— Узнаешь, Берн? — спрашиваю я. — Четверо твоих ребят умерли, пока стерегли эту штуку.
— Ну, и?..
Я достаю из локтевых ножен длинный изогнутый боевой нож.
— Ну, и я ее приберег, чтобы убить тебя. Он хохочет. Сверкает молния, гремит гром.
— Ну, давай.
И я даю.
Я не пытаюсь набросить на него сеть так, как сделал это с Ма'элКотом. Берн — прирожденный боец, настоящий воин, его так не поймать. Я использую его замечательные рефлексы против него же — я хлещу его сетью по голове.
Он автоматически блокируется мечом, однако не вполне удачно — под сетью оказывается лезвие Косалла. Оно рассекает сеть, поэтому вместо того чтобы обмотаться вокруг меча, сеть распадается пополам и летит Берну в лицо. Пока он моргает, я прыгаю вперед с ножом.
Берн знаком с моими приемами. Он знает, что я предпочитаю целиться в сердце, потому я не делаю этого — он наверняка сфокусировал там всю свою Силу. Я припадаю к земле и вонзаю фут стали ему в пах и в бедро.
Нож скрежещет по кости и дрожит у меня в руке. Берн судорожно вдыхает и издает утробный стон. Я вонзаю нож поглубже; в сустав. Когда его сверхсильные мускулы сжимаются вокруг лезвия, я веду нож вниз, налегая на него всей своей тяжестью. Рукоять отламывается от лезвия и остается у меня в руке.
Берн смотрит на меня, весь белый, не веря, что я сумел так сильно ранить его.
Я отбрасываю рукоять с обломком клинка. Рука сама лезет под куртку за вторым боевым ножом и метательным клинком в плечевых ножнах.
Над моей головой сверкает Косалл.
Я бросаюсь в сторону, однако чувствую прикосновение к своему сапогу — половина каблука и кусок пятки толщиной с палец отлетают в сторону. Я поворачиваюсь назад — Берн идет на меня, рыча от боли.
Я поражен — он может стоять, даже идти, а теперь и вовсе атакует стрелой, как это называется в фехтовании.
Я снова бросаюсь в сторону и откатываюсь. Господи, это был мой лучший удар. Обычный человек после такого рухнул бы от боли навеки.
— Беги, Кейн, — хрипит Берн. — Я могу поймать тебя. Я могу убить тебя. Ну, беги.
Я верю ему.
Несмотря на нож, врезающийся в кость и вспарывающий его бедро — а такую боль я не могу даже представить, — он ничуть не замедляет движений.
Я собираюсь измотать его.
Я стою и жду.
Косалл — оружие тяжелое, и магически удесятеренная сила Берна не может полностью компенсировать его инерции. Взмах мечом такого размера смещает ваш баланс настолько, что тут уж не поможет никакая сила. На этот раз Берн не делает выпада — может быть, из-за ножа в бедре.
Он делает скользящий шаг, прекрасно удерживая равновесие, и чертит мечом короткую дугу.
— Эта драчливая девка, ну, подружка Пэллес, — говорит он, пытаясь изобразить светский тон, — дралась куда лучше тебя.
Я пожимаю плечами.
— Она стоила нас обоих, Берн.
— И хорошенькая была. Ты с ней спал? Я притворяюсь, будто его оскорбление попало в цель, и подбавляю в голос злости.
— Ты, сукин сын, ну я тебя…
Он снова бросается ко мне, думая, что застигнет меня врасплох, но на самом деле все вышло наоборот. Я ускользаю из-под звенящего лезвия Косалла и шагаю к противнику. Перевернутый нож держу у локтя. Существует несколько приемов, которым не учат в монастырских школах, — например, кали.
Внезапно я оказываюсь так близко к Берну, что могу поцеловать его. Он пытается отступить на шаг и ударить меня мечом, но я держусь вплотную к нему, блокируя его запястье одним ножом и прижимая другой к его горлу. Его сила отталкивает нож от шеи, однако второй нож режет ему руку.
Он рычит мне в лицо, но больше на этот прием не попадается. Когда я снова пытаюсь применить тот же трюк, он бросает Косалл и сводит руки, зажимая изрезанные запястья. Мы стоим лицом к лицу одну долгую секунду, пока наши руки мечутся в убийственной схватке. Брызжет кровь, и не моя, но Берн проворнее и потому успевает влепить мне в голову короткий хук, от которого из глаз у меня сыплются звезды. После этого он втыкает мне в бок колено, и несколько ребер ломаются с сухим треском. Я знаю, теперь он попробует схватить голову и сломать мне шею. Он слишком силен, и я не могу удержать его, однако на песке лежит Косалл — я кладу руку на рукоять и чувствую тонкий звон. Я успеваю протащить Косалл на фут или около того, но тут Берн бьет меня ногой, и я лечу в одну сторону, а меч — в другую.
Я лечу по воздуху и падаю на песок.
Берн просто-напросто отшвырнул меня, словно ребенок — надоевшую куклу.
Я пытаюсь бороться, кашляю кровью — похоже, острые края сломанных ребер вонзились мне в легкие, — но Берн не спешит ко мне. Он снова хватает Косалл и показывает мне спину — он намеревается прыгнуть на Пэллес.
Она сияет над нами, словно звезда в штормовом небе; со всех сторон в нее бьют молнии и огненные стрелы. Берн, Тишалл сожри его сердце, каким-то образом поумнел и смог вычислить, кто из нас опаснее.
Без Пэллес я не представляю никакой угрозы.
