«Если меня убьют большевики, я пойму, за что они меня убивают, но вы-то, вы, когда вас поведут на смерть, поймете ли вы, за что вы погибаете?»
Но то, что называют французы l’abbatement, было слишком сильно. Революция, сорвавшая с офицеров погоны, заплевавшая лучших офицеров, поставившая во главе армий жалкого паяца Керенского, убила дух многих и многих.
Чернецов пал жертвой «соглашательства», которое проповедывали донские демагоги во главе с Агеевым, против которых недостаточно сильны были Каледин и Митрофан Богаевский.
Во время одного из своих рейдов он встретился с донской большевистской частью. Кем-то когда-то было решено, что донцы не должны были убивать донцов. Положение маленького окруженного отряда Чернецова было тяжелое. Отряду грозила гибель, Во главе большевиков был Подтелков.
Баярд встретился с Пугачевым.
Чернецов не хотел проливать кровь своих, и он повел переговоры. Ему была гарантирована полная неприкосновенность. И он смело приехал в стан врагов.
Подтелков принял его по-своему любезно и обещал, что партизаны не пострадают, и предложил ему проехать в соседнюю станицу.
По дороге Подтелков и Чернецов ехали верхом рядом. Неожиданно для Чернецова Подтелков выхватил шашку и нанес со страшной силой удар по голове донскому герою.
Жизнь его, этого чистого рыцаря России и казачества, кончилась. Его правдивость, его честность, его доблесть не допускали измены.
Чернецова не только зарубили, но, как говорили, ему отрубили голову казаки. Этот ужас, этот позор навсегда останется на казачестве, не остановившемся перед изменническим убийством своего удивительного героя.
Через несколько месяцев, когда Дон вновь сбросил иго большевизма, в Новочеркасске торжественно хоронили Чернецова. Приблизительно около того же времени Подтелков, взятый в плен, был повешен в своей же станице.
Где теперь их могилы?
Могила героя, вероятно, в лучшем случае, забыта, могила предателя возвеличена.
Такова судьба героев гражданской войны в России.
Вот в такой атмосфере измены, нежелания борьбы, ненависти к «чуждой» армии приходилось жить Каледину.
За очень короткое время до своей смерти он обратился к казачьему офицерству с таким призывом, от которого веяло смертью. Он, атаман, глава всего вооруженного казачества, в «последний раз» просил офицерство взяться за оружие.
Корнилов, командующий Добровольческой Армией, требовал мобилизации и энергичных мер для проведения ее, а социалисты-соглашатели настаивали на изгнании Добровольческой Армии. Казачьи части рассыпались. Смерть Чернецова, жертвы этого соглашательства, только усилила разлад среди казачества. Одни говорили: «вот до чего довела нас политика Каледина и Чернецова», другие: «только казачество, предоставленное самому себе, сумеет отстоять свои права».
«Свои права?» Только бы не говорить о России!
Каледин все это чувствовал и переживал. 30 января, со свойственной ему импульсивностью, Корнилов из Ростова заявил Каледину, что он больше без поддержки казачества держать громадный Ростовский фронт не может и начнет грузить войска на юг – на Кубань. В тот же день во время заседания правительства кто-то, до сих пор оставшийся неизвестным[1], передал атаману, что последние казачьи части, защищающие Новочеркасск с востока, ушли с фронта и что через часа два или три войдут большевики. В самом Новочеркасске не было организованных сил.
Каледин, под угрозой ухода Корниловской армии, которой он не мог помочь, и перед ужасом бесславной гибели принял решение.
Он заявил своим министрам, что он отказывается от атаманства и предлагает им передать полномочия общественным организациям, чтобы спасти население столицы Дона от большевистской расправы.
Он был очень спокоен и решителен. Никто не смел спорить с ним. Его отставка была принята с ужасом, но без возражений.
Он прошел к своей жене, которую он так любил, этой милой, тихой женщине, которая никогда не интересовалась политикой, не понимавшей ее, думавшей только о муже и вечно молившейся о том, чтобы он не погиб.
Каледин подошел к ней, ни слова не говоря поцеловал ее и прошел в свой кабинет. Здесь он снял китель, лег на диван и выстрелом в сердце покончил с собой.
Когда его жена вбежала к нему, его гордая душа уже отлетела.
В этот день я был в Ростове. Вечером ко мне позвонил журналист Кельнич и подтвердил мне известие о смерти Каледина. Впечатление было такое, будто земля под ногами проваливается.
Чернецов, Каледин, уход Армии! Куда мы идем?
Сколько раз впоследствии задавал я себе этот вопрос? Сколько горьких разочарований пережили мы с тех пор?
Но Армия не ушла. Каледина торжественно похоронили в Новочеркасском соборе. Собрался круг для выбора нового Атамана.
Я вновь переехал в Новочеркасск.
В этой главе я хочу отойти от хронологии и рассказать вам, как стремительно разыгрывалась трагедия Дона.
Через несколько дней после смерти Каледина я шел с моим другом доктором Э. по направлению к Платовской улице. Перед нами проходила какая-то блестящая конная военная часть.
