— Уверяю вас, такое больше не повторится.
— Что случилось с вашим произношением?
С произношением? Ноубл на мгновение растерялся.
— Я поехал в колледж. Помните? Вы должны помнить. Ваш папочка оплатил почти всю мою учебу.
Это была не совсем правда. Тревор заплатил только за год, а потом Ноубла призвали в армию. А когда он вернулся, то уже собственным тяжелым физическим трудом оплатил свою степень.
— Но, как скажет вам ваш друг Кассиус Рид, черного кобеля не отмоешь добела. Просто забавно иногда вспоминать добрые старые деньки.
Проклятие, ничего себе извинение!
— Ноубл, вы не знаете, такая я или не такая. — Ее милое личико побледнело. — Вообще-то за последние годы я несколько раз побывала в Скалистых горах. Я два месяца пробыла с дядей Милтоном в районе дюн.
— Вы шутите.
— Нет. Еще я провела сезон на Амазонке. Я… я видела столько всего захватывающего. Я очень надеюсь, что когда-нибудь у меня будет возможность увидеть еще больше. — Она говорила очень мечтательно, а заметив его выражение, улыбнулась. — Не смотрите так изумленно. Вы, наверное, помните, что я никогда не любила жить в городе.
— Это правда. — Расслабившись, Ноубл слегка откинулся на стуле. — Вы всегда уговаривали меня поставить для вас палатку в Центральном парке.
— Но вы этого так и не сделали. — Венис улыбнулась. — Полагаю, никто вам и не позволил бы.
— Причина в том, что я понятия не имел, как ставить палатку, — усмехнулся Ноубл.
— Вы шутите. — У нее в глазах вспыхнули искорки.
— Клянусь, это правда. — Он поднял руку. — Подумайте сами, Венис. Я был шестнадцатилетним подростком из Нижнего Ист-Сайда. Откуда, по-вашему, я мог знать, как ставить палатку?
— Но вы всегда говорили, что, до того как ваш отец ушел на Крымскую войну, ваша семья жила на небольшой ферме в Северной Ирландии.
— Верно. Но мне было четыре года, Венис. Через год после смерти отца мы уехали. До того как мы перебрались в Америку, я не ставил палаток.
— Почему вы мне не сказали?
— Чтобы лишиться пьедестала, на который вы меня водрузили? Вряд ли это приятно, — фыркнул он. — Мне больше нравилось быть идолом.
— Обманщик! — рассмеялась Венис.
— Да. Знаете, к поклонению быстро привыкаешь.
— Гм-м…
— Вы боготворили землю, по которой я ходил. — За последние десять лет у Венис появились ямочки на щеках, самые соблазнительные на свете, и Ноубл задумался, сколько еще мужчин считают так же. — Но к этому времени вы, вероятно, гораздо больше привыкли быть объектом поклонения. Простите. — Ноубл почувствовал себя мерзавцем, заметив, как поблекла ее улыбка. — Я не хотел, чтобы это прозвучало так, как прозвучало.
— И вы простите меня, — тихо сказала Венис.
Ноубл в замешательстве вскинул голову:
— Простите, если мое вчерашнее поведение заставило вас поверить, что я… ну, вы понимаете.
Ноубл не пришел на помощь, не желая облегчать ее задачу.
— Моя оценка вашей внешности, — Венис перевела дух, — вырвалась самопроизвольно. Никогда прежде со мной не случалось ничего подобного. Можете быть совершенно спокойны, впредь я буду делать что-либо лишь после тщательного взвешивания.
Слова обрушились потоком, и Ноубл усмехнулся в ответ на ее яростное самобичевание:
— Очень сомневаюсь, что Венис Лейланд, которую я знал, когда-нибудь сможет удержаться и не сделать того, что ей хочется.
— Я говорю правду, Ноубл. Я привыкла давать обещания, которые могу выполнить. — Она прикусила губу. — Простите, я не хотела касаться этой темы.
Ему понадобилось время, чтобы понять, что Венис имеет в виду обещание, которое он нарушил десять лет назад. В первый раз Ноубл осознал, каким страшным предательством, должно быть, оказался для Венис его отъезд.
Он был уверен, что Венис не знала всех обстоятельств.
Потянувшись через стол, Венис накрыла рукой его руку. Это казалось так бесхитростно, так невинно, но от одного простого прикосновения вверх по его руке пробежал электрический разряд, вызвав покалывание… Нет, в этом не было ничего невинного.
— Давайте просто забудем вчерашнюю ночь, хорошо? — предложила она.
«Да, конечно, — подумал Ноубл, — забудем, как вы прижимались к моей груди, как открывался ваш рот…» Он выдернул свою руку из-под руки Венис и увидел, как ее шелковистая кожа побледнела еще сильнее.
Венис решила, что ему противно ее прикосновение! Смешно! Ему хотелось схватить ее со стула, отнести в свою комнату и… «Прошу, Господи, заставь ее что-нибудь сказать, что угодно, чтобы только мои мысли направились по другому пути!»
Ее веки задрожали, и грустная улыбка изогнула красивые губы.
— Чем вы занимаетесь, Ноубл? — спросила Венис, стараясь сохранить беспечный тон.
— То одним, то другим. Главным образом исследованием.
— Исследованием. — Она ободряюще кивнула: — Звучит заманчиво.
Он нахмурился, почувствовав в ее словах какую-то неуверенность.
— В нем есть свои прелести.
— А как вы поживаете, Ноубл?
