На позициях 63-го стрелкового корпуса, обороняющего Бобруйский плацдарм, значительно беспокойнее. Не имея перед собой водной преграды и чувствуя, что они имеют дело с необстрелянным контингентом, немцы ведут себя значительно активнее. Время от времени на линии соприкосновения случаются ожесточенные атаки, сопровождаемые массированными артиллерийскими обстрелами. Правда, при этом и бойцы генерал-лейтенанта Петровского, благодаря такой активности противника, тоже довольно быстро учатся воевать. За них играет то, что с тех пор как в небе появились белые защитники, железные дороги на советской стороне фронта функционируют бесперебойно и все необходимое подвозится к фронту вовремя и в нужном объеме. Зато активность фашистских войск сдерживает до сих пор не функционирующий минский железнодорожный узел. Ведь потраченные во время лихих атак боеприпасы требуется восполнять, а возможности поставок автотранспортом весьма ограничены и ведут к значительным потерям.
В лесах между Бобруйском и Минском бродят не только группы окруженцев, стремящихся выйти к своим, но и разведывательно-диверсионные отряды, сформированные из личного состава четвертого воздушно-десантного корпуса, ранее дислоцированного в поселке Пуховичи. Ватила Бе посчитала нерациональным использовать в качестве обычной пехоты эти четыре тысячи элитных бойцов, к тому же не имеющих тяжелого вооружения. И вот теперь сталинские десантники работают харонами для снабженцев вермахта, каждый день переправляя на тот свет по нескольку десятков жирных германских тыловиков. Тем более что перед войной для охраны коммуникаций на группу армий выделялась всего одна охранная дивизия, а в условиях суровой советско-имперской действительности, когда леса полны людьми, желающими сделать больно немецким солдатам, это все равно что попытаться натянуть презерватив даже не на глобус, а на нервного дикобраза.
Короткие очереди из ручных пехотных пулеметов и автоматов Дегтярева, частый перестук выстрелов из самозарядок Симонова, глухое баханье разрывающихся ручных гранат – и еще одна колонна снабжения, поставляющая в передовые части топливо, боеприпасы и продовольствие, превращается в ряд обугленных автомобильных остовов. Иногда, ради разнообразия, используются фугасы направленного действия с готовыми поражающими элементами – очень полезные, если охранение колонны возглавляет, например, легкий танк, вроде двухбашенного пулеметного Pz-1, за которым следует несколько грузовиков с пехотой. После взрыва фугаса пулеметная танкетка становится похожей на поломанную детскую игрушку, а первые два грузовика в колоне вместе с содержимым и вовсе сметает с дороги взрывной волной и роем поражающих элементов. Потом из леса выходят фигуры, одетые в десантные камуфляжные комбинезоны, и без всякой жалости добивают выживших солдат и офицеров, не оставляя живых свидетелей. Иногда под такую раздачу попадают штабные колонны – и вот тогда немцам становится по-настоящему больно. Особенно в том случае, если на месте разгрома колонны недосчитаются трупа высокопоставленного офицера или, не дай Бог, генерала. Хотя, как раз таки Бог в этой войне отнюдь не на немецкой стороне, чтобы там ни было написано на пряжках немецких солдатских ремней[61].
Нет ничего хуже, чем попасть в плен к большевикам, считают в вермахте. Возможно, в чем-то они и правы, потому что для мертвых земной путь и сопутствующие ему мучения уже закончены, а для попавших в плен немцев все самое ужасное только начинается. Ну не могут рассчитывать ни на какое снисхождение солдаты и офицеры армии, вероломно напавшей на своего противника без объявления войны и не соблюдающей правила обращения с военнопленными. Впрочем, германские солдаты в качестве пленных никого не интересуют, особенно во время зафронтовых операций. Пулю в голову, смертный жетон и солдатскую книжку забрать – и готов еще один безымянный труп, компост для удобрения белорусских полей (впрочем, в Прибалтике и на Украине творится то же самое). Око за око, зуб, за зуб, смерть за смерть.
На той стороне фронта считается, что это действует ужасный ОСНАЗ НКВД, состоящий исключительно из большевистских фанатиков, за безжалостность получивших прозвище «мясники». А на самом деле в немецких тылах озоруют всего лишь советские десантники, наскоро натасканные инструкторами (большими пакостниками и выдумщиками) из егерской роты Вуйкозара Пекоца. А остальное – те сами, сами, сами. Жалости к захватчикам у советских бойцов нет, никто немцев на советскую землю не звал. Поэтому и истребляют фашистов безо всякой пощады. Нет среди них невинных, все мазаны одними миром. О том, что они тоже рабочие и крестьяне и то что некоторые из них во время последних выборов в еще в Веймарской Германии в 1932 году голосовали за коммунистов и социалистов, немецкие солдаты вспомнят не раньше, чем Красная Армия начнет замыкать вокруг них котлы на сотни тысяч голов, а еще лучше – клиньями несокрушимых танковых армий ворвется на территорию Третьего Рейха. Но когда дело будет сделано – кому оно тогда будет нужно, это запоздалое раскаяние людей, руки которых оказались по локоть измазаны в крови невинных. Поэтому нет им сейчас ни пощады, ни снисхождения, а только жестокая и справедливая расправа.
