью, в комнате, полной ножей.

– Знаешь, – начал он, – Крил вот считал, что меня наняли для того, чтобы убить тебя. Так, может, надежнее держать меня безоружным?

Веселый огонек вспыхнул в яркой зелени императорских глаз.

– Думаешь, Я глуп? Ты, Кейн, никогда не бываешь невооруженным. Я мог бы отрезать тебе руки по самые плечи, но ты убивал бы ногами. Пожалуйста, прими Мое гостеприимство. Я желаю, чтобы ты чувствовал себя комфортно во всем.

«Комфортно? В присутствии Ма’элКота?»

– Это ведь шутка, да?

– Конечно.

Вот так и получилось, что Кейн сел за стол с ножнами, заново наполненными сталью.

Все утро Кейн ждал, когда Ма’элКот заговорит о деле. И не вытерпел:

– Герцог Тоа-Ситель объяснил мне, чего ты хочешь. Я согласен. Я только хочу знать, какие ресурсы будут в моем распоряжении и сколько ты мне заплатишь.

Он знал, что переигрывает, показывает слишком много заинтересованности, но ничего не мог с собой поделать, да и не хотел: нужда была сильнее его, она сидела у него в кишках, тянула за язык. Он больше не мог оставаться во дворце – ему надо было выбраться на улицу и взять след Шанны.

– Прошу тебя, Кейн, – лениво отозвался Ма’элКот с кушетки. – Говорить о делах за едой – дурной тон и для пищеварения вредно.

– Но ты же не ешь, – возразил Кейн.

– Да, Я больше не ем. – Ма’элКот тяжело пожал плечами. – И не сплю. Во многих жизненных аспектах, особенно в самых незначительных, вроде этих, такая власть, как Моя, создает помехи.

«Ага, значит, застать его врасплох во сне или капнуть мышьяка в жаркое тоже не получится», – подумал Кейн и заговорил, не пряча раздражения:

– Но если мы не можем поговорить о деле, зачем тогда вообще тратить время?

– Мое время не потрачено даром, Кейн. Я изучаю тебя.

Кейн аккуратно поставил бокал на стол: жаль будет, если рука дрогнет и кофе прольется на безукоризненно чистую льняную скатерть.

– Вот как?

– Да, так. Это была Сила, Кейн, Сила Извне дала ответ на Мой вопрос: кто сможет привести докучливого Шута Саймона в Мои руки? И когда Сила указала Мне на тебя, Я был склонен довериться ее указанию, ведь Я уже хорошо знал твое лицо, и Мне понадобилось всего два дня, чтобы привести тебя сюда.

– Привести? – повторил за ним Кейн и нахмурился. – Ты думаешь, что я здесь из-за…

– Не будем ссориться, Мой мальчик. Я жаждал твоего присутствия, и вот ты здесь, со Мной. Это – факт, и не важно, каков был механизм, приведший к его совершению. Более того, ты уже расслабился настолько, что даже перебиваешь Меня, и Я этим доволен, хотя вообще это нелюбезно. Даже грубо.

Тон Ма’элКота оставался легким, однако подземные обертоны его низкого, похожего на контрабас, голоса давали понять, что за этой добродушной личиной чутко спит большой и грозный зверь. Внешне спокойный, Император ждал, глядя на Кейна прозрачными карими глазами…

«Стой-ка, – подумал вдруг Кейн, – они вроде были голубые? Или зеленые?»

Отвлекшись, Кейн дал паузе затянуться дольше, чем дозволяли хорошие манеры. Но вот он пришел в себя и посмотрел на Императора с робостью:

– Прошу простить меня, Ваше императорское…

– Извинения приняты, – перебил его Ма’элКот. – Я не особенно настаиваю на церемониях, как ты мог заметить. Церемонии нужны для незначительных людей, для тех, кто привык слизывать чужое притворное почтение с подбородка, словно брызги слюны. Как Я уже говорил, Мое изначальное намерение просто пригласить тебя для решения этой задачи было отодвинуто в сторону Моим неуемным любопытством, которым Я наделен в слишком большой мере. Я задал фатальный вопрос: почему именно он?

Кейн развел руками:

– Я и сам его себе задаю.

– Поиски ответа привели Меня к тому, что Я изучил всю твою карьеру. – Ма’элКот вдруг сел прямо и положил руки ладонями на стол. Его глаза вспыхнули. – Ты знаешь, что ты – необыкновенный человек, Кейн? Ты хотя бы представляешь всю степень своей необыкновенности?

– Хватит, я сейчас покраснею.

– Не будь смешон. За последние десять смутных лет в истории этой Империи было шесть поворотных моментов, и в четырех из них ключевую роль сыграл ты. Причем внешне эти события не объединяло ничего, кроме их исторической значимости и твоего решающего присутствия.

– Правда?

Император принялся загибать пальцы:

– Первое – убийство принца-регента Тоа-Фелатона… – Он протянул вперед руку. – Только не утомляй Меня заверениями в своей невиновности – убийство привело к войне, которая закончилась поражением династии Менелетидов и Моим восхождением на Престол. Второе – ты во главе кучки авантюристов, рискуя жизнью, прошел через всю пустошь Бодекена и принес известие о восстании огриллоев под властью Кхулана Г’тара, так что в Анхане успели укрепить приграничные крепости и поднять две армии навстречу повстанцам.

– Ну, это была случайность, – сказал Кейн.

Он и его компаньоны обшаривали руины древнего города в поисках сокровищ и артефактов – город построили эльфы в те времена, когда они еще не потеряли способности строить, – как вдруг нагрянуло бродячее племя огриллоев и захватило их в плен. Кровавые игрища, в которых огриллои заставили участвовать Кейна и его товарищей, и еще более кровавый побег до сих пор не давали «Отступлению из Бодекена» утратить популярность, хотя с тех пор прошло не меньше десяти лет.

– И тем не менее. А год спустя, когда некомпетентное руководство армией Анханана едва не привело к полному истреблению людей на этом континенте, кто, как не ты, проник в ставку Орды Кхуланов в обличье телохранителя Г’Тара? Кто, как не ты, поставлял оттуда сведения о планах врага, дав нашей армии шанс объединиться с монастырским экспедиционным корпусом и встретить армию огриллоев под Церано? Но и этого тебе показалось мало: ты вступил в поединок с Куланом и убил его.

– Сведения об этом поединке, – медленно усмехнулся Кейн, – немного преувеличены. Я всего лишь подобрался к Кулану сзади и прикончил его в разгар битвы. Правда, старый козел оказался шустрее, чем я думал, и сломал мне руку ударом моргенштерна, который служил ему вместо скипетра. До сих пор как дождь, так кость ноет.

Теплая гордость, проскользнувшая в его тоне, лишь отчасти имела отношение к похвале Ма’элКота: «Битва при Церано» по сей день считалась лучшим Приключением Кейна. Император пожал плечами:

– Подробности не имеют значения. Важно то, что в том конкретном случае ты практически единолично спас Империю. И вообще, собирая слухи и сплетни о тебе, которые ползут по континенту, Я пришел к выводу, что ты почти всегда участвуешь в великих делах того или иного рода… – Голос Императора вдруг обрел убийственную мягкость шелковой гарроты, затягивающейся вокруг хрупкого горла. – И Мне стало интересно: как может все вращаться вокруг одного-единственного человека? Любопытно, правда?

«Это потому, что Студия всегда посылает меня туда, где что-нибудь затевается», – подумал Кейн и не нашел объяснения лучше. Он чувствовал, что их разговор завел его на очень зыбкую почву, а безобидная и даже приятная лесть обернулась гибельной ловушкой.

Что на самом деле Ма’элКот знает об этих Актири, которых преследует так беспощадно?

– Так вот, Сила сказала Мне, что только ты можешь поймать Шута Саймона. Всю прошлую ночь Я провел в размышлениях о том, почему это так. Пока ты спал, Я подвергал тебя разнообразным испытаниям.

У Кейна пересохло во рту.

– И?..

– И ничего не обнаружил. Если и есть какая-то сила, которая увлекает тебя в центр важных событий, то к магии она не имеет никакого отношения. Единственная особенность, которую Я обнаружил, касается цвета твоей Оболочки – она черная, без оттенков, и совершенно непрозрачная. Возможно, именно этим объясняется твоя неуязвимость перед волшебными существами и магами. Я знаю, в свое время ты убил немало адептов. Надо полагать, что непроницаемость твоих эмоций и намерений для чужих глаз дает тебе немалые преимущества.

– Иногда, – сказал Кейн и осторожно, беззвучно перевел дух.

– Однако это свойство не уникально. Просто оно редко встречается, вот и все. Итак, обнаружив, что у Меня нет возможности удовлетворить свое любопытство обычным путем, Я решил прибегнуть к иному способу: спросить об этом тебя.

– То есть ты считаешь, что я знаю ответ.

Ма’элКот задумчиво кивнул:

– Именно. Точнее, Я надеюсь, что ты его знаешь. Разочарование будет для меня нестерпимо. Прошлой ночью в разочаровании Я едва не убил тебя.

Кейн моргнул.

– Правда? – тонким голосом переспросил он.

– Заклятие. Магическое. Я всерьез задумывался о том, чтобы отнять у тебя жизнь и впитать последние воспоминания твоего угасающего разума.

– Такой способ, – осторожно начал Кейн, – кажется мне слегка…

– Вот именно, – сухо усмехнулся Император. – Предположим, Я понял бы, почему именно ты способен поймать Шута Саймона. Но что дало бы Мне это понимание без тебя?

– Знаешь, чего я все-таки не понимаю, так это почему ты не можешь поймать этого парня сам, – рискнул Кейн.