Стройными рядами ехали казаки на хороших лошадях. Впереди сотен ехали офицеры. Это не могли быть партизаны, их было слишком много. Но что меня поразило, так это то, что вместе с обозом ехала коляска, в которой сидел денщик с самоваром – старый денщик, в старой коляске командира полка!
Что это – привидение?
Нет, это было одно из чудес русской революции и казачьего духа. Шестой Донской полк в полном составе с оружием с Румынского фронта, высадившийся где-то за 200 верст от нас с поезда, в конном строю сквозь большевистский строй пришел в столицу Дона.
Вновь загорелись надежды, вновь таинственная судьба заиграла перед нами новыми огнями. В Новочеркасске была радость. На другой день был сделан парад доблестному полку. Новый атаман ген. Назаров, походный атаман ген. Попов, председатель круга бывший атаман полк. Волошинов, все члены круга и весь Новочеркасск приветствовали этих героев. Им обещаны были награды и отдых!
Это-то и погубило все. За отдыхом пошло разложение. Теплая хата, жена под боком, которую давно не видел, заполнили все миросозерцание усталых людей, и в два дня полка не стало.
9 февраля Армия Корнилова ушла из Ростова. 12 февраля в Новочеркасск вошли большевики.
Войсковой Круг не расходился и, решившись не оказывать сопротивления большевикам, попробовал вновь пойти на соглашение. Заседание шло за заседанием, решения и необычайно демократические и патриотические сыпались как из рога изобилия.
Ухода Армии из Ростова никто не ожидал, и я случайно остался в Новочеркасске.
12 февраля я заночевал у одного приятеля. Вечером уже не полагалось ходить по улицам. Утром при выходе из гостиницы я встретил нескольких офицеров.
«Вы знаете, Голубов уже в 10 верстах от Новочеркасска».
Голубов был казачьим офицером, старым кадровым, который бросился в большевизм в поисках «наполеоновского» счастья. Он считал себя когда-то, кем-то обиженным и теперь ждал своего успеха.
Я поспешил к себе в гостиницу, где нашел представителя нашей Армии при войсковом Круге ген. Складовского, мирно пьющего кофе.
«Ваше Превосходительство, знаете ли вы, что большевики подходят к Новочеркасску?»
«Не может этого быть», – ответил он, но все-таки сейчас же пошел в штаб узнавать.
В гостинице чувствовалась уже начало паники, хотя официально слух не подтвердился.
Я пошел на всякий случай укладываться. Все мои вещи остались в Ростове, куда я думал вернуться, так что укладка моя не заняла много времени. Во время этого часа мне позвонил встревоженный Аладьин (член первой Думы), уговаривая меня немедленно уезжать в станицу Константиновскую. На лестнице я встретил С С. Щетинина в высоких сапогах, кожаной куртке и с винтовкой за плечами. Он подтвердил мне известие о приближении большевиков и сообщил, что армия находится в станице Ольгинской, куда мне следует немедленно выехать.
Наконец пришел ген. Складовский, возмущенный тем, что Донской штаб уже бросил Новочеркасск. Мы стали искать извозчика, чтобы добраться до Старо-Черкасской станицы – старой столицы Дона и оттуда пробираться к Ольгинской.
Второпях пришлось сходить проститься с друзьями. Было очень грустно, и сердце сжималось от чувства неизвестности. Мы выехали с ген. Складовским только в 6 часов вечера. Было темно, откуда-то слышались крики, были и отдельные выстрелы.
Толпа грабила юнкерское училище. С Новочеркасской горы мы спускались по Почтовому спуску к железной дороге по прекрасному санному пути. В то же самое время по Крещенскому спуску со старой аркой, поставленной когда-то в честь приезда Государя, поднимались большевики-казаки.
Мы обогнали какую-то женщину, бежавшую по железной дороге. Увидев нас, она погрозила нам кулаком и прокричала:
«Догадались, проклятые!»
На путях толпа грабила вагоны с углем, наш извозчик провел нас под мостом, и мы выехали в степь.
Было темно и туманно. Шел мокрый снег. Вдали раздавались выстрелы.
В беловатом тумане на ровной степи слева замаячили конные фигуры. Мы переглянулись с Складовским и удобнее переложили револьверы.
«Кто едет?» – окрикнули нас.
«Свои», – ответили нестройно мы.
Через мгновение из тумана неожиданно выскочило несколько конных и окружили нас.
«Кто такие?»
Скрываться было нельзя, разобраться в этих людях из тумана было трудно, и мы назвали себя. Сердце было не на месте.
Мы сидели в санях, на коленях у нас лежал чемодан, защищаться не было возможности.
Но тут мы услышали торопливый вопрос.
«Ваше Превосходительство, не знаете ли, где атаман?» – Как приятно было услышать это «Ваше Превосходительство!»
Мы знали только, что атаман должен был выехать.
Впоследствии оказалось, что атаман Назаров решил остаться в Новочеркасске и разделить участь войскового Круга.