Артистическая натура сказывалась здесь, в лесу. Северский команды отдавал с задором, с какой-то лихостью, не теряя чувства юмора.
Его привлекал Македонский. Как это он, Михаил Андреевич, мог двести пятьдесят дней держать большой партизанский отряд под Басман-горой, куда идет так много дорог, где и прятаться просто невозможно?
— Маневр, — улыбался Михаил Андреевич.
И сейчас, перед ответственным решением, Георгий Леонидович дотошно допрашивал Македонского о самых незначительных подробностях его необыкновенно смелых маршей под носом у карателей.
Северский отошел от Македонского, умостился на трухлявом бревне, одним концом свисающем над речушкой. Он бросал в высохшее русло камушки, сосредоточенно молчал.
А кругом тишина, только редкий шелест столетних крон. Вдруг Северский поднялся, четко приказал:
— Лейтенанта Вихмана ко мне!.. Так где фашистский спецбатальон?
— Уже на Верхнем Аппалахе, — доложил лихой моряк Вихман.
Всем было точно известно: первая волна карателей насквозь прочесала севастопольские леса, по складочкам ощупала все земные морщины, танками проутюжила яйлинские вершины.
Шли они так: батальон к батальону, интервал между ротами — горный олень не проскочит.
Шли фашистские батальоны от яйлы до автомагистрали Симферополь — Бахчисарай, шли, заглядывая в каждую расщелину, взрывая выходы из пещер. За первой линией карателей, в двух километрах от нее, шла вторая, а за ней и третья.
И где-то между ними подкрадывался особый засекреченный батальон. Он должен взять в плен штаб Северского, радистов, начальников всех служб.
Северский призывно махнул рукой: командиры и комиссары окружили его и Вихмана. Чеканя каждое слово, он сказал:
— Я принял решение! Начать немедленный марш на Хейроланский хребет!
Комиссар Никандров удивился:
— Но там нас ждут эсэсовцы!
— Пусть ждут себе да поджидают. Мы туда не дойдем, чуть-чуть не дойдем. Мы станем тенью фашистов… Ведь на собственную тень не наступишь. Первым шагает отряд Македонского, потом Симферопольский… По отрядам марш, про план молчок! Вихман остается.
Северский уважал Леонида Вихмана за храбрость, за трезвый ум. Сейчас это доверие было решающим, может, потому командир позабыл об официальности, сказал негромко:
— Леня, друг… Оставлю тебя и твоих моряков здесь. Будешь встречать спецбатальон по-севастопольски. Ясно?
— Так точно, Георгий Леонидович.
— Рискуй на полную катушку — разрешаю! Вот так, браток. — Северский обнял лейтенанта, по-братски поцеловал в губы. — Надеюсь, Леня.
…В тишине, осторожно ставя ноги на полную ступню, шагают сотни партизан.
Парашютными лоскутами обмотана обувь, обмотаны и котелки, и все, что может звякать, греметь, стучать…
Зной. Идут, идут лесные бойцы, пот застилает глаза. Идут, а по бокам главной колонны — дозорные, самые храбрые, самые опытные, у кого стальные нервы, кто умеет последний патрон истратить на себя.
Тропа исподволь спускается к Аспорту — поляне с горелыми развалинами бывшей турбазы. Дорога рассекает ее на две половины, за поляной лес, а за ним — Хейроланский хребет. Там тайная огневая линия фашистов. Она ждет партизан.
Северский поднял руку — все остановились, замерли.
Тишина!
В нее медленно вплетаются чужие звуки. Они приближаются все новыми и новыми шорохами, шумами. Это надвигается первая цепь карателей.
Тиканье ручных часов сливается со стуком сердца.
Надо без промедления, вихрем проскочить аспортовскую поляну.
Сумеем ли?
Северский с автоматом в боевом положении твердым шагом сошел на поляну, рядом с ним комиссар Никаноров, группа автоматчиков. Потом вышел на поляну Македонский, спокойно повернулся назад, махнул рукой… И вся партизанская масса бесшумно пересекла опасную поляну и оказалась в противоположном лесу.
Ровно через пять минут после партизан на поляну выскочила немецкая моторизованная разведка, оглянулась, швырнула в небо несколько ракет.
Огромная солдатская масса заполнила поляну до отказа. Немцы окончательно распарились под тридцатипятиградусной жарой. Пилотки долой. А кое-кто и гимнастерки поснимал, разулся.
Немцы окружили себя пулеметами, глядящими на леса, и начался большой привал.
Довольно сподручно разгромить этих изможденных крутогорьем и солнцепеком карателей, но делать этого ни в коем случае было нельзя. Попробуй только — заработает вся карательная машина в составе десятков тысяч солдат и офицеров, и ни одному партизану несдобровать.
Два часа отдыхали каратели первой колонны, лишь слегка углубившись в лес; два часа в километре от них таились партизанские отряды, не выдавая себя ни единым вздохом.
Неожиданный огневой шквал вспыхнул на Пескуре.
Вихман?
Сухие гранатные взрывы чередовались с треском автоматов, а минут через пять-шесть глухо что-то охнуло, еще раз, еще…
— Наши мины? — Комиссар посмотрел на Северского. — Молодец Леня, дает жизни… Всем приготовиться… — Команда была дана шепотом, пошла по всему строю.