– Все дело в заклятии сокрытия, которое применил этот Шут. Оно все еще в действии. Я сумел проанализировать его действие, но не смог ничего ему противопоставить – и, возможно, никогда не смогу. Сила Извне сказала Мне, что заклятие легко сломать, если поймать того, кто его создал. Заклятие действует непосредственно на ум, оно фрагментирует информацию о его создателе, которая у Меня уже есть, а общая картина ускользает. Это значит, что Я не только не вижу картину в целом, но и сама возможность ее существования ускользает от Меня. Больше всего Меня бесит вот что: может статься, Я знаю, кто такой этот Шут Саймон, но не могу показать на него пальцем, потому что не могу соединить имя и лицо.

«О черт, – подумал Кейн. – Вот это я вляпался». Медленно, постепенно до него начало доходить: ответ на этот вопрос Ма’элКота, так же как и на предыдущий, был только один:

«Потому что я Актер».

Он давно заметил, что у каждого, с кем он заговаривал здесь о Шуте Саймоне или о Паллас Рил, глаза сразу точно заволакивало туманом, и только с ним, Кейном, такого не случалось никогда. Почему? Да потому, что для него не было никакого Шута Саймона и даже никакой Паллас Рил. В его памяти, в душе, в сердце, в самых сокровенных мечтах о счастье жила только Шанна. Он терпеть не мог эту ее абстракцию, игру в Спасительницу, которую она затеяла. Ему никогда не нравился ее персонаж, эта самая Паллас Рил. Но он всегда любил Шанну, только ее, и никого больше.

И всегда будет любить.

А значит, ему нечего ответить на вопрос Императора, даже если бы он захотел отвечать. По условиям контракта Студия заглушит его голос, а то и убьет его, если он хотя бы попробует сказать правду. И чем ближе Ма’элКот подходил к ответам на свои вопросы, тем ближе он был к правде.

А правда в данном случае смертельно опасна.

«Значит, я умру здесь, – подумал Кейн. – Рано или поздно до него дойдет, что происходит, и тогда он просто убьет меня. Даже если он не догадается, то все равно задует меня, как свечу, когда я начну выполнять свой контракт, – ведь я подрядился убить его».

Смерть подобна солнцу – на нее даже Кейн не мог смотреть не моргая. Вот и теперь он вспомнил Крила, Тоа-Фелатона и задал себе вопрос: будут ли они ждать его там, по ту сторону жизни, и если да, то для чего, но поспешил прогнать эту мысль.

«Единственная моя надежда – вернуть Шанну живой на Землю. Выиграю я или проиграю, умру или буду жить – наплевать, главное, чтобы жила она».

– Так как же? – спросил Ма’элКот, подавшись вперед и внимательно вглядываясь в лицо Кейна. – Я вижу, что ты пришел к какому-то решению. В чем оно? Скажи.

– Да, – начал Кейн, – я действительно кое-что понял. Например, что мне не обязательно быть вежливым с тобой сейчас.

– Вот как? – Ма’элКот взглянул на него скорее весело, чем с обидой.

Кейн пожал плечами и цинично ухмыльнулся прямо в лицо Императору:

– Не будь я тебе нужен для того, чтобы поймать Шута Саймона, я был бы уже мертв. Ты сам так сказал. Так чего мне из кожи вон лезть, стараясь тебе угодить?

Веселье в глазах Императора потускнело, голос громыхнул дальней грозой.

– Из кожи вон, говоришь?

– Будь благоразумен, прими это как факт и дай мне продолжить.

– Благоразумен, значит, – рокотнул Ма’элКот, поставил локти на стол и сплел пальцы перед лицом. – Человек благоразумный приспосабливается к миру, человек неблагоразумный меняет мир под себя. А значит, прогресс зависит только от неблагоразумных.

«Бернард Шоу!» Кейна точно молния пронзила. Эту цитату особенно любил Дункан, но откуда Ма’элКот мог узнать слова земного автора, да еще запрещенного?

– Знаешь, так часто говорил мне мой отец, – сказал он, тщательно подбирая слова.

– Знаю. – Улыбка Ма’элКота была как солнце, пробившееся из-за туч. – Ты уже говорил Мне об этом однажды, и Я не забыл.

«Что-то мы больно далеко зашли, пора с этим кончать», – подумал Кейн, а вслух сказал:

– Ладно, я сдаюсь.

– Э-э-э?

Кейн раздраженно встряхнул головой:

– Я уже давно ломаю голову над тем, где я тебя раньше видел. Твое имя известно мне со времен Войны Долин и Войны за Престол, и я видел, что ты сотворил тут, в Анхане. Но это все не то. У меня такое чувство, что мы встречались раньше, что я по-настоящему тебя знаю. Твои манеры – то, как ты говоришь, к примеру, каждое второе-третье предложение у тебя про Реальность или Природу – все это мне знакомо, но вот откуда – хоть убей, не пойму. И главное, чего я не могу понять, – как можно позабыть о встрече с могучим магом двухметрового роста, сто килограммов весом, сложенным, как молодой бог.

– Мм… ты Мне льстишь. – Кейн по голосу слышал, что Ма’элКот едва сдерживает смех, от которого вибрировала его грудная клетка. – Но ты прав, Кейн, мы действительно встречались. Ты вполне можешь утверждать, что знал Меня в Моей прошлой жизни. Однажды Я уже нанимал тебя, чтобы ты сделал кое-какую работу.

– Вот как?

– Да, так. И мы даже довольно тесно сотрудничали одно время. Это было лет семь назад, перед Войной Долин. Я нанимал тебя, чтобы ты помог Мне вернуть Венец, принадлежавший некогда Дал’канниту Тысячерукому.

Кейн вытаращился на него, открыв рот:

– Шутишь!

Император самодовольно покачал головой:

– Вовсе нет. Ты знал Меня по имени Ханто из Птрейи или по прозвищу Серп – довольно некомплиментарному, надо признать.

– Ханто… – потрясенно выдохнул Кейн. – Ты – Ханто Серп?

Человек, который нанимал Кейна, чтобы тот выкрал для него корону Дал’каннита, и правда занимался магией; но он был задохликом с лицом хорька и плохой кожей, лет на десять старше Кейна. Ханто был адептом магии, хотя и не первостатейным, баловался некромантией, которая помогала ему в его хобби: он собирал артефакты, принадлежавшие разным историческим личностям. Венец был единственной вещью, оставшейся от легендарного липканского военачальника Дал’каннита, которого соотечественники позже стали почитать как бога войны; корона пропала еще во времена Восстания Джерета, то есть лет за триста до того, как Ханто напал на ее след. Но Ханто… ведь он же был полным ничтожеством: Кейн мог переломить его одной рукой, его и Серпом-то звали за внешность – впалая грудная клетка и спина колесом.

Тогда как Ма’элКот…

Ну, в общем, Ма’элКот.

– Я больше не Ханто Серп, – сказал Император. – Я был им много лет назад. Теперь Я Ма’элКот, Император Анханана, Щит Проритуна, Лев Белой пустыни и так далее и тому подобное.

– С ума сойти…

Император ухмыльнулся – изумление Кейна ему польстило.

– Что, так трудно поверить? Сила Венца, который ты выкрал для Меня, плюс еще некоторые вещи, которые Я накопил с годами, дали Мне возможность переделать Себя. – И он потянулся, как сонный лев. – Я сделал Себя тем, кем всегда мечтал быть. Разве это так странно? А ты, Кейн, разве не поступил так же?

– Может быть, – задумчиво согласился Кейн. – Правда, в моем случае результат не столь… э-э-э… зрелищный.

– Не скромничай. Кстати, похищение Венца – четвертый поворотный пункт в истории нашей Империи. И самый важный, даже если Я Сам так говорю.

Кейн внимательно рассматривал собеседника, пытаясь в горе самоуверенной плоти разглядеть тощего невротика-некроманта, которого знал когда-то.

– Так кто же ты? В смысле, кто ты на самом деле?

Ма’элКот раскинул руки:

– Я – тот, кого ты видишь своими глазами. У Меня нет секретов, Кейн. А вот можешь ли ты сказать о себе то же самое?

На этот вопрос не существовало безопасного ответа, поэтому Кейн смотрел на собеседника и молчал. Секунду спустя Император вздохнул и встал на ноги:

– Ты закончил?

Еда на тарелке Кейна осталась почти нетронутой. Он только плечами пожал:

– Аппетита что-то нет.

– Ладно. Тогда идем.

Ма’элКот направился к двери. Кейн поспешно промокнул салфеткой уголки рта, потом, пользуясь тем, что Император отвернулся, провел ею по лбу – на нем каплями выступил холодный пот. «Хорошо, что я сумел переменить тему».

Кейн скомкал салфетку и бросил ее на тарелку. Потом встал и пошел вслед за Императором.

4

Большой зал дворца Колхари был огромен – гулкое гигантское пространство, пол которого выстлан мрамором, а стены облицованы травертином. Кейн вспомнил, как почти десять лет тому назад он шел по этому полу, приближаясь к Дубовому трону.

Тель-Альконтаур, старший брат Тоа-Фелатона, предложил тогда Кейну титул Барона за героизм, проявленный им в битве с Ордой Кхуланов при Церано. Однако Студия была не заинтересована в том, чтобы их лучший молодой Актер, стремительно восходящая звезда, связал себя по рукам и ногам управлением заштатным феодом в Надземном мире. К тому же все, кто был так или иначе связан с Монастырями, по традиции отказывались от любых почестей и наград, предложенных временными властителями, и Кейн легко, хотя и уважительно отказался от чести, оказанной ему старым Королем, во время специальной церемонии, устроенной здесь, во дворце.

Кейн вспомнил, каким пустым казался ему тогда громадный зал, несмотря на то что люди стояли в нем плечом к плечу: аристократы и сановники, офицеры и почетные граждане всех мастей. Переливчатые потолочные своды, терявшиеся где-то на страшной высоте, улавливали каждый звук, родившийся внизу, и, превратив его в шепот или шелест, отправляли обратно вниз. Этот акустический трюк создавал впечатление, что зал почти пуст, даже когда он был наполнен людьми до отказа.