— Великолепно. Замечательно. Лучше быть не может.
— Рада это слышать.
Она ему не верит! Сомнение таилось в ее притворной улыбке, в этом чересчур искреннем тоне.
Она что, думает; если человек не добился того, чего добился ее отец, который, сидя в своем особняке на Парк-авеню, изображает из себя правителя мира, то он неудачник?
— Я… гм-м…
Ноубл смотрел на нее в изумлении: Венис нервничала, как кошка, переходящая через ручей.
— Интересно. Гм-м… Ноубл. — Она в притворном отчаянии наморщила лоб. — У меня трудности.
— Какие? — Он весь превратился во внимание.
— О, ничего такого уж ужасного, но вы могли бы помочь мне! Понимаете, если я хочу что-то сделать для этого города, мне нужно поговорить с дядей.
— Почему Сэлвидж так важен для вас, Венис?
— Я говорила вам.
— И это все? — с подозрением спросил Ноубл. — Вы просто чувствуете ответственность?
— Хотите правду?
— Да.
— У меня много денег, Ноубл, но нет уважения членов правления Фонда. Мне наплевать, что пишет обо мне желтая пресса, но те статьи подорвали веру в меня. Особенно когда мой отец…
— Значит, все еще пытаетесь доказать Тревору, что вы не пустышка? — перебил ее Ноубл, не желая слушать дальше. Каждое слово только подтверждало, как далеки они друг от друга.
— Вы не понимаете.
— Прекрасно понимаю. Берете захудалый городишко и смотрите, можно ли сделать его лучше. — Это все равно как взять мальчишку из трущоб и посмотреть, можно ли обучить его греческому и латыни.
— И вы можете помочь мне, — кивнув, продолжала Венис. — Никто в Сэлвидже не хочет, чтобы я нашла бухгалтерские книги моего дяди, поэтому я должна найти самого дядю. Вы только что говорили, что знаете здешние горы. — Она сделала глубокий вдох. — Я хотела бы нанять вас, чтобы вы отвели меня к нему. Разумеется, я хорошо заплачу вам зато, что вы потратите свое драгоценное время…
Ноубл почувствовал, как у него от изумления открывается рот. Венис подняла руку, чтобы Ноубл не перебивал ее, но ей не стоило волноваться: он чувствовал себя сраженным и не мог произнести ни слова.
— Я открою для вас счет, и вы сможете заказать все, что вам нужно, от моего имени. И прошу вас, — чуть Мягче добавила она, — воспользуйтесь возможностью купить себе несколько новых рубашек.
Ноубл молча смотрел на нее. Венис предлагала ему милостыню! Своенравная, высокомерная маленькая благодетельница человечества!
— Разумеется, это сверх вашей оплаты, — поспешно добавила она.
Он полностью лишился дара речи, но попытался еще раз:
— Предполагается, что это бальзам для моего самолюбия?
Венис в растерянности смотрела на него.
— Послушайте, Венис, мне не нужна ни ваша милостыня, ни ваша работа, ни ваша благосклонность. И я совершенно уверен, что уж точно не имею ни малейшего желания помогать вам завоевывать расположение вашего папочки.
— У меня и в мыслях не было оскорбить вас.
— Тем не менее вы это сделали! Я не какой-то жалкий бездомный бродяга. «Исследование» — это не иносказательное определение бесцельного блуждания по горам! — рявкнул Ноубл.
— Нет?
Ее удивление только усилило его негодование.
— Нет!
— Простите, что я неправильно поняла. — В голосе Венис не чувствовалось сожаления. Она была довольна! — Но вы не должны так расстраиваться. Судя по тому, как вы одеты, я сделала заключение, что вы разминулись со своей удачей.
— Я не расстроен.
— Я понимаю, задета ваша гордость, — тем же сострадательным тоном сказала она.
— Моя гордость не задета!
— Хорошо. Я знаю, какие чувства возникают, когда люди думают о вас самое плохое.
— Полагаю, это вам хорошо известно.
— Что вы сказали? — Ее тон лишился своей мягкости. Это замечательно.
— Тим говорит, что вас вышвырнули из Нью-Йорка. Поэтому вы решили, что во время каникул можно разыграть спектакль для несчастной зловонной дыры и жалкого бродяги. Ведь это так?.
— Меня не вышвыривали из Нью-Йорка!
— Ха! Тогда почему бы вам просто не вернуться обратно со следующим поездом? Вы могли бы субботним вечером сидеть у «Дельмонико» с каким-нибудь шалопаем, пускающим слюни над вашей рукой.
— О-о! — вырвалось у Венис, и на этот раз Ноубл услышал, как собственное чувство оскорбленного достоинства эхом отозвалось в ее ставшем резким тоне. — Для меня это важно!
Венис понадобилось время только на то, чтобы у нее сложилась определенная мысль, а затем ее глаза наполнились слезами, которые скатились на нижние ресницы и медленно заскользили по щекам — не много, всего два или три влажных следа. Впрочем, этого должно было быть вполне достаточно, чтобы дать Ноублу понять, какой несчастной делает ее его тупое, упрямое, неуважительное поведение, — вполне достаточно, чтобы вынудить его делать то, что ей нужно.
Венис заставила задрожать свои губы и, протянув руку, накрыла пальцы, Ноубла. Заглянув в глубину его глаз, она на секунду задержала взгляд, чтобы усилить воздействие, а затем срывающимся голосом прошептала: