Я переходил от одних объятий к другим. Не знали, как быть мне приятным. Стол, скатерть, серебро, тарелки, рюмки – все было внове до такой степени, что, забыв, что я не в хате с глиняным полом, выплеснул недопитую рюмку на паркет. Но и это показалось очаровательным.
Кончилась четверть водки, ходили к какому-то портному за вином, опять пили, опять ходили к портному.
Я пил, говорил и был несказанно счастлив, забывая и о своей фуфайке и о возможной интервенции вшей.
Кузьма Прутков, наш иронический философ, изрекший больше истин, чем Толстой и все другие философы, сказал:
«Две вещи, однажды начав, трудно кончить: чесать, где чешется, и беседовать с вернувшимся с похода другом».
Я и чесался по привычке и беседовал о походе, и, Боже мой, сколько мы выпили.
XVII. Второй кубанский поход
Положение Армии ген. Алексеева и Деникина было таково. С одной стороны, армия быстро оправлялась от усталости похода. Через Украину на Дон перебирались к нам офицеры, и армия росла. Большевизм на Дону был почти раздавлен, и с этой стороны опасности никакой не грозило.
Через ту же Украину на Дон к казакам немцы милостиво пропускали русское же оружие, часть которого попадало в Армию. Таким образом, она окрепла и численностью и вооружением.
Может быть, дух уже не был тот, который царил в несравненном походе. Было слишком много новых, которые завидовали старым, и кроме того нельзя отрицать, что и старые подчеркивали иногда эту разницу. Но все-таки войска второго похода, может быть и уступая первопоходникам, представляли собой прекрасные воинские части, во многом превышавшие те, которые двинулись в 1919 году на Москву.
Держать Армию в такое тревожное время без работы, да еще в соседстве с Украиной, переманивавшей офицеров за хорошие деньги к себе, и с немцами, делавшими все, чтобы ослабить армию, нельзя было. Немцы выдумали даже специально астраханскую и южно-русскую армии, где платили дороже и лучше снабжали людей.
Ген. Краснов звал ген. Алексеева на осаду Царицына, но этому мешали два главных соображения. Во-первых, этим самым мы как бы делались союзниками немцев, идя с донскими казаками – их союзниками, и порывали с Антантой, чего избегал всячески ген. Алексеев. С другой стороны, у Алексеева и Деникина были нравственные обязательства перед кубанцами, которые пошли с нами на Дон только для пополнения и для того, чтобы вернуться к себе на родину.
Необычайная донская казакомания окружающих атамана Краснова и его страсть к казачеству не делала добровольцев желанными гостями на Дону, а на Кубани, где то и дело подымались восстания, нашу армию ждали с нетерпением, как избавительницу.
Эти причины заставили ген. Алексеева и Деникина двинуться вновь на Екатеринодарскую дорогу.
Этот поход я не проделал с армией, издавая свое «Вечернее Время», находясь по возможности с ней в связи.
На этот раз наша армия не уклонялась от встречи с врагом, а шла на него. Самыми важными центрами были на левом фланге – ст. Торговая и Великокняжеская, где у большевиков были большие склады, и Тихорецкая, где они были еще больше.
Первые же бои принесли нам радость победы и за нею тяжелое известие о смерти ген. Маркова.
Он только что приехал отдохнуть в Новочеркасск и прочел блестящую лекцию, после которой овациям не было конца. В тот же вечер мы с ним встретились в «Европейской» гостинице. Он был еще полон того блеска, который человек носит в себе после большого успеха. Он был счастлив, блестящ, весел. Его немного донкихотское лицо оживлялось беспечной улыбкой. Я напомнил ему, как он меня зря обругал у Медведовской, напомнил ему «жеребцов» и «уполномоченных», и расстались мы с ним с тем, что он вызовет меня перед отъездом, чтобы поговорить о многом.
Но его вызвали на фронт, и больше я его не видел. Через три-четыре дня, а может быть и раньше, он был смертельно ранен после боя у Шаблиевки около Торговой 12 июня, а 13-го скончался.
Вот как это произошло, со слов близкого ему офицера.
Великокняжеская была взята. Бой окончился. Ген. Марков находился в хате в Шаблиевке с несколькими офицерами. Стрельба почти совершенно прекратилась. Ген. Марков, очень довольный результатами боя, был весел и жизнерадостен. Почему-то он вышел из хаты, но никто за ним не пошел. В это время раздался взрыв снаряда неподалеку. Офицеры вышли и увидели генерала, лежащего раненым. После этого шального снаряда не было ни одного. Этот человек, всегда и всюду рисковавший собой, погиб почти что в мирной обстановке затихшего боя. Его, как и Корнилова, унесла от нас дикая случайность.
Приведу вкратце его биографию.
Ген. Сергею Леонидовичу Маркову было немного больше сорока лет, когда настигла его смерть.
Окончил он Константиновское артиллерийское училище и Академию Генерального штаба. Выпущен был во вторую гвардейскую артиллерийскую бригаду. Участвовал в японской войне.