Дубовый трон, на котором восседал теперь Ма’элКот, по-прежнему стоял на широком прямоугольном помосте – двадцать семь высоких ступеней над бесконечным простором мраморного пола. Узкие гобелены, сюжеты которых невозможно было разглядеть из-за копоти и пыли, скопившихся с годами, по-прежнему висели в проемах между огромными контрфорсами, но это было единственное, что сохранилось в памяти Кейна от былого убранства зала.

Ма’элКот явно произвел тут кое-какие перемены.

Столбы света с танцующими в них пылинками, падая сквозь южные окна зала, терялись на фоне магматического сияния двенадцати бронзовых жаровен, каждая из которых была так широка, что внутри легко мог вытянуться во весь рост высокий мужчина. В них горели угли того же сорта, что и под котлом в Малом зале, – много тепла и света, но совсем без дыма. Кроме того, угли горели не сгорая, однако их свет был не так ровен, как у лампы; он дрожал и пульсировал так, что тени, которые отбрасывали жаровни, казалось, жили своей жизнью и преследовали свои цели.

Середину зала занимала гигантская платформа – девять футов в высоту и сотни футов в длину и ширину; ее бока были задрапированы праздничными флагами кирпично-красного цвета с золотом: материи на них пошло столько, что хватило бы на ливреи всем служащим дворца без исключения.

Над ней бронзовой башней высилась статуя, изображавшая обнаженного Ма’элКота.

Сверкающий бронзовый гигант стоял, уперев руки в боки и расставив ноги, – поза силы и власти. Его пах возвышался над уровнем платформы примерно на метр. Ни одно зеленое пятнышко не пятнало его сияющей мускулатуры, лицо выражало радушие и благожелательность. Кейн со своего места видел, что у статуи два лица, значит второе смотрело на платформу.

Кейн молча кивнул: двуликая статуя показалась ему дурным предзнаменованием.

Между расставленными ногами колосса находился короткий наклонный желоб, тоже из бронзы, который вел с платформы в неглубокий бассейн перед самыми ступенями трона. На той стороне статуи, которая смотрела на платформу, Кейн заметил очертания чего-то похожего на пенис, на стороне трона внизу живота статуи была припухшая складка плоти, – видимо, она символизировала вагину.

Он подумал, что его, по всей видимости, ждет очень необычное представление.

Он сидел в крошечном зашторенном алькове позади трона. Там было два стула, и один из них занимал Кейн, прильнув глазом к отверстию в крошечной дверце как раз за спиной Ма’элКота. На это место его посадил сам Ма’элКот, который просто объяснил, что компания Кейна ему приятна и он не желает расставаться со своим гостем только из-за того, что наступил час аудиенций.

Вот почему Кейн сидел и наблюдал за тем, как в Большой зал входят делегация за делегацией, прибывшие из самых дальних уголков Империи. Представитель каждой из них подходил к трону, поднимался на первую ступеньку и излагал просьбу или жалобу, с которой они прибыли. Ма’элКот слушал и кивал, а когда с делом было покончено, он кивком отправлял просителей к платформе. Те заходили под платформу, где снимали одежду. А потом по ступеням платформы наверх один за другим выходили голые люди – мужчины и женщины, мелкопоместные дворяне и Герцоги Империи.

Там они присоединялись к растущей толпе голых и дрожащих мужчин и женщин всех возрастов, которые ждали и наблюдали – естественно, немного нервно – за тем, как Ма’элКот разбирался со следующими.

При этом Император не забывал вполголоса комментировать все происходящее для Кейна: рассказывал ему о Баронах и Рыцарях, которые появлялись перед троном, о том, что творится в их землях, об их былых политических связях и нынешних амбициях, а также о том, чем они могут быть полезны Ма’элКоту в его Великом Труде. Иногда их разговор переходил на другие темы, но рано или поздно возвращался к самому Ма’элКоту, его достижениям и планам.

Кейн сразу заподозрил, что Императору нравится удерживать его возле себя и посвящать в свои намерения потому, что Кейн знал, кем он был раньше, и поэтому мог оценить, как далеко он продвинулся и как много сделал; скрытое желание одобрения, возможно, было единственной человеческой слабостью, которая осталась у Ма’элКота.

Кейн не сразу и, надо сказать, с большой неохотой признался себе, что Ма’элКот ему скорее нравится, чем нет. В самой его самоуверенности, которая давалась ему без малейшего усилия, было что-то невероятно привлекательное, а его высокомерие было так основательно подкреплено могуществом, что выглядело почти как добродетель. Стоило Кейну забыть о том, где он и что ему предстоит сделать, как трепет оставлял его и он ощущал притяжение этого человека. Но это было притяжение особого рода: так одних людей тянут к себе горы, а других – море.

Как мог ему не нравиться человек, который так искренне и очевидно радовался самой жизни и тому, кто он в этой жизни есть?

– Венец Я, разумеется, уничтожил, – продолжал Ма’элКот. – Он был лишь ключом от той двери, что сдерживала Силу, которой Я распоряжаюсь ныне, и зачем Мне было давать доступ к ней кому-то другому. А Я использовал эту силу… – он провел рукой над своим одеянием, словно говоря «Вуаля!», – для того, чтобы преобразить Себя. Во-первых, Я сделал Себя красивым – ты, конечно, помнишь, как выглядел Ханто, так что Мой приоритет тебя не удивит. Затем Я дал себе столько ума, что Мой интеллект граничит теперь с всеведением. После Я снабдил себя еще одной формой Силы: почти безграничным богатством. Позже Я стал Императором Анханана: политическая власть, настоящее могущество. И Я не намерен останавливаться.

– Неужели? – удивился Кейн. – И кем же ты станешь на бис: богом, что ли?

– Вот именно.

В зал вошла делегация свободных земледельцев Каарна. Эти люди проделали тысячу миль, чтобы молить Императора о прекращении засухи, которая сжигала их поля. Ма’элКот пообещал и отослал крестьян к платформе.

Когда те, подойдя к занавесу, с неохотой нагнулись, чтобы пройти под ним, Кейн шепнул:

– Вот это обещание так обещание.

Ма’элКот заразительно хохотнул и с олимпийским спокойствием ответил:

– И я его выполню. Жалок тот бог, который не в силах вызвать дождь.

– Ты шутишь?

– Мм… Как сказать.

Он на минуту отвлекся, чтобы разрешить спор двух киришанских Баронов. Насколько мог судить Кейн, у него получилось: Бароны с довольным видом скрылись под красно-золотым занавесом. Ма’элКот снова вернулся к разговору:

– И представь себе, что эту мысль подсказали Мне Актири.

Кейн порадовался, что сидит так, что Император его не видит. Он сглотнул, перевел дух и только тогда спросил:

– Актири? А ты не староват, чтобы верить в эти сказки?

– Э-э-э, Кейн, если бы ты видел то, что видел Я…

– Я думал… – осторожно начал Кейн, – в общем, я считал, что вся эта история с охотой на Актири – твоя выдумка, чтобы избавляться от политической оппозиции.

– Так и есть. Ведь Я же тиран: Я захватил трон, не имея ни малейшего права на власть. Ведь на самом деле Я Простолюдин. – И он, откинувшись на спинку Дубового трона, окинул Подданных мрачным взглядом. – Несмотря на Мои способности и любовь, которую простой народ питает ко Мне с первого дня Моего восшествия на Престол, аристократы настроены против Меня. Вот почему, объявляя Актири то Барона, то Графа, Я не только подрываю веру народа в их слова, но и получаю вполне законную возможность избавиться от них. И да, было время, когда Я считал Актири не более чем мифом, порождением фантазии, с помощью которого удобно стирать с лица земли Моих врагов. Пока они не попытались Меня убить.

Восемь человек с оружием, подобного которому не видел никто в нашем мире, оно мечет мелкие смертоносные кусочки, как праща – камни, но только они льются из их жерл со скоростью воды, хлещущей из водосточной трубы во время дождя, они возникли прямо здесь, в залах Моего дворца. Двадцать шесть Моих Подданных погибли на месте, из них лишь семь Рыцарей дворцовой стражи, еще трое имеющих право на герб, а остальные даже безоружные: слуги и служанки да три пажа, те и вовсе дети.

Кейн под прикрытием стены поморщился: «Восемь человек с автоматами… Ну, Кольберг, ты и герой».

– Шестерых Я захватил живыми. Из них трое умерли в Театре Истины, в руках мастера Аркадейла. От них Я узнал многое об Актири. Они – такие же люди, как ты, Кейн, или как был когда-то Я. По замыслу их хозяев они не могут ничего рассказать о своем мире: стоит им лишь попытаться, как у них останавливается дыхание. И тем не менее Я немало узнал от них. Еще больше рассказали Мне другие трое, которых Я убил своими руками.

«Многое узнал?» – удивился Кейн. Он прекрасно знал все ограничения, которые накладывали на Актеров студийные контракты, помнил гадкое ощущение руки, сдавливающей горло, стоит только попытаться заговорить в Надземном мире по-английски. Студия уверяла, что благодаря этому условию ни один Актер не может выдать ни себя, ни своих коллег, какому бы давлению он ни подвергался. А если терпеть не останется сил, Актер просто умрет.

– Я воспользовался тем заклинанием, о котором мы говорили и которое Я хотел применить к тебе, – продолжал Ма’элКот так, словно прочитал мысли Кейна. – Это заклинание не однажды было опробовано Мной на врагах Империи, а потому оно достигло совершенства. Если, входя в мыслевзор, удерживать в своем сознании это заклятие, то можно уловить отлетающую сущность человека, увидеть его воспоминания – постичь его душу, если угодно, – но не раньше, чем жизнь окончательно покинет его тело. Так Я многое узнал об их мире.

