– Но можно будет поднять там и пересесть за другой? Туда, где ставки повыше?
– Да, конечно. Если… Когда поднимем, пересядем. Но поднимать нам… тебе придется долго. Потому что вход в VIP-зал стоит уже двести. Двести тысяч. А на двоих…
– Блин, Ген, может, ты меня дома подождешь? – я чешу затылок свободной рукой.
– Тебя без меня не пустят. Шифруются они там, да и для того, чтобы в VIP зайти, одних денег мало. Мне надо будет за тебя поручиться.
– Ты же говорил, что тебя самого туда не пускают?
– Понимаешь, – говорит Гена, пережевав черный хлеб, с которым он ест солянку, – меня, когда я там завсегдатаем стал, в VIP стали пускать и с меньшими деньгами. А вот когда Дим Димычу влетел, перестали. В этот раз, если мы сможем оплатить вход, никто нам слова не скажет, запустят как миленькие! Они же сидят на комиссионных, процент с каждой раздачи, так что, чем больше денег туда заносят, тем в большем плюсе они сами.
– Тогда остается решить самое простое – как нам из моих пяти тысяч, или даже меньше, с учетом того, что я сейчас по счету оставлю, сделать нужные нам для входа в клуб четырнадцать?
– Короче, есть одно подпольное заведение. Там уровень сильно попроще, но и вход стоит всего штуку… Тут недалеко.
Доев, мы какое-то время безуспешно пытаемся докричаться до официанта. Зал переполнен гомонящим и жующим народом, и в какой-то момент Генка не выдерживает и идет просить счет сам.
Расплатившись и выйдя из душного помещения на улицу, мы на «Убере» доезжаем до нужного места, и я понимаю, что оно находится прямо возле родительского дома. Мне кажется хорошей идей зайти к ним, наполнить немного собственные резервы отцовской и материнской любовью, и подзаправить их – своей, сыновьей.
– Заглянем к моим, Ген? На десять минут, давно не виделся с ними.
Он жмет плечами:
– Хорошо, мне тебя здесь подождать?
– Да ты что, не тупи! Идем вместе!
Родители только сели за стол, когда мы пришли. Я планирую провести у них не больше четверти часа, сославшись на дела, но, понятно, что мама, не накормив нас ужином и не напоив чаем, нас никуда не отпускает. Я вкратце рассказываю события последних дней, упомянув очередную размолвку с Викой, на что отец разочарованно кряхтит – всё ждет внуков, – а потом делюсь новостями о своем агентстве. Позже, вспомнив, иду за оставленным в прихожей пакетом с моей книгой, и показываю ее родителям.
– Мам, пап, смотрите. Я все-таки стал писателем, – улыбнувшись, протягиваю им томик, а сам, внимательно наблюдая за их реакцией, как ни в чем не бывало, ем борщ.
– Куцель Владимир Михайлович, – читает отец, надев очки. – Биография. Ну?
– Читай еще то, что ниже.
– Филипп О. Панфилов! Панфилов, мать! Наш! – восторгается отец и тычет книгой маме в лицо. – Ну, надо же!
– Что? – не понимает мама, но заранее начинает суетиться. – Что там?..
Спустя полчаса, когда взбудораженные предки слегка успокаиваются, предварительно, правда, обзвонив чуть менее чем всех родственников, я думаю, что надо потихоньку сворачиваться.
– Поешь еще, Геночка! – ласково требует мать. – Что-то истощал ты весь, не заболел, часом, сынок?
– Да слег с пневмонией, тетя Лида, – на голубом глазу врет Генка. – Еще и эта аллергия на антибиотики – месяц, считай, в больнице провалялся!
– Эк тебя угораздило! – удивляется отец. – Где же ты летом умудрился воспаление легких подхватить?
– Да известно где! – отвечает за Генку мама. – Сидят по своим офисам под кондиционером, а потом простужаются! Ешь давай! А потом добавки наложу! – командует она, а потом обращает внимание на мой смех. – А ты чего зубоскалишь, Филя? Тебя тоже касается, вон – исхудал весь, кожа да кости! Кушай!
Насчет этого она, конечно, перебарщивает, про «кожу да кости», но похудел я, и правда, прилично. Уже и живота почти нет, и лицо почти такое же, как в молодости. Почти, потому что возрастные изменения все равно в наличии.
Тепло и уют отчего дома навевают студенческие воспоминания, когда точно так же мы с Генкой после института закатывались к нему или ко мне, и сидели за столом с родителями. Его – уже не с нами, а вот мои – вот они. Непроизвольно я тянусь и глажу маму по руке.
– Спасибо, мам!
– За что это? – подозрительно щурится она.
– И тебе, пап!
– Филипп? – вскидывает голову отец.
– За все. Борщ очень вкусный, мам. – Мамин свекольный борщ на самом деле бьет по всем статьям ресторанную солянку. – Пап, нам пора, мы по делам двигаемся, Генка же сейчас со мной работает, надо бежать.
– Так и бегите! Я вас не держу, – обижается мама. – А только пока не съедите все, никуда не пойдете!
– Уважь мать, сын, – подключается отец.
Маленькие родительские хитрости. Они не хотят отпускать меня, затягивая время пусть даже в таком родительско-командном ключе, а я, вернее мы с Генкой, просто наслаждаемся всем этим теплом, прежде чем с головой окунуться в крайне рисковое и авантюрное предприятие. Потому что то, что я задумал, при неудачном исходе подставляет меня как бы даже не злее, чем Генку.
Прощаясь, мы обнимаемся, а я обещаю себе, что уже в эти выходные нагряну к родителям вместе с сестрой. Мама, словно что-то предчувствуя, долго не отпускает меня от себя. Я глажу ее по спине, по собранным седым волосам, потом мягко отстраняюсь:
– Все, мам. На днях приеду с Кирой. Пока! Пап, счастливо! – жму отцу руку.
– Спасибо, дядя Олег! Спасибо, тетя Лида! Все было очень вкусно! Особенно, драники! До свидания! – прощается с моими родителями Генка, и мы уходим.
Уже почти десять, и времени все меньше. Мы спешим. Друг идет молча, погруженный в свои мысли, а я все еще под впечатлением от общения с родителями. Поэтому я не сразу понимаю, чего от меня хочет Генка. Мы стоим возле задней металлической двери какой-то забегаловки.
– Фил, две штуки надо! – он теребит меня за плечо.
– А, сейчас, – я тянусь за бумажником и достаю деньги.
Зажав их в руке, Генка жмет на звонок:
– Дзынь… дзынь… дзынь-дзынь-дзынь! – раздается за дверью, не иначе, какой-то кодовый сигнал.
В двери открывается окошко, и там появляется какая-то суровая физиономия.
– Добрый вечер. Мы – играть, – поясняет Гена, протягивая в окошко деньги, и те сразу исчезают.
Дверь отворяется, Генка уверенно проходит мимо крупного мужика в фартуке, могу ошибаться, но скорее всего, корейца. Он выглядывает за дверь, осматривается и снова запирает ее на замок, говорит что-то не по-русски в рацию и идет направо.
– За мной, – командует мужик.
Мы идем по длинному, едва освещенному, коридору, проходим пышущую жаром кухню со снующими поварами, снова идем по короткому коридору мимо входа в зал с посетителями ресторана и упираемся в еще одну металлическую дверь. Кореец оставляет нас перед ней, а она открывается перед нами.
Зайдя, я вижу наполовину заполненный большой игровой стол на десять человек и девушку-кореянку, как я понимаю, крупье. Встречающий нас блеклый седой мужчина жестом показывает на наши места за столом. Мы с Геной садимся, и крупье выдает нам фишки на тысячу рублей.
– Нет-нет, все – ему, – кивает в мою сторону Генка. – Я в группе поддержки.
Девушка равнодушно кивает, и сдвигает все фишки ко мне.
– Может мне все-таки тоже? Так шансов будет больше!
– Еще одно слово, Ген, и пойдешь на улицу меня ждать, понял? – отвечать мне приходится жестко, иначе не проймешь. – Просто подумай, как ты Ленке скажешь, что квартиру проиграл?
Генка приходит в себя и кивает. Я понимаю, как ему тяжело преодолеть соблазн, но ему просто необходимо это испытание. Иначе бы его не брал с собой. Это как с бросившим пить алкоголиком – главное, пройти испытание вечеринкой.
Мы играем в безлимитный «Техасский Холдем». Это значит, что ставки ничем не ограничены, а если проиграешь все фишки, можно купить еще. Мне это на руку.
За столом собралась разношерстная компания: два пожилых корейца, молодая девушка-кореянка и три игрока в разной стадии лудомании – толстый уверенный в себе чиновник, нервный тип в черной водолазке неопределенного возраста и хмурый эмоциональный кавказец лет тридцати.
В первый раздаточный круг я снова прикидываюсь новичком. Раздача за раздачей упорно ставлю при любой карте, отвечаю и всегда участвую в финальном вскрытии, чтобы засветить, с какими слабыми руками я играю. Генка хватается за голову, наблюдая за тем, как утекают наши деньги, но мне не до его страданий – голова забита цифрами, раскладами и просчетами.
Стартовые две тысячи улетают быстро, и я лезу в бумажник, чтобы купить фишки на остатки денег. Пожилые корейцы переглядываются, а кавказец криво ухмыляется. Все они видят во мне «рыбу», то есть слабого, плохого игрока, который благодаря своей манере игры обещает им хорошую прибыль. Те копеечные ставки, на которые мы играем – это только начало, потому что каждый из них знает – никто не будет в силах встать из-за стола, пока не проиграет все, что есть при нем, или пока не обыграет всех. Как объяснял Генка, правила приличия не позволяют уйти, выиграв крупную сумму, надо дать шанс партнерам отыграться. Впрочем, покинуть игру в любой момент не мешает ничего, кроме страсти продолжить игру.
Обменяв последние деньги – почти три тысячи рублей – на фишки, я начинаю играть нормально.
Парой «троек» я бью пару «двоек» кавказца, чем половиню его банк-ролл. Шесть тысяч.
Пришедшая на «ривере» «дама» дает мне старший «стрит», и девушка-кореянка, сбросив «стрит» младше, теряет все свои фишки, однако тут же докупается еще на десять тысяч. Почти двенадцать тысяч.
До цели остается всего пара тонн рублей, и отсюда можно уходить. Но совсем без карманных денег оставаться нельзя – то же такси, перекусить, да и вообще, и я решаю добить банк до двадцати штук.
Но тут – как отрезает! Мне не приходит ничего, но чтобы поддерживать имидж безбашенного картежника, мне приходится понемногу сливать свои фишки. Восемь тысяч.
Генка вовсю использует бесплатность прохладительных напитков и, нервничая, выпивает уже литра два колы. Его счетчик дебафа лудомании обновляется ежеминутно, и я понимаю, чтобы он слез с этого, ему даже на чужую игру смотреть нельзя.