Великая война застает его начальником штаба так называемой «железной» стрелковой бригады, покрывшей себя славой еще в турецкую кампанию. Командовал бригадой ген. Деникин. Около года он командует полком той же бригады и, благодаря своей доблести и бесстрашию, получает Георгиевский крест и золотое оружие.
Отныне вся судьба Маркова связана с Деникиным, и когда ген. Деникин в 1917 году назначается командующим Юго-Западным фронтом, Марков у него является начальником штаба. Но революция и ее глава Керенский не ценят героев и сильных людей. После «заговора» Корнилова Керенский бросает в тюрьму Деникина и Маркова.
Лучшие русские генералы неугодны революции – Алексеев в опале, Корнилов в тюрьме в Быхове, а Деникин с Марковым в Бердичеве, где народный социалист Иорданский, еще недавно выклянчивший себе Георгиевскую медаль у генералов, торопится ликвидировать их, отдавая под суд Линча озверевшей солдатни. Много трудов пришлось перенести друзьям доблестных русских людей, чтобы спасти их и перевести под охрану верных Корнилову текинцев в Быхов, где они были в сравнительной безопасности.
Ныне этот же Иорданский, получая советские награбленные деньги, работает на большевистскую пропаганду за границей. Предатель, какой бы он личиной ни прикрывался, не мог не вернуться к предательству. Так, по библейскому выражению, «пес возвращается на свою блевотину».
Под видом денщика «прапорщика» (ген. – майора) Романовского Марков бежит к Алексееву и Корнилову на Дон, и тут он защищает Ростов со стороны Батайска с верными армии моряками.
Еще недавно меня посетил один из его славных сослуживцев – кап. II ранга Потемкин. Он простит мою нескромность. Этот веселый, очаровательный друг мой, участник Цусимы, командуя морской ротой у Батайска, был тяжело ранен в голову, в область левого глаза. В это время армия покидала Ростов и начались зверства над офицерами. Потемкин, почти с вывалившимся глазом, с незажившей раной, с кое-какой перевязкой, уходит из Ростова пешком и, сделав 50 верст, приходит в Новочеркасск, где мой друг д-р Х. делает ему первую перевязку. Операция очень болезненная, но Потемкин курит и напевает цыганские романсы.
Армию ему уже не догнать. Под видом рабочего он пробирается в Кисловодск, там занимается малярным делом, и оттуда после бесконечных приключений, достойных пера Майн-Рида, он пробирается к Каспийскому морю, на лодке приплывает в Астрахань и оттуда пешком пробирается на Дон, приведя к ген. Алексееву четырех мальчиков кадетов и юнкеров.
Откомандовав бронепоездами, он ныне в гостеприимной Франции ведет тихую жизнь владельца фермы в Пиренеях.
Вот такими людьми был окружен Марков, сам не знавший, что такое опасность, ходивший впереди в атаку с одной нагайкой.
В первый поход он выходит во главе Сводно-офицерского полка. Под Лежанкой, Кореневкой, Екатеринодаром он покрывается славой, а под Медведовской он спасает армию.
В его частях (офицерский полк и первый кубанский, позднее ген. Алексеева, полк) дисциплина была строжайшая. Резкий, вспыльчивый, он мог быть иногда несправедлив, но столько благородства было в его характере, столько неутомимой энергии и неукротимой доблести, что никому и в голову не приходило пожаловаться на его обхождение. Он любил «крепкие» слова, но кто был в бою, тот знает, что они значат, как действуют они как шпоры на усталых и нерешительных, и не воспел ли Гюго «le mot de Cambronne».
Крепкие слова сопровождались иногда и жестами против тех, кто не сразу слушался, но все забывалось потому, что он был то, что французы называют «un grand capitaine».
На ст. Сосыке, брошенной большевиками и железнодорожниками, он очутился один со своим адъютантом. Наши части еще не подошли, и он первый вскочил на дебаркадер. В это время с большевистской стороны приближался какой-то поезд.
Это мог быть эшелон красных, но Марков и не подумал уходить и остался его ждать. Поезд, однако, повернул обратно. Его адъютант рассказывал мне, что он пережил несколько очень неприятных минут, но Марков нисколько не изменился в лице и только послал последнего вестового торопить отставшие части.
В нем был и талант, и прекрасное знание трудного военного ремесла, и необычайная смелость. Нет человека, служившего под его начальством, который бы не вспоминал об этом с искренней гордостью.
И этот человек погиб от русской руки, как и ген. Корнилов.
После его смерти ген. Деникин издал следующий приказ:
«Русская Армия понесла тяжелую утрату: 12 июня, при взятии ст. Шаблиевской, пал смертельно раненный ген. – лейтенант Марков.
Рыцарь, герой, патриот, с горячим сердцем, мятежной душой, он не жил, а горел любовью к Родине и бранным подвигам.
Железные стрелки чтут его подвиги в минувшую войну. В непрестанных боях, в двух кампаниях вражеская пуля пощадила его. Самой судьбе угодно было, чтобы великий русский патриот и генерал пал от братоубийственной русской руки. Вечная ему память.
Для увековечения памяти первого командира 1-го офицерского полка, части этой впредь именоваться
Офицерским ген. Маркова полком».