Ледяная рука скользит по спине Кейна. «Я же один из самых знаменитых людей того мира».

– Тамошнее человечество победило. Мир принадлежит только людям, о недочеловеках остались лишь смутные легенды. Человечество говорит на одном языке, а магия, которой они пользуются, такова, что ты и вообразить себе не можешь, Кейн. Даже Я не могу описать ее тебе. Точнее, мог бы, но ты сочтешь Меня сумасшедшим.

Он умолк и задумался, взгляд стал отсутствующим, точно он бродил среди чудес того далекого мира.

– В их воспоминаниях Я искал причину успеха людей в том мире. И Я понял, почему они достигли величия, в то время как мы продолжаем пребывать в ничтожестве. Я нашел причину.

Кейн кашлянул, прикрыв ладонью рот, чтобы прочистить горло.

– И?..

– Это наши боги, Кейн. Те боги, которые правят нами, нас и удерживают. Несмотря на то что Пакт Пиричанта не дает им напрямую вмешиваться в дела людей, они продолжают свою вечную склоку через жрецов и верующих. Они разбрасывают искры новых конфликтов, вынуждая людей тратить на них силы вместо того, чтобы употребить их на защиту своей расы. А вот Актири… В их мире около четырех тысяч лет тому назад шайке пустынных разбойников пришла в голову потрясающая мысль. Они решили, что только их бог настоящий, всех остальных они объявили либо игрой воображения, либо демонами, которые обманывают своих последователей, выдавая себя за богов. Прошло две тысячи лет, и последователи Единого Бога стали проповедниками, однако не в нашем понимании этого слова: они не просто убеждали других людей в том, что вера в Единого Бога сделает их счастливее или богаче. Они запретили веру в любого другого бога. Они убивали жрецов других богов и их поклонников, а храмы богов-конкурентов уничтожали. И со временем такая тактика принесла им успех. Но вот что удивительно: ни один из Актири, в чьих воспоминаниях я почерпнул эту тайну, не верил, что их бог вообще существовал когда-либо! Понимаешь? Если так много можно сделать, оперируя интеллектуальной концепцией вместо бога, то насколько же большего можно добиться с единым живым богом, всемогущим, который объединит все души, чтобы противостоять угрозам человечеству? И тогда Я решил стать таким богом, Кейн. Я стал им, и теперь только Я могу спасти человечество от уничтожения.

«Даже не знаю, кто из нас больше чокнутый, ты или я, – подумал Кейн, – потому что я тебе верю». Вслух он сказал:

– Вау.

– Вау, вот именно.

– Можно один нескромный вопрос?

– Почему один? Я уже ответил на несколько.

Кейн решил считать это согласием.

– Ты стал богом, чтобы спасти человечество, или ты хочешь спасти человечество, потому что это дает тебе повод стать богом?

Басовитый хохот Ма’элКота прокатился по Большому залу, заставив вздрогнуть людей на платформе, да и кое-кого из стражи тоже.

– Кейн, вот за это Я и ценю твою компанию. Я и сам задавал Себе этот вопрос время от времени. И пришел к выводу, что это не важно.

Следующая группа просителей приблизилась к трону с неохотой, и неудивительно: они уже давно могли наблюдать, как Император время от времени бормочет себе что-то под нос, а теперь вот разразился громовым смехом – видимо, в ответ на шутку, которую сам же и рассказал.

Если так дальше дело пойдет, его и вовсе сочтут безумцем.

Но Император быстро и точно дал ответ на их жалобу и, когда они еще спускались по ступеням его трона, продолжил разговор:

– Я не исключаю, что самая страшная угроза для человечества сегодня исходит от этих самых Актири.

– Я… э-э-э… – замешкался Кейн. – Ну, это… тебе не кажется, что это преувеличение?

В ответ Ма’элКот повернул львиноподобную голову и взглянул на собеседника сквозь отверстие в дверце. Глаза Императора метали молнии праведного гнева, и Кейн вдруг испугался, как никогда в жизни.

– Ты даже не представляешь, какое зло заключено в этих тварях, – заговорил Ма’элКот. – Они – заклятые враги всего человечества, и Мои в том числе. скажи мне… нет, попробуй угадать, зачем они приходят сюда, почему убивают Моих людей, насилуют наших женщин и истребляют детей. Зачем они пытались убить Меня. Знаешь? – (У Кейна начисто пропал голос, а желудок как будто завязался узлом.) – Для развлечения, Кейн. Они хуже демонов. Внешние Силы тоже охотятся на людей, но они делают это потому, что иначе им не выжить, ведь наши страхи и отчаяние – пища для них. А эти Актири – они приходят сюда, чтобы убить время. Точнее, приятно провести часы досуга. – (Кейну показалось, что Ма’элКот ударил его по лицу, такая ненависть звучала в голосе властелина Анханана.) – Если это не зло, то Я не знаю, что такое зло.

Кейн откашлялся и обнаружил, что снова может говорить.

– Просто мне показалось, ну то есть, судя по твоим словам, я решил, что они вроде… вроде гладиаторов.

– Гладиаторы не убивают детей. И королей тоже. Тем не менее Я нахожу гладиаторские бои отвратительными и запретил подобные развлечения у себя в Империи.

Вдруг в зале возникла какая-то тревога – обнаженные люди на платформе и те немногие, кто еще стоял внизу, беспокойно задвигались. Дверь распахнулась, и к трону, звякая подковками сапог по каменному полу, подошел Берн.

Большущий пластырь, серый, как голубь, распластал крылья у него на носу, оба глаза окружали багровые синяки. Приятное тепло разлилось в груди Кейна при взгляде на это.

– Кстати, о зле, – торопливо сказал он, радуясь, что можно наконец сменить тему. – Вот идет твой новоиспеченный Граф.

Берн между тем отодвинул плечом следующую делегацию и побежал к трону, перескакивая через две ступеньки зараз. У самого трона он упал на колени и настойчиво зашептал:

– Ма’элКот, прости, я знаю, что должен был явиться еще час назад, но…

Император благосклонно улыбнулся:

– Главное, что ты не опоздал к Ритуалу, малыш. Ну что, какие новости?

– Я нашел Актири, – выдохнул Берн.

Пока он пересказывал Ма’элКоту случившееся, Кейн наблюдал за ним через отверстие в дверце. Источник указал Берну, где скрывались беглецы – в заброшенном складе в Промышленном парке, – и Коты уже взяли парк в кольцо. Пока они еще наблюдают и ждут, а решающий шаг сделают, лишь когда будут уверены, что Шут Саймон там и никуда не уйдет от них.

«Но ведь Шанна уже в Донжоне, – подумал Кейн. – По крайней мере, я надеюсь, что она там. Ведь если они поймают ее в эту новую ловушку, вряд ли я окажусь там вовремя, чтобы помочь».

И тут же пришла другая, запоздалая мысль: «И кто же этот источник?»

Наблюдая за Берном, он обнаружил, что ему уже не так хочется избить его до полусмерти. Может, пребывание офлайн, подальше от глаз Студии, так на него действует? Когда он знает, что за ним следят с Земли, то поневоле становится бесшабашным, готовым рисковать своей жизнью и жизнями других ради чужого развлечения. А может, все дело было в невесть откуда взявшейся неуверенности, незнакомом прежде сомнении: а вдруг не я его побью, а он меня? Так или иначе, но жажда мести вдруг отступила.

Зато ненависть никуда не делась.

Пока Берн рассказывал свою историю, снисходительность в улыбке Ма’элКота уступила место отеческому наставлению.

– Ты нарушил обещание, Берн?

– Какое? – Берн слегка вздрогнул и принял озадаченный вид, но потом поднял руку и погладил пластырь на носу, точно извиняясь. Опустив глаза, он сжал обе руки перед собой, прикрыв ими пах, словно застигнутый на месте преступления школьник. – Да. Я знаю, Ма’элКот, я обещал, но…

– Что – но?

– Когда он напал на меня вот так… я вышел из себя, Ма’элКот, и все тут. Но я ничего плохого ему не сделал.

«Это тебе так кажется», – подумал Кейн, чье плечо все еще ныло там, где Берн сжал его своей сверхъестественно сильной рукой, надавив пальцами почти до самой кости.

– Ты будешь обращаться с Кейном уважительно, поскольку он, как и ты, находится на Моей службе. И не заставляй Меня напоминать тебе об этом снова, иначе тебе придется пожалеть.

– Прости меня, Ма’элКот, я виноват.

– Ты должен принести извинения еще кое-кому.

– Ма’элКот…

Подбородок Императора приподнялся всего на сантиметр, и протест Берна умер в зародыше.

Он опустил глаза:

– Я… э-э-э… слышал, ты его поймал…

– Правильно слышал. Вообще-то, он сейчас здесь и видит тебя. – Ма’элКот чуть заметно повел головой влево, в сторону потайной дверцы.

Берн проследил за его движением, и его глаза встретились с глазами Кейна. Берн оскалился:

– Он же… – Кровь прилила к щекам новоиспеченного Графа. – Забодай меня коза! Он же сидит на моем стуле! – просипел он, точно удавленник.

Кейн с насмешкой ответил:

– Ну, привет, крошка-енот.

Кровь прилила к лицу Берна так, что синяки вокруг глаз стали казаться черными на фоне пурпурных щек, а вены на шее набухли и запульсировали.

Тут вмешался Ма’элКот:

– Кейн, это ребячество тебе совсем не к лицу. Берн, извинись.

– Но…

– Немедленно.

Берн с трудом пропихнул слова сквозь сжатые зубы:

– Я прошу прощения, Кейн.

Ухмылка Кейна расползлась от уха до уха – хорошо, что Берн не видел его.

– Прощаю, Берн.

– Кейн, то же самое касается и тебя. Пока ты на Моей службе, обращайся с Берном уважительно.