И немцы поднялись и зашагали… за отрядами.
Партизаны выше, каратели за ними… Еще две тысячи метров — и Хейроланский хребет. Немцы, идущие за партизанами, перекидываются ракетами с теми, кто там, за Хейроланом.
Партизаны дошли до древней оборонительной линии — развалин из бутового камня. Она довольно четко легла под хребтом, концы ее загибались к северо-востоку. Не то скифы, не то тавры века назад, наверное, сдерживали тех, кто пытался через хребет прорваться в просторную Альминскую долину, синеющую за спиной Хейролана.
Стоп! Северский задержал движение, приказал, соблюдая полную тишину, залечь за потемневшими камнями. Каждый выбирал рубеж поудобнее, углубляя его чуть ли не голыми руками — лопат саперных солдатских было мало.
Может, это и есть последняя линия жизни?!
Немецкие разведчики уже метрах в трехстах — с них не спускали глаз, — рассматривают натоптанные тропы.
И в это самое время снова раздаются взрывы на Пескуре — глухие, но мощные, — а потом оттуда же доносится дробь автоматов.
Вдруг взлетают ракеты, немецкие разведчики стоят в нерешительности, а потом все сразу начинают скатываться в сторону Аспорта.
Непонятно!
Позже выяснили: каратели решили, что партизаны обвели их вокруг пальца: для обмана выделили только небольшую группу, которая шла на Хейролан, а основная масса каким-то необычным маневром вышла из-под преследования и осталась на Пескуре.
Солнце лизнуло Аппалахский хребет и быстро скатывалось за него. Лес мгновенно сменял краски, темнел и окутывался в сумеречную пелену.
Наступила южная ночь — многозвездная, чернильной темноты в ущельях и с белесыми отсветами на косогорах.
Вдруг лес вспыхнул огнями — это запылали костры карателей. Над всем табором прыгали ракеты самых различных цветов. Их швыряли беспрестанно, боясь даже мгновенной паузы. Где-то на Чучельском перевале расплывался багровый огненный столб — горел лес, несло смрадом.
Надо было немедленно прощупать лазейку, которая позволит просочиться в тыл первой немецкой цепи.
Македонский зовет к себе знаменитого проводника Дмитрия Кособродского, патриарха большущей династии саблынских крестьян.
Дядя Дима — как мы его называли — стоит перед Македонским. Поджарый, с прямым острым носом, до удивления маленьким ребячьим подбородком.
— Ну, дядя Дима, понимаешь обстановку…
— Трудно.
— А если вдвоем пока рискнем, а?
— Что ж, без риска нельзя, — обыденно говорит Кособродский, забрасывает за плечо карабин. — Шагаем, Македонский.
Они пошли.
Ущелье узкое-преузкое, забитое буреломом и сырое, как могила.
У Дмитрия Дмитриевича кошачьи глаза — он видит ночью. И надо быть волшебником, чтобы тихо проползти по дну полусухого русла, на берегах которого стояли немцы, перекликаясь друг с другом.
Проползли метров триста, повернули назад, доложили Северскому: «Можно проскочить!»
Северский тихо собрал командиров.
— Даю десять минут для предупреждения каждого партизана в отдельности: кто нарушит тишину, будет расстрелян.
И колонна поползла, как змея — бесконечно длинная, гибкая. Она жалась ко дну теснины, почти не дышала, ползла по-пластунски, боясь шевельнуть веточку.
Восемьсот партизан после полуночи оказались на Конке — так назывался один из крутых уступов горной гряды. Это уже был тыл первой карательной линии.
Спали с настороженным слухом, улавливали цокот копыт на лесных дорогах.
Но одно чудо уже совершилось: первая карательная волна прошла через партизан, так и не задев их.
Впереди вторая волна. Она уже накатывалась с Чучельского хребта, шумела, швыряла ракеты.
И опять отряды спускаются на Аспорт. Ни на секунду не ослабевает внимание, наши разведчики — наиболее опытные партизаны — видят лучше, чем видит лесной зверь, слышат тоньше, чем горная косуля.
Замерли, а через минуту засекли два эскадрона румынской кавалерии. Она на рысях проскакала по Аспортовской дороге. Где-то невдалеке загудели моторы… Северский с ошеломляющей быстротой перебросил колонну снова в сторону Хейролана. Едва успели войти в лес, как фашистские машины заполнили поляну Аспорт. Партизаны опять-таки залегли на рубеже древней оборонительной линии. Одним словом, все началось, как вчера.
Вторая волна карателей накатывалась ощутимее. Приготовились к последнему бою — другого ничего уже не дано.
Солнце поднялось над Чатыр-Дагом, партизаны разгружали карманы от гранат, вставляли в «партизанскую артиллерию» запалы.
И вдруг, как из-под земли, появился Леонид Вихман.
— Важные документы! — тяжело переводя дыхание, сказал моряк, протягивая командующему полевую сумку, и тут же замертво уснул.
Позвали переводчика. В числе ценных бумаг была обнаружена оперативная карта Большого «прочеса» заповедника. С немецкой пунктуальностью были расписаны пути всех карательных батальонов, указано время их появления в том или ином пункте.
— Скорее переводи, — требовал Северский.