тельствах практикуется политика мнимого невмешательства с последующим утяжелением наказания. На территории Империи Анханы, где Монастыри существуют уже не первую сотню лет, все прекрасно усвоили этот урок. Не думаю, чтобы кто-нибудь из членов правительства Империи совершил подобную ошибку.
Красивый профессиональный смешок.
— Так Монастыри, значит, не похожи на… как бы это сказать… на монахов-францисканцев, которые растят сады и лечат больных?
— Отчего же, Бронсон, это действительно так. — Ответный смешок. — Монастыри являют собой «государство без границ», подобно католической церкви в Европе тысячу лет назад. Однако это не всецело религиозная организация. Слово «монастырь» используется вместо слова «крастиканолийр» из Западного наречия, что означает примерно «Крепость будущего человечества». Во-первых, Монастыри — это центры культуры, где обучаются дети знати и тех простолюдинов, кто может заплатить за это. Монахи пытаются распространять общеизвестную философию о братстве людей и тому подобных вещах. Это красиво звучит, но следует помнить, что проповедуется именно братство Людей — и это в мире, где существует не менее семи гуманоидных разумных рас и более дюжины негуманоидных. Кроме того, в Монастырях учат весьма эффектным боевым приемам, а несколько Монастырей известны своими школами магии. Монастыри проводят агрессивную политику и вряд ли потерпят правительство, которое посчитают опасным для своей долгосрочной цели выживания и доминирования человеческой расы по всему Поднебесью Вспомните Приключение Кейна, вышедшее года два-три назад, «Слуга Империи», где по приказу Совета Братьев Кейн убивает принца-регента Тоа-Фелатона…
Я отказываюсь от предложенного мне кресла на колесиках. Попытки увернуться от стрел охранников на Рыцарском мосту привели к тому, что моя рана открылась и при каждом шаге из ботинка стала выплескиваться кровь. Возможно, это и глупо, но я предпочитаю хромать за озадаченным послушником, ведущим меня в лечебницу, чем хлопнуться на задницу и позволить кому-то распоряжаться собой.
На ходу я касаюсь рукой богатых панелей на стене коридора, опираясь на них во время неожиданных приступов головокружения, случающихся все чаще Кроме того, так я держусь поближе к стене, и кровь не пачкает тонкую ч'раннтианскую дорожку, украшающую пол.
Монахи, послушники и ученики оборачиваются, когда мы проходим мимо. Большинство идет в трапезную ужинать Посольство Монастырей в Анхане занимается лечением; в появлении хромого, истекающего кровью человека нет ничего особенного, что могло бы привлечь повышенное внимание. Интересно, догадываются ли они, кто я такой?
Оказавшись в лечебнице, возле зарешеченного дома умалишенных, я представляюсь:
— Кейн из Гартан-холда.
— О небеса! — говорит брат, тревожно поджав губы. — О небеса! Посол, должно быть…
— Я прошу убежища. Я гражданин человечества и слуга будущего. Я не нарушил клятву и не преступил закон. По закону и обычаю я имею право на убежище.
Лицо брата-исцелителя внезапно становится раздраженным.
— Я не уверен, что могу…
— Черт подери, ты знаешь, кто я такой. Чего тебе еще надо — тайного рукопожатия?
Я с легкостью читаю по его лицу: он не хочет ничего предпринимать без одобрения посла и предпочтет, чтобы меня хватил удар и я умер прежде, чем ему придется отвечать. Однако я сказал заветную фразу, а закон ему известен. У него нет выбора.
— Добро пожаловать, Кейн из Гартан-холда, — кисло отвечает он. — Руки твоих Братьев обнимают тебя, и нет больше нужды бояться власть имущих мирян. Ты нашел безопасное убежище.
— Больно. Кто может зашить эту проклятую ногу?
— Бой или несчастный случай?
— Бой. Слушай, — осеняет меня, — значит ли это, что у вас здесь есть криллианец?
Он кивает, еще сильнее поджав губы.
— В течение трех дней он исполняет свои обязанности, возложенные на него епитимьей. Третья келья. Жди его в размышлении.
— Как скажешь.
Я хромаю через всю лечебницу на глазах у больных и раненых людей, сидящих на деревянных скамьях в ожидании своей очереди. Их негодование причиняет мне такую же боль, как, скажем, частые капли летнего дождя.
Я останавливаюсь возле подсвечника, стоящего в конце коридора, выбираю свечу побольше и вставляю ее в бронзовый подсвечник с овальным стеклышком от ветра. Зажигаю свечу от ближайшей лампы и иду в темный коридор.
В залах и кельях монастырей всего мира нет ламп — в некоторых отсутствуют даже окна. Монах должен нести с собой собственную свечу — видите ли, это противостояние попыткам мира вернуть тьму. Всюду у них символы, бесконечные символы, напоминающие о нашей священной миссии.
Дерьмо.
Наверное, есть еще идеалисты и простаки, которые верят в то, что Монастыри преданы будущему человечества. Остальные понимают, что настоящей задачей этого института является накопление и обладание властью и силой — как политической, так и любой другой.
«Любой другой силой» много лет был я. А ведь я не единственный и даже не самый лучший или самый удачливый — всего лишь самый известный.
Третья келья представляет собой прямоугольную камеру два на три метра и около двух с половиной метров в высоту. Я закрываю за собой дверь, прислоняюсь к стене и медленно ползу вниз, на прохладные плиты известняка, стараясь, чтобы нога не подломилась подо мной. Свечу ставлю прямо на пол рядом с собой и долго смотрю на красивый резной рельеф на дальней стене.
В слегка колеблющемся пламени свечи возникают вырезанные в известняке глаза Джанто, нашего Создателя, скорбно глядящие на меня. В сложенных руках Джанто держит мир, словно тонкостенное драконье яйцо или нечто драгоценное и очень хрупкое.
— Ты меня чуть не захомутал, сукин сын, — тихо говорю я. — Я помню, что значит верить.
В углу кельи стоит небольшая бронзовая фигурка человека с натренированными мускулами, рассыпанными по плечам волосами и пронзительным взглядом; у его ног стоят жертвенные блюда и свечные огарки. Опять святилище Ма'элКота, совсем как у Кайрендал, только этим иногда пользуются.
Вся эта келейная обстановка начинает действовать мне на нервы.
Служитель Крила не заставляет себя долго ждать. Наверное, у него сегодня немного работы — криллианцы лечат только боевые раны. Он протискивается в дверь, бряцая доспехами — спит он в них, что ли? — а до блеска отполированный нагрудник отражает огонь свечи, как если бы он был хромовым. Мы обмениваемся несколькими словами, относящимися в основном к ране. Рассказывая криллианцу о том, что рана досталась мне от клыков огра, я вижу в глазах монаха искры. Впрочем, они исчезают, когда я говорю, что огр остался жив.
Монах выпрямляется и расставляет руки для молитвы. Криллианцы в последний раз становятся на колени, когда получают рыцарство. В маленькой келье раздается повторяющаяся песня.
Мне легко позавидовать его вере, однако я этого не делаю; подобные предрассудки остались от моей прошлой жизни. Нет у него никакой веры, есть только знание: он чувствует силу своего бога всякий раз, когда молится. Я придерживаю изодранные штаны, чтобы он мог беспрепятственно возложить руки на мою рану.
Клочья кожи в желтых пятнах жира и полосах разорванных мускулов начинают медленно срастаться.
Крил — бог войны, его методы исцеления предназначены для поля боя, они быстры и надежны, однако ужасно неудобны. Такая рана, как у меня, должна заживать не меньше двух месяцев, причем в это время она будет пухнуть, чесаться и неожиданно стрелять в ногу. Исцеление Крила собирает все неудобства этих двух месяцев и сжимает их в пять бесконечных минут агонии.
От неожиданности у меня темнеет в глазах. В ушах звенит, на языке я чувствую кровь. Мне кажется, будто на мою ногу плеснули серной кислотой и теперь жидкость проедает ее до кости.
Один или два раза я отключаюсь, не знаю, на какое время — похоже, боли не будет конца, — потом прихожу в себя, а боль все продолжается.
Когда я целиком обретаю чувство реальности, келья пуста, и я с трудом могу вспомнить, как ушел монах. На ноге остался зазубренный шрам с развилкой, розовый и сморщенный. Я переношу свой вес на эту ногу — мускулы отзываются страшной болью, но я все равно встаю и распрямляю ногу.
Усталость стальными зубами вцепляется в каждый мускул и тянет меня к полу. Я чувствую себя так, словно провел год или два в пустыне, без пищи и воды. Мне бы сейчас бараний бок, галлон виски да постель дня на три; но я и так потратил остаток дня, удирая от проклятых констеблей, а Шенне осталось жить дней пять.
Возможно, полицейские уже появились у ворот и вынуждены были повернуть обратно — меня нетрудно выследить. Конечно, они выставят стражу, но у посольства много выходов, о которых неизвестно полиции. Если я потороплюсь, то покину остров и вернусь в Лабиринты еще до вечернего развода мостов.
Я толкаю дверь — раздается легкий стук.
Я толкаю сильнее — дверь слегка поддается, и становится ясно, что она заперта снаружи.
— Эй! — кричу я, молотя по ней обоими кулаками. — Откройте, черт возьми!
— Что, Кейн? — Стоящий по ту сторону двери мальчик немного нервничает, но у него есть на то причины.
Если я каким-то образом ухитрюсь выбраться в коридор сию секунду, изобью его до полусмерти, а уж потом уйду.
— Нам пришлось задержать тебя всего на несколько минут. Тебя хочет повидать посол — он, ну… он хочет удостовериться, что ты не сбежишь до того, как он сможет поговорить с тобой.
Спорить бессмысленно. Слово «посол» не передает всего спектра власти этого человека; в делах, касающихся Анханы, он выступает скорее как младший епископ. Не повиноваться ему для мальчишки так же нереально, как слетать на Луну. Что ж, теперь, значит, келья превратилась в камеру.
Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к прохладному дереву. «Он мог бы попросить…»
— Ну… прошу прощения…
— Ладно.
Зачем я нужен Дартелну? Вряд ли у нас будет дружеская беседа — в последнюю нашу встречу мы состояли не в лучших отношениях. Он выступал против решения Совета Братьев убить Тоа-Фелатона; принц-регент был его другом.