– Конечно, почему нет? – ответил Кейн. – Я же не всегда буду на твоей службе.

– А вот в этом, Мой дорогой мальчик, Я бы не был так уверен. Берн, займи свое место у ската. Через пару минут Я начну Ритуал.

– Ма’элКот…

– Иди.

Берн стремительно повернулся и побежал по ступеням вниз. Кейн сначала смотрел ему вслед, потом сказал:

– Не понимаю, зачем тебе понадобился этот психованный ублюдок. Он и на человека-то не похож.

– Найдутся такие, кто скажет о тебе то же самое, Кейн. – Ма’элКот взмахнул рукой, точно отпуская кого-то. – Я назначил его Верховным Жрецом Церкви Ма’элКота, если можно так сказать, в основном потому, что он добивается успеха во всем. По Моему приказу он сделает что угодно – надо будет, убьет родную мать.

– Да? Думаешь, она у него была?

Ма’элКот усмехнулся:

– Ладно, Кейн, Я тебе признаюсь: Мой выбор пал на него не сразу. Первым был ты.

– Что?

– Да, да. Я надеялся, что смогу разыскать тебя лично, однако заклятие Притяжения, которое Я применял к тебе в последнее время, отняло у Меня чересчур много времени и внимания, а это ресурс, которого Мне и так не хватает. В той истории с короной ты произвел на Меня очень хорошее впечатление: Мне понравились твоя цепкость и изобретательность, не говоря уже о твоей беспощадности. И потому даже сейчас Я надеюсь, что ты станешь Моим доверенным лицом. К тому же теперь у тебя нет причин отказываться от титула: надо полагать, после прошлой ночи Монастыри не будут претендовать на твою лояльность.

«Так, а вот это уже плохая идея».

– Значит, ты хочешь отдать мне работу Берна? – сказал он вслух, ища возможности сменить тему так, чтобы собеседнику казалось, будто он обдумывает его предложение. – В каком-то смысле ты уже это сделал. Он ведь тоже охотится на Шута Саймона, так?

– Тебе не придется принимать у него дела, Кейн. Я хочу, чтобы ты действовал сам по себе, а он сам по себе. Я понял, что два агента, получившие одно и то же задание, но действующие независимо друг от друга, достигают лучших результатов, чем один, – конкуренция подстегивает.

– Ага, как… – Кейн почувствовал, что у него пересохло в горле. «Как мы с Берном в „Погоне за Венцом Дал’каннита“», – закончил он про себя.

Вслух он сказал:

– Ты ведь всегда так делал, правда?

– Это не похоже на вопрос.

Кейн проглотил гнев.

– А это не вопрос. Ты поступал так со мной и раньше. Я про корону, – спокойно ответил он. – Он ведь и тогда на тебя работал, все время… Ты нанял Берна в одно время со мной.

– Мм… нет. Я нанял его после провала твоей первой попытки.

– А ты знаешь, что он сделал? Знаешь, что этот свинорылый мешок с дерьмом сделал со мной?

– Я знаю, что ты и он сделали друг с другом.

– Зато ты получил корону, так о чем тебе еще беспокоиться.

– Вот именно. Я знаю, тебя огорчает это, Кейн, но Я также знаю, что на Моем месте ты сделал бы то же самое. В конце концов, что важнее – власть или методы ее достижения? – Ма’элКот снисходительно улыбнулся. – Это был риторический вопрос, Мой мальчик. А теперь помолчи. Сейчас Я приму три последние делегации, а потом начну Ритуал. Тсс.

– Что за ритуал?

– Увидишь. Эти люди приносят Мне дары более ценные, чем почитание или налоги, а Я принимаю их здесь с одним условием: каждый должен пройти Ритуал. А теперь тихо.

С последними тремя делегациями он разобрался быстро, легко и точно, а когда те, оставив одежду под платформой, присоединились к испуганной толпе наверху, Ма’элКот сделал знак – лениво повел рукой в сторону капитана дворцовых Рыцарей. Капитан отсалютовал, развернулся и отдал ряд коротких команд своему отряду. Часть Рыцарей, поднявшись на платформу, принялись выстраивать напуганных голых людей в квадрат, тогда как другие открыли маленькую боковую дверку и ввели оттуда еще больше голых мужчин и женщин.

Кейн понял: в чем бы ни была суть Ритуала, для него необходимо определенное количество участников; судя по лицам вновь вошедших, можно было догадаться, что они пришли сюда не по доброй воле. Это были обычные горожане, которых силой и принуждением заставили участвовать, чтобы набрать нужное число людей. Эхо под сводами зала шелестело все громче и беспокойнее, пока люди пытались добиться друг у друга и у Рыцарей дворца ответа на вопрос: «Что происходит? За каким чертом меня сюда притащили?»

Ма’элКот встал, и в зале испуганно забормотали. Он поднял обе руки.

Тишина упала, точно бомба.

В зале возникло напряжение сродни электрическому – желтоватое мерцание наполнило воздух, стало душно, как перед грозой.

И в этой напряженной тишине раздался голос Ма’элКота.

Он гремел подобно грому, вторя молниям, которые метались из его глаз, отмеривая долгие звучные фразы, которые падали, сплетаясь в непредсказуемые единства, образуя медленно нарастающий и усложняющийся ритм; как в многоголосном песнопении эльфов основной голос выводит ведущий мотив, так и здесь голос вещал о любви и братстве, о домашнем очаге и семье. Кейну казалось, что стих стучится ему прямо в сердце, хотя он давно уже перестал различать отдельные слова в этом потоке безудержной мощи. Да и те слова, которые еще можно было уловить в общем потоке, не запечатлевались в его сознании, а лишь скользили по его поверхности, как камешки по льду. При этом они зацепляли образы, спрятанные в самых глубинах его «я», и поднимали их наружу: вот он сидит на коленях у матери, ему тепло, перед ним раскрытая книга, в ушах звучит любимый, чуть хрипловатый мамин голос – она читает ему из книги. Или вот еще: жесткая сильная рука отца поддерживает его сзади, пока он пытается усидеть на своем первом велосипеде. Глаза защипало от неожиданных слез: он плакал и о том дорогом, что оставил позади, и о том неведомом и манящем, что обещал ему голос.

Воздетые руки Ма’элКота задвигались: сначала они качались, как ветви могучего дуба на освежающем ветру, потом стали поглаживать воздух, словно крылья огромного орла, когда тот, величаво раскинув их, поднимается в беспредельное небо. Вот он повернулся сначала в одну сторону, затем в другую, стихи смолкли, и у Кейна перехватило дыхание.

А Император совершил невероятное: он начал танцевать.

Голос Ма’элКота, резонирующий от потолка, был единственной музыкой, под которую танцевал Император: медленно и размеренно, невероятно изящно, неотразимо элегантно, он двигался точно демон театра кабуки.

Познаний Кейна о магии хватило, чтобы уловить суть происходящего: с усилием он оторвал взгляд от Ма’элКота. Он понимал, что будь Ритуал направлен прямо на него, а не на толпу на помосте, то ему вряд ли удалось бы освободиться от чар. Кстати, он заметил, что стража внизу старательно отворачивает лица от платформы, зато толпа на ней в едином порыве покачивается влево и вправо в такт каждому движению Ма’элКота. Вдруг из открытых человеческих ртов раздался звук – тихие бессознательные стоны слились в общий ритм, негромкий, но могучий, который контрастировал с протяжным песнопением Ма’элКота и в то же время оттенял его, как хор оттеняет голос солиста.

Движения рук танцора становились размашистее, шаги – шире, голос наполнялся энергией, пока не загудел, словно динамо-машина, пение понеслось к всесокрушающему финалу и вдруг – оборвалось.

И в оглушительной тишине остался только ритм – едва ощутимое бормотание, словно кто-то шепотом читал ямбический стих. Кейн закрыл глаза и напряженно, сквозь биение крови в ушах, вслушался. Он услышал: а-фам, а-фам, а-фам…

Дыхание.

Сотни людей на платформе дышали в такт, синхронно наполняя легкие воздухом и так же синхронно выталкивая его назад.

Когда Кейн снова открыл глаза, то встретил взгляд Ма’элКота: Император повернул голову и смотрел на него поверх огромного плеча. Его губы дрогнули, точно желая сложиться в кривую полуулыбку, но тут же замерли, хотя веко обращенного к Кейну глаза пусть медленно, но все же скользнуло сначала вниз, потом наверх – Император подмигнул.

Позже Кейн не мог вспомнить, как долго он сидел, затаив дыхание, но потом все же задышал.

А Ма’элКот снова устремил взгляд на голых людей на помосте, которые, открыв рот, зачарованно ждали его следующего шага.

– Повторяйте за Мной слова, которые навеки свяжут ваши души с Моей:

Эта клятва и кровь сердца посвящают меня в Сыны Ма’элКота.

Мое сердце я отдаю на службу Единому Человечеству.

Мое тело и мой бессмертный дух я посвящаю Справедливости Ма’элКота, Истинного и Живого Бога, Всемогущего Отца.

Через этот проход рождаюсь я к новой жизни.

Рожденный заново, я буду связан лишь со Святой Церковью и только ей буду хранить верность.

Отныне и во веки веков я объявляю, что нет иного Бога, кроме Ма’элКота, а я – Рожденное Им Дитя.

Стражники вокруг платформы стали передавать людям крошечные золотые чашечки, которые те брали машинально, не глядя. Ручки сосудов были не закругленными, как обычно, а острыми словно лезвия, и ими будущие Дети Ма’элКота стали вскрывать себе вены на левом запястье и собирать в чашки вяло текущую, но с каждой каплей становящуюся все более красной кровь.

Некоторое время спустя стражники вывели из толпы человека, чье запястье не было окрашено кровью. Увидев его, Ма’элКот задумчиво кивнул и сделал страже знак подвести человека ближе.

– Ты не дал кровь, – сказал Император. – Значит, ты не поклялся?

Человек был обрит наголо, как жрец, и отличался статью воина. Несмотря на наготу, он не выказывал страха и не удостаивал вниманием стражников, которые крепко держали его за локти.

– Мой Повелитель, – ответил он, – я служу Рудукиришу, Богу Штормового Ветра, с того самого дня, как получил имя. Нет такой силы, которая заставила бы меня отречься от него, а его взгляд поразит молнией каждого, кто осмелится повредить мне.

– Да, да, да, – раздраженно сказал Ма’элКот, обернулся и через плечо прошептал Кейну: – Такие время от времени попадаются, особенно при облавах. Но так даже удобнее, в некотором роде. – Он снова повернулся лицом к платформе и звучно, как всегда, заговорил: – Я понимаю твое нежелание отречься от клятв, данных ранее, но не позволяю этого никому. Ты будешь казнен.

Жрец выкрикнул несколько слов на киришском диалекте, которым Кейн не владел, и за окнами тут же прогремел гром, а в зале что-то ослепительно вспыхнуло. Когда Кейн протер глаза, то увидел, что киришанский жрец облачен в фантастические узорные доспехи, а в руках у него боевой топор с рукоятью длиной почти с его рост.

Рыцари дворца, которые прежде держали его за локти, валялись на полу рядом с ним, а от их доспехов валил дым.

Жрец источал магическую Силу – бело-голубая молния, извилистая, как удар хлыста, струилась над ним и вокруг него, отбрасывая красноватые тени на лица зачарованной толпы.

– А теперь ты познаешь гнев бога Грома!

– Да, да, – отвечал Ма’элКот, как будто даже с нетерпением. – Давай показывай.

Жрец протянул топор в сторону трона, и из него выскочила молния. Ма’элКот не защищался: сидел неподвижно и молча. Молния прожгла дыру в верхней части его одеяния, как раз на груди, одеяние вспыхнуло неестественно ярко. Кейн отпрянул от дверцы – даже сквозь узкую щель жар пламени, бушевавшего вокруг фигуры Ма’элКота, едва не выжег ему глаза.

Но вот пламя погасло, и среди пепла встал Император: с голым торсом, босой, в коротких кожаных штанах, которые одни прикрывали его срам.

Он даже не моргнул.

Но вот Император протянул вперед руку – мускулы под кожей напряглись, точно натянутые канаты, – и раскрыл ладонь. Казалось, он берет Силу прямо с неба. Но вот он сжал кулак и сделал такое движение рукой, как будто хлестнул жреца невидимым хлыстом.

Жрец вскинул топор, готовясь отразить удар, а его электрический щит снова вспыхнул красным, исполненный Силы его бога. Но ни его собственное могущество, ни преданность своему богу, ни его любовь к нему, ни смелость не помогли – невидимая Сила Ма’элКота попала в топор, символ веры жреца, и тот вспыхнул и взорвался в его руках, полыхнув, точно граната.

Жрец лишился кисти, струя крови ударила из огрызка запястья, а осколки боевого молота нашпиговали его тело, точно шрапнель. Рыцари дворца мгновенно окружили его и поволокли куда-то за статую, где скрылись из виду.

– Своей отвагой ты заслужил эту честь! – крикнул ему вслед Ма’элКот. – Облегчи путь верным.

Из стилизованной вагины статуи закапала кровь: Кейн увидел ноги, которые брыкались в воздухе, – видимо, Рыцари дворца подняли жреца и головой вперед запихнули статуе в брюхо. Значит, в торсе статуи был какой-то канал, а кровь принадлежала жрецу. Но вот ноги тоже скрылись, и Кейн услышал сдавленный стон. Руки и плечи жреца высунулись из бронзовой вагины, где он и застрял, а кровь струйками текла по его лицу и капала на бронзовый скат под ним.

Высокий, плечистый мужчина, облаченный в просторное темно-коричневое платье анхананской повитухи, вышел из-под платформы. В руках он держал меч – короткий, прямой клинок с одним режущим краем. Мужчина улыбался, явно предвкушая телесное возбуждение.

Разумеется, это был неизбежный Берн.

Увидев его, жрец закричал:

– Признаю силу Рудукириша! Признаю…

Тесак в руках Берна описал стремительную серебристую дугу в воздухе и прервал его крик. Клинок врезался в шею, с хрустом перерубил позвонки и вышел с другой стороны. Коротким точным движением запястья Берн ловко вытер клинок о голову жреца, та, как была с открытым ртом, рухнула в желоб и скатилась в бассейн, омываемая сверху потоком крови. Сердце еще продолжало работать внутри тела, исторгая из аккуратно перерезанных сосудов яркие малиновые струи. Прошло немало времени, прежде чем они сменились тонкими струйками, а затем каплями. Наконец зажим наверху ослаб, и тело упало в скользкий от крови желоб, скатилось по нему и безвольно затихло в бассейне.

За всем этим безмолвно следила с платформы зачарованная толпа.

И дело пошло: Рыцари дворца выстраивали людей в очередь к статуе, а те по собственной воле повторяли путь жреца. Каждый участник Ритуала лил себе на голову кровь из золотистой чашки, повторял клятву и нырял головой вперед в бронзовое брюхо, откуда выскальзывал уже через вагину. Вновь рожденный плюхался в желоб и съезжал в бассейн. Там Рыцари дворца помогали ему – или ей – выбраться на пол и уводили прочь, чтобы отмыть от крови и перевязать рану на запястье.

Время от времени без видимых причин или знаков со стороны Ма’элКота кто-то застревал в вагине головой вниз, и тогда клинок Берна снова рассекал воздух, и человек падал в бассейн по частям: сначала голова, потом тело. Трупы никто не вынимал, так что живые люди падали на жуткую подстилку из мертвых.

Ма’элКот переступил через кучку пепла, бывшую некогда его одеждой, вернулся к трону и сел. Потом вздохнул и задумчиво спросил:

– Ну, что ты об этом думаешь?

Кейн зачарованно следил за потоком мужских и женских тел, съезжавших по желобу в бассейн.

– Гм… э-э-э… жутковато как-то, нет?

– Рождение не бывает иным, – ответил Ма’элКот.

– А как ты решаешь, кому выжить, а кому умереть? Кто решает, кому отрубить голову?

– Каждый решает за себя, – сказал Ма’элКот, и на его лице постепенно начала проступать улыбка.

– В смысле?

– Не скажу.

– Почему?

– Я высказался достаточно ясно. Больше тебе знать не положено… пока. Если выживешь, сам поймешь.

– В смысле – если выживешь? Ты что, хочешь и меня пропустить через эту штуку?

Ответом ему была улыбка.

– С чего ты планируешь начать поиск Шута Саймона? – спросил Император задумчиво. – Я уверен, что ты уже что-нибудь придумал.

– Кое-что, – ответил Кейн, который размышлял над этим делом всю прошлую ночь и составил план, одновременно простой и изысканный, в точности отвечавший его характеру и, как он надеялся, достаточно смелый, чтобы заворожить многих. – Я собираюсь выкрасть пленников из твоего Донжона.

– Вот как?

– Один из помощников Шута Саймона, которого захватил Берн, мне знаком – это Ламорак, адепт магии. Ты допустишь меня в Донжон, я выкраду оттуда Ламорака и второго пленника, и это должно будет расположить ко мне Шута Саймона.

– Как ты об этом узнал? О том, что Ламорак находится у нас в плену?

– Не у тебя одного есть шпионы, – ответил Кейн, от души надеясь, что Ма’элКот не будет настаивать на ответе.

Но Ма’элКот уже думал о другом:

– Тут есть одна проблема. Слишком рискованный шаг. Ламорак ничего не заподозрит, если его спасут так внезапно? Действительно ли ты и он такие друзья, чтобы ты рискнул ради него жизнью?

– Нет, он не заподозрит. – «А если и заподозрит, что за беда?» – Мы с ним давно знакомы, и я сразу скажу ему, что спас его, чтобы подобраться к Шуту Саймону.

– А зачем?

Кейн взглянул вниз, где у подножия трона продолжался кровавый ритуал и где Берн только что аккуратно лишил кого-то головы.

– Чтобы убить Берна.

– Мм… – задумчиво отозвался Ма’элКот. – Кажется, Я понимаю.

– Ламорак – пленник Берна, так ведь? И вообще вся операция по поимке Шута Саймона – любимое детище Берна. Значит, если я утащу его пленников у него из-под носа, это будет позором для него. В то же время Шут Саймон доверится мне, ведь спасенные – его друзья, и поможет устроить засаду на Берна, а я заманю его туда и убью.

– Что станет серьезным добавлением к твоей карьере, – усмехнулся Ма’элКот. – Никому еще не удавалось убежать из Донжона Империи; если и есть на свете человек, способный на такое, то это определенно ты.

– Никто не должен заподозрить, что я работаю на тебя. Сейчас в городе нет человека, который не знал бы, что ты приказал меня арестовать. Значит, надо пустить слух, что я сбежал от Тоа-Сителя и Очей Короля.

– А ты согласен работать на Меня?

Холодная рука коснулась груди Кейна.

– Конечно согласен. Почему ты спрашиваешь? Неужели все еще не доверяешь?

– Я помню… – протянул Ма’элКот почти мечтательно, – я еще помню Кейна, который скорее убил бы человека, чем солгал бы ему…

– Убивать проще, – ответил Кейн со смешком, которому попытался придать искренность. – Убил – и дело с концом. А ложь – она как домашний питомец: о ней приходится все время помнить, вовремя подкармливать, иначе она исхитрится и схватит тебя же за задницу.

– Ты все еще тот Кейн?

Кейн ответил так ровно, как только позволяло часто бьющееся сердце:

– Я всегда честен, когда позволяют обстоятельства.

– Хм… Правдивый ответ. Что ж, хорошо. Раздевайся.

В горле Кейна как будто закрылась заслонка, и он только и смог выдавить:

– А?

– Нельзя служить Мне телом, не допустив Меня в свое сердце, Кейн.

Император лениво повел рукой в сторону платформы. Внизу пажи большими круглыми черпаками собирали кровь из бассейна в бронзовые чаши – те самые, которые они приносили в Малый танцевальный зал, где шел замес глины для Великого Труда. Кейна слегка затошнило.

«Ну, чего разнюнился, придурок? – мысленно одернул он себя. – А ты думал, откуда берется кровь?»

Вслух он сказал:

– Ты серьезно полагаешь, что я соглашусь пойти сейчас туда и сунуть башку в дырку в паре сантиметров от меча Берна?

– Да. Ибо если ты не доверяешь Мне, Кейн, то как Я могу доверять тебе? Поклянись в верности Мне, покажи, что веришь в Мою справедливость, и стань Моим слугой. Или откажись от Моих почестей и никогда не служи Мне больше.

Короче, выбора не было. В памяти эхом зазвенели слова Шанны: «Ему плевать, что со мной происходит». Кто знает, вдруг это его последний шанс спасти ей жизнь.

Раз так, то хватит мешкать.

– Ладно, – согласился Кейн. – Давай попробуем.

5

Речная баржа пользовалась такой же дурной славой, как и ее капитан, седой пропойца с красными отечными глазами и вечно шмыгающим носом, а когда Паллас спустилась в трюм, то у нее защипало глаза от резкого запаха застоявшейся мочи и тошнота подкатила к горлу еще от какой-то вони: ей показалось, будто она попала внутрь огромной дохлой черепахи, которая четыре дня провалялась на солнцепеке, а все местные коты сбегались, чтобы пометить ее панцирь; но, оглядевшись, она невольно улыбнулась: с неряшливо просмоленной переборки на нее, криво ухмыляясь, смотрела знакомая рогатая голова – судя по тому, что древесина была еще совсем белая, ее нацарапали совсем недавно.

– Гляди-ка, Шут Саймон, – сказала она, поворачиваясь к капитану и тыча через плечо пальцем. – Смотри огребешь по полной, если будешь ходить под таким флагом.

Капитан утер нос тыльной стороной чумазой ладони:

– Не, меня за это не притянут. Команда у меня с бору по сосенке, дольше одной ходки никто не задерживается, ясно? Откуда мне знать, кто это тут накорябал.

– Наверное, у тебя тут нередко случается такое, о чем ты ничего не знаешь? – намекнула Паллас.

Капитан дернул плечом:

– Я в чужие дела не лезу, если ты об этом.

– И ты, конечно, не знаешь, почему этот рисунок все еще здесь, хотя нацарапан он недели две назад, не меньше.

– Ошибаешься, красотка, – проворчал капитан. – Барона Тиллво с семейством из Оклиана я возил еще пятнадцать лет назад, когда и его, и мои дела были получше нынешних. А он был добрый человек и никакой не Актири, что бы там ни говорил Император. Я ничего не имею против Императора; да вот, сдается мне, возле него есть те, кто нашептывает ему ложь в оба уха, а добрые люди из-за них страдают; так вот, я за то, чтобы этот Шут Саймон, кто бы он там ни был, спровадил их куда подальше, а то и самим головы бы поснимал. А это… – он протянул руку и погладил рисунок, – это так, для памяти. Ничего не значит.

Паллас тоже протянула руку, и между ее большим и указательным пальцем сверкнула золотая монета. Она крутанула запястьем, и в ее пальцах возникла вторая монета, крутанула еще раз – третья. Все три засверкали, как солнышки, при свете потолочной лампы.

Пропойца-капитан так и впился глазами еще в первую монету, а к появлению третьей он едва удерживал слюни во рту.

– Купишь на это провианта. На сорок человек, на неделю. Покупай в разных местах, чтобы не вызвать подозрений. На оставшиеся деньги наймешь команду. Все, что останется после этого, возьмешь себе за труды.

– Я… э-э-э…

Снова оборот запястья. Монет стало четыре.

– Одно очаровательное семейство перебирается к родне, которая живет ниже по течению. Всего сорок человек. За каждого плачу монету, при условии, что все сорок душ доберутся до Тиннары живыми и невредимыми, и еще немного сверху накину. В благодарность за особенную службу.

Капитан принялся так яростно тереть обеими руками лицо, что его ладони с тыльной стороны покрылись светлыми дорожками соплей.

– Это… э-э-э… непростая работенка. Может, добавишь задатку-то, на поправку нервишек?..

– Придется тебе верить мне на слово, – сказала она и покачала головой. – Точнее, нам с тобой придется верить друг другу на слово. Если я не приду и не принесу золото, то на берег в Тиннаре высадятся сорок бесприютных людей, за голову каждого из которых любой офицер или шпион даст один, а то и два нобля.

– Сорок ройялов, значит… – бормотал капитан. – Хватит, чтобы починить старушку, команду настоящую нанять…

– Значит, договорились, – сказала она, передавая ему четыре ройяла.

– Договорились, – ответил он и полез за ней по лестнице на палубу, теплую от лучей дневного солнца. – Дай мне два дня на подготовку, а на третий, к полудню, приводи своих людей – к закату нам надо будет пройти не одну милю вниз по течению.

Капитан проводил Паллас до борта и даже галантно подал ей руку, помогая сойти на трап.

– А ты, – шепнул он вдруг, воровато оглядываясь: в доке было оживленно, – ты и впрямь работаешь на Шута этого? И что, он настоящий, Шут-то, взаправдашний?

– Да, – ответила она, – настоящий и взаправдашний.

– И он впрямь хочет свалить Ма’элКота, как народ болтает?

– Нет. Ничего такого он не хочет, – серьезно ответила она. – Он лишь пытается спасти жизни. Эти люди никакие не Актири, капитан. Они – обычные граждане, ни в чем не повинные, которым приходится бежать из Империи, иначе их убьют. А убьют их потому, что они не нравятся Ма’элКоту.

– Ну тогда… – Капитан опустил руку, поглядел на палубу у себя под ногами и сплюнул в медлительную коричневую воду Большого Чамбайджена. – Что ж, тогда удачи Шуту Саймону. И тебе, дамочка, тоже.

Паллас коротко улыбнулась старику, касаясь его плеча:

– Спасибо тебе от нас обоих. Жди меня, через два дня я буду здесь.

И она пошла через док, мимо стальных конструкций и длинного ряда складов, куда свозили по реке грузы со всей Империи.

Все получится: в Оболочке капитана она не увидела ни искры предательства, и хотя она никогда еще не пыталась перевезти столько токали зараз, но была уверена, что ей это по силам.

Заклинание Конноса пришлось как нельзя кстати – с ним всех тридцать шесть токали можно будет спустить в трюм и накрыть там Плащом. И никто из слуг Империи, будь он хоть адепт магии, не увидит ничего, кроме грязной воды и смоленой древесины, а заклятие Вечного Забвения разрушит в сознании этого гипотетического не в меру любопытного адепта всякую связь между натяжением Потока, которое он ощутит здесь, и возможностью применения заклятия Плаща. Правда, чтобы все прошло гладко, ей придется все время следовать за баржей по берегу, чтобы проводить ее через таможни на реке, но это ничего.

Золота у нее хватит.

Главное, чтобы все получилось, чтобы ей удалось переправить людей за пределы Империи самостоятельно, а жадные ублюдки из Бюро расписаний Студии пусть утрутся.

А когда все закончится и она вернется домой, на Землю, у них с Хари состоится серьезный разговор, и она скажет ему, чтобы он проваливал из ее жизни. Зря она согласилась, когда он уговаривал ее не подавать пока на развод; ну разъехались они, и что толку? Ни ему, ни ей от этого не легче, наоборот, все это мучительно, как затяжная Смерть от Тысячи Порезов. Надо было довериться своему чутью и развестись. Конечно, это было бы больно, все равно как сорвать повязку, присохшую к ране, но зато раз и навсегда.

Или как ампутировать конечность.

Так вот оно что, догадалась вдруг она, думая о неприятном покалывании, которое чувствовала внизу живота, стоило ей только подумать о том, как он ищет ее, и представить, как она натягивает ему нос и уходит вниз по реке; вот это что такое – фантомные боли. Просто когда-то в ее организме была часть, которая привязывала ее к Хари, потом ее не стало, но боли все еще дают о себе знать – чисто психологическое явление, так после ампутации болит отрезанная рука или нога.

И это из-за Хари она была так жестока с Королем Арго, по крайней мере отчасти; величество был лучшим другом Кейна. Поэтому, когда ей захотелось наброситься с кулаками на Кейна, а рядом оказался величество, он стал заменой. Однако, пользуясь им в своих целях, она с удивлением ощутила, что презирает его: кто он, в конце концов, такой – обычный бандит, только похитрее других, уличный хулиган, такой же, каким в юности был Хари, – правда, Хари вырос и стал кое-чем более значительным, надо отдать ему должное. Но ни Хари, ни Кейн никому не позволили бы обойтись с ними так, как она обошлась с Королем Арго; Кейн и вовсе придушил бы ее, если бы увидел у нее в руках кристалл Очарования.

Конечно, она не была слепа и прекрасно понимала, что ее презрение к величеству – это отчасти защитный механизм, которым она оправдывает свой дурной поступок. И все же…

Кейн вообще человек цельный, он уважает сам себя – хотя, казалось бы, за что? – и требует того же от других; а вот величество – совсем другое дело; внутренняя цельность – это не про него, он – не человек, а хищный приспособленец, хорек двуногий. Да, иногда, особенно в час нужды, он оказывается полезен, и все же хорек, он и есть хорек.