Он слишком силен, слишком хорош. Я не могу нанести ему сколь-нибудь серьезное ранение.
Я не сумел победить его в свой лучший день.
В запасе у меня остается только один трюк, старый трюк из моего детства, когда я еще не был Кейном. Я увидел его на том незаконном экране, который стоял у моего отца. Однако надеялся, что этого мне делать не придется.
А, один черт — после него я все равно ни на что не буду годен.
Я встаю на ноги, которые кажутся мне чужими. Я почти не чувствую их — яд Тоа-Сителла уже проник глубоко в тело. Я вытаскиваю из-за голенищ последние два ножа, маленькие пятидюймовые метательные клинки, и стискиваю их изо всех сил, держа правый клинок лезвием вперед, а левый — наоборот, так, что его лезвие прижимается к моей руке.
Должно сработать.
Мне приходится идти согнувшись — ноги и в самом деле как будто не мои, но у меня есть цель, и она все еще позволяет им инстинктивно поддерживать меня. Я все сильнее и сильнее наклоняюсь вперед, и наконец ноги пускаются в неуклюжий бег.
Несмотря на рев землетрясения, на битву у нас над головами, в самый последний момент Берн слышит звук моих шагов. Он разворачивается и поднимает Косалл — кончик меча входит мне в живот так же легко, как горячий нож в масло.
Меч погружается все глубже и глубже, пока наконец его звенящий кончик не выходит из спины.
Мне не больно, но отвратительно, потому что этот звон отдается даже в зубах.
Берн меня прикончил.
Наши глаза встречаются. Он, похоже, потрясен — трудно поверить, что через столько лет вражды он все-таки убил меня.
На одну долгую секунду он погружается в воспоминания. В этот миг я нанизываю себя на меч до самой крестовины, а потом бью Берна в солнечное сплетение.
Мой нож идет не так легко, как его меч, однако мы стоим рядом, связанные друг с другом, проткнутые клинками. Я дергаю нож, ведя его вверх, чтобы разрезать мускулы и нащупать сердце. Внезапно клинок замирает, и я уже не могу сдвинуть его с места: Берн сконцентрировал вокруг него свою Силу, Наши глаза снова встречаются в последний раз — Берн чует близкую смерть.
Вторым клинком, спрятанным в левой руке, я бью в голову.
Нож хрустит, ломая череп, и входит в мозг. Кость похрустывает — я раскачиваю нож туда-сюда, я забираю жизнь Берна, его воспоминания, надежды, мечты, страсти, радости — забираю и топчу их.
Он закатывает глаза и бьется в конвульсиях. Наконец отпускает рукоять Косалла и падает к моим ногам. Звон прекращается.
Я стою посреди арены с торчащим из меня мечом. Я пытаюсь сделать всего несколько шагов, чтобы умереть подальше от Берна, однако ног у меня уже нет. Не знаю, повинен ли в этом яд или Косалл перерезал мне позвоночник.
Колени подгибаются, и я падаю наземь.
Нет, все же это из-за позвоночника — звон в зубах доказывает, что повреждена кость. Я раскидываю руки, чтобы упасть лицом вверх. Полтора фута клинка Косалла выскакивают из меня от удара о песок.
Пэллес сияет надо мной в вышине — значит, все в порядке.
Мне достаточно того, что в последнюю минуту я буду видеть ее свет.
В техкабине громыхали отзвуки боя, который разворачивался на экране, однако все присутствовавшие молчали.
Коллберг пытался сдержать дрожь, но у него ничего не получалось. Все его тело тряслось и чесалось, а один глаз рефлекторно подергивался.
— Господи, господи, — шептал администратор, — он сумел. Он наконец сделал это.
Кто-то из техников пробормотал:
— Никогда не видел ничего подобного. Это будет самый великий бестселлер после Кастового бунта. Да что я говорю — бестселлер всех времен и народов.
Другой техник, более склонный к размышлениям, пробормотал в ответ, что они получили редкостный шанс видеть гибель Кейна и теперь до самой смерти смогут рассказывать об этом своим детям и внукам.
Как ни странно, только Коллберг про себя молился, чтобы Кейн продержался еще немного.
Однако это было вполне объяснимо: Пэллес по-прежнему сражалась с Ма'элКотом в небесах над Стадионом, и если бы Кейн умер, финал схватки остался бы неведомым.
В динамиках кабины раздался шепот мыслеречи Кейна:
— Теперь я понимаю, что он имел в виду, мой отец, когда сказал мне, что знать врага — уже означает наполовину победить его. Теперь я знаю врага. Это вы.
Коллберг побледнел. Ему показалось, будто Майклсон обращается к нему. Он вытер дрожащей рукой рот и посмотрел на переключатель аварийного переноса. Он мог вытащить Кейна сию секунду, прямо в разгар битвы, и он сделает это, если Кейн хотя бы намеком коснется запретной темы.
Однако мгновением позже Коллберг расслабился. Ну что может сказать Кейн? Блок не позволит ему произнести ничего по-настоящему опасного. Коллберг поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, он пытался найти позу, в которой сможет наблюдать смерть Кейна с безграничным вниманием. Он очень долго ждал этого момента и теперь надеялся выжать из него все возможное.
В небесах над Стадионом Победы бились два бога. Речная вода мешала Ма'элКоту, поскольку загораживала ему обзор. Он висел в водяной сфере, и оттуда воззвал к любящему народу — своим детям, и протянул руки — повинуясь этому жесту, в небесах заплясали молнии. Огонь его тела заставил реку кипеть, и белые клубы пара смешались с серыми тучами.