Голубое небо понемногу синело, и сумерки тихо спускались на город, когда Паллас направилась к складу, где она спрятала токали. Она не обращала внимания на толпу, которая обтекала ее с двух сторон: близился комендантский час – и люди всех полов и возрастов, всех рас и профессий спешили покинуть Старый город. Паллас шла, грустно размышляя о том, что даже теперь она продолжает сравнивать любого мужчину с Хари.

Она покачала головой, осуждая свою сентиментальную глупость, и свернула на улицу, прилегающую к Промышленному парку, – чем дальше вглубь, тем улицы становились темнее.

В который уже раз она перечислила себе причины, по которым у них с Хари никогда ничего не выйдет, вспомнила все их размолвки и баталии, случаи подозрительности и ревности. Нет, зря они тогда поженились: любовниками они были замечательными, их роман был горяч, полон страсти, от его непредсказуемых поворотов обоих бросало в дрожь, а потом выяснилось – все, что делало их идеальными любовниками, превратило их в паршивых мужа и жену.

Людей притягивает друг к другу непохожесть, а привязывает сходство.

Прежде всего они были на разных полюсах как Актеры. Она стала Актрисой потому, что только в Надземном мире она могла получить власть, в которой ей и ее семье было отказано в беспощадно негибкой кастовой системе Земли. Шанна происходила из подкасты Торговцев. В Надземном мире это не имело значения, и она могла помогать людям, могла менять их жизни, причем менять к лучшему. Не кривя душой, Шанна могла утверждать, что с ней Надземный мир стал хотя бы чуточку лучше, чем был до нее, и она по праву гордилась этим.

А вот Кейн всегда был на стороне кровопролития, потому и в Актеры пошел.

Она спасала жизни; он их отнимал.

При этом его Приключения продавались в три раза лучше, чем ее.

Когда Шанна бывала честна с собой, то признавала, что зависть – это тоже часть проблемы. Тут нечем было гордиться, но и отрицать это тоже было невозможно.

Она вздохнула и велела себе сосредоточиться на текущих проблемах. С Кейном она разберется позже, когда деваться от него все равно будет некуда. Просто она слишком устала – вся эта беготня, драки и прятки последних часов утомили ее так, что она почти забыла о деле, а между тем нора, где прячутся токали, уже близко, и рассеянность может сослужить ей плохую службу.

Токали скрывались в пространстве под предательски шатким, полусгнившим полом выгоревшего складского помещения, которое стояло в одном ряду с другими складами, также разрушенными огнем или опустошенными по другим причинам. В руинах было сыро, но там, где хотя бы клочок крыши уцелел, цепляясь за чудом устоявшие стены, ютились сквоттеры с малыми детьми и стариками.

Паллас не стала выставлять часовых, не стала писать знаки на стенах, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сухой, огромный, как пещера, подвал был ее третьим логовом: вместе с Таланн, близнецами и Ламораком она приготовила его, нанесла на стены и двери изнутри колдовские печати, защищающие от поисковой магии и других ухищрений такого рода. Даже величество помогал им таскать туда припасы, правда он был в чужом обличье, так как презирал честный труд, особенно физический, и не хотел работать на глазах у всех. Чары Паллас помогли не только изменить его наружность, но и заткнуть ему рот, чтобы он не жаловался во время работы, а также отбить ему память, чтобы потом он не выдал местоположение склада. Все остальные, кто знал об этом, уже мертвы, грустно подумала Паллас.

Вход в подвал был из помещения бывшей складской конторы; чтобы найти ее, нужно было попетлять в лабиринте обрушившихся перегородок, не забывая о том, что гнилые половицы в любой миг могут обрушиться под ногой. Но, уже подойдя к обугленному фасаду, Паллас вдруг передумала входить и прошла мимо.

Что-то насторожило ее.

Рабочий люд все так же обтекал ее с двух сторон, спеша домой, как обычно. Ни в лицах, ни в платье прохожих Паллас не заметила никакой угрозы, сколько ни вглядывалась; однако угроза была, это ей подсказывал инстинкт, которому она привыкла доверять, – ведь это была последняя защита ее жизни.

Найдя надежный с виду кусок стены, она привалилась к нему спиной и стала оглядывать улицу. «Что же здесь не так?»

Не было дыма.

Сквоттеры… По соседству постоянно жили две семьи – одна через улицу, в бывшем зерновом складе, другая дальше, в заброшенной кузне. В это время, в сумерках, они всегда разводили небольшие костерки, так чтобы не видно было издали, и на них грели то, что удалось добыть на ужин. Из-за дождей, которые поздней осенью льют в Анхане каждый день, в руинах нельзя найти ни одного сухого куска дерева, и потому костры всегда чуть-чуть дымят, но сегодня дыма не было.

Конечно, это может ни о чем не говорить. Просто семьи могли найти другое убежище, посуше и потеплее.

Но могло оказаться иначе: сквоттеры лежат сейчас связанные по рукам и ногам, а то и убитые, а Серые Коты караулят рядом, следя за ней неподвижными глазами сквозь отверстия, прогрызенные когда-то огнем.

Не зря они взяли себе такое имя: часами они могли сидеть неподвижно, ничем не выдавая своего присутствия, и неотрывно глядеть в одно место, – как кошка следит за мышиной норкой, так Серые Коты следили за подвалом, где прятались токали. Вот только одного они не знали: соседи беглецов имели привычку готовить еду в сумерках.

Паллас оттолкнулась от стены и пошла дальше, пока впереди не замаячил шпиль дворца Колхари, ясно видимый в прогалину между двумя наполовину обрушившимися складами. Вздохнув, она погрузилась в мыслевзор, и путаное кружево Потока заполнило улицу, колышимое иногда Оболочками прохожих. Прямого луча Силы, который исходил бы из дворца, в зоне видимости не было, но это еще не значит, что ей ничто не угрожает; конечно, Коты вряд ли нападут на нее сейчас, они же не знают, кто она, но вот Берн, если он с ними, наверняка узнает ее, и тогда…

Все, кто служил Императору, знали, что Шут Саймон – маг; доказательством тому были заклинания, которые мешали его отыскать. И уж конечно, Берн и Ма’элКот, устроив на него засаду, наверняка прикроют магический канал – оставлять его открытым все равно что развесить вокруг засады флаги и начать дуть в трубы: любой, даже мало-мальски опытный адепт сразу заподозрит неладное.

Правда, у Берна есть причины ненавидеть Паллас и вне всякой связи с Шутом Саймоном. Если сейчас он здесь, следит за ней из развалин, то его алчность, жажда кровопролития и мести ей и Кейну могут заставить его…

А вот и он: багрово-алый луч, прямой как стрела, прянул со шпиля дворца Колхари.

Жить ей осталось считаные секунды.

Она одна. Окружена врагами. Подданные величества помогли бы ей, если бы знали, что́ ей угрожает, но их здесь нет.

И все же она не беззащитна.

Будь здесь Кейн, он наверняка процитировал бы Сунь-цзы: «В смертельной опасности выход один: драться».

Пальцы Паллас нырнули в нагрудный карман и осторожно вытащили оттуда миниатюрную копию ее руки, точно повторяющую все подробности оригинала. Рука была из того же кварца, что и Щиты.

Силовые линии мерцали на ней, их шепот Шанна слышала внутренним слухом.

Луч заемной силы, прямой и не рассеивающийся в пространстве, одним концом упирался в шпиль дворца, а другим – в полуразрушенный склад на той стороне улицы: так, Берн, теперь и я знаю, где ты.

Нацарапанные на кварцевой руке линии прянули вверх, раскинулись сетью, которая тут же завертелась вокруг своей оси, превращаясь в вихрь. Вихрь вращался, словно наматывая на себя Поток, насыщаясь его Силой. Не важно, сколько Берн наворовал у Ма’элКота, – сам-то он не маг и без мыслевзора не может оценить, какие неприятности она ему готовит.

На ее губах играла хищная усмешка – Берн непременно узнал бы ее, – когда она протянула руку и сжала пальцы в кулак: невидимая Сила ее тэкко сделала то же самое, и склад напротив смялся, точно яичная скорлупка.

Камни, которые лежали друг на друге, образуя стены, с ревом устремились вниз, поднимая облака удушливой известковой пыли. Вот так, Берн: хочешь достать меня, откопай сначала себя из развалин.

Вокруг зазвенели тетивы самострелов, но Паллас не стояла на месте, а прыгнула вглубь спасительного пылевого облака и покатилась. Стрелы пели вокруг, клацали, отскакивая от камней мостовой, трепетали, вонзаясь в дерево. Прохожие с воплями и визгом бросились врассыпную, спасая свою жизнь.

Встав на ноги, Паллас сделала движение запястьем, как недавно на барже, только теперь вместо золотых монет меж пальцев у нее оказался «бычий глаз»: один, второй, третий, четвертый.

Кровь пела в ушах, жестокий восторг наполнял грудь. Оскалившись в счастливой улыбке, Паллас поставила один «бычий глаз» в положение готовности и при помощи все того же тэкко швырнула его через улицу, в тот склад, откуда гуще всего летели стрелы. Из разбитых окон с гудением рванулось пламя, фасад здания покачнулся и рухнул целиком.

«Достаточно, они наверняка уже заметили», – подумала она, повернулась и припустила в сторону Крольчатников.

«Ну, давайте бегите за мной, ублюдки, – пела она себе на ходу. – В погоню за мной, все до единого!»

«Вперед!»

Они услышали ее и покинули убежища: десять, пятнадцать, тридцать мужчин с беспощадными глазами неслись за ней, неутомимые, как волки, корча гримасы ярости на бегу, а она уводила их все дальше от токали и все глубже в царство Подданных Арго. Тем временем позади нее ожили обломки здания, которое она обрушила на голову Берну, содрогаясь и ворочаясь с боку на бок, точно мертвая гусеница, рождающая молодых ос.

Это выбирался на свободу Берн.

Паллас опустила голову и помчалась как ветер.

День четвертый