В этой ледяной рассудочной жестокости генералу армии Жукову чудится что-то нечеловеческое, специфически темноэйджеловское, отрицающее возможность компромиссов, полутонов и частных случаев. Тотальная война на полное истребление противника: если враг не сдается, то его уничтожают. Особенно хорошо это заметно в 13-й и 4-й армиях, бойцы и командиры которых достаточно долго воевали бок о бок с имперской штурмовой пехотой. И ведь маршевое пополнение[62], которое сейчас широким потоком поступает к Рокоссовскому и Болдину, быстро переймет привычки и повадки ветеранов приграничного сражения, тем более что по приказу Ставки Верховного Главнокомандования[63] на пополнение бывших зафронтовых армейских групп направлялись маршевые роты, сформированные из призванных по мобилизации бойцов и командиров, имеющих боевой опыт в сражениях на Халкин-Голе и во время Зимней войны[64], а также лучших из военнослужащих срочной службы.
Жуков предположил, что после выполнения задачи по сдерживанию противника перед основным рубежом обороны Западного фронта обе эти армии особого назначения по приказу Ставки отойдут за рубеж обороны по Днепру, занимаемый нынче 21-й армией генерала Кузнецова. После этого, они, скорее всего, будут выведены из оперативного подчинения Западного фронта и направлены для решения задач стратегического характера на других участках фронта. Такая же судьба должна постичь оперативную группу войск полковника Крейзера (которому уже недолго оставаться полковником), сводные мотоброневые отряды полковника Лизюкова и генерал-майора Борзилова, а также некоторые другие части и соединения, отличившиеся в сражении с врагом.
Все они, показавшие, что немцу можно вполне успешно сопротивляться, при первой же возможности переходя в сокрушительные контратаки с разгромным итогом, будут изъяты из состава фронта и направлены для решения стратегических задач. Быть может, они понадобятся для организации контрнаступления, а быть может, для парирования следующей попытки вражеского прорыва, которую германское командование неизбежно предпримет, как только накопит очередную порцию свежих сил. По-другому никак быть не может. У германского генералитета просто нет иного выхода. Бешеная кобыла, на которую они вскочили, должна скакать, а иначе, если фронт не будет двигаться ни туда ни сюда – позиционный тупик, с прошлой Великой Войны, являющаяся для германских генералов синонимом поражения.
Даже дойдя до Днепра и Западной Двины в Белоруссии и Прибалтике, а также до старой границы на Украине, немцы нанесли слишком незначительный ущерб советской экономике. С каждым днем советские заводы, перешедшие на круглосуточный режим работы, увеличивают выпуск танков, самолетов, пушек и прочего вооружения, выплавку стали и производство горюче-смазочных материалов. Германское наступление не сумело достать СССР до его сердца в Москве, не смогло оно привести и к критическому ущербу для советской экономики. Вместо ушедших на фронт рабочих к станкам и механизмам встают их жены и дети и выпуск военной продукции только увеличивается. В то же время должно быть понятно, что никакого мира или хотя бы перемирия, между коммунизмом и нацизмом быть не может. Это война насмерть. Победитель в ней надеется править миром, а побежденный должен будет умереть. Поэтому новая попытка прорыва неизбежна, и произойти она должна на относительно узком фронте на московском направлении. На московском только потому, что любая другая цель не обеспечит Третьему Рейху не только победы, но и банального выживания. И вот как раз в момент купирования вражеского прорыва и пригодятся прошедшие закалку огнем части и соединения особого назначения.
* * *
23 июля 1941 года, около полудня. Минск. Гауптштрассе[65](улица Советская), дом 18, Штаб группы армий «Центр».
Командующий генерал-фельдмаршал Федор фон Бок
Русские оставили здание, в котором у них поначалу размещался штаб белорусского округа, а потом штаб обороны Минска в почти неповрежденном состоянии. Сожженные секретные бумаги, которыми топили камины, и поломанная мебель при этом не в счет. Боя за этот дом не было, не то что в других местах, потому что большевистское командование заблаговременно дало приказ идти на прорыв. Германские саперы целую неделю обследовали здание, обезвредили несколько заложенных фугасов и вынесли вердикт о его полной безопасности, после чего по адресу Гауптштрассе 18 въехал штаб группы армий «Центр», а Федор фон Бок, разумеется, занял роскошный кабинет командующего, где почти все, за исключением выпотрошенного сейфа, осталось как при прежнем хозяине генерале армии Павлове[66].
Чем дальше развивались события, чем очевиднее становилось, что все предвоенные расчеты, как говорят русские, полетели к собачьим чертям. Кому, как ни ему, фон Боку, носящему русское имя (потому что половина мужчин его семьи служила прусским королям, а половина – русским императорам), не знать сложной и противоречивой русской души. Но, видимо, еще лучше эту загадочную душу знают и понимают пришельцы из бездны, ведь у них с легкостью получается манипулировать огромными массами русских солдат, вкладывая в их души свою неистовую ярость. Но все это неправильно! С детства Федор фон Бок знает, что русский мужик добр, ленив, любит сперва выпить, а потом, утирая слезу, петь протяжные жалостливые песни… И только иногда, когда он уж очень сильно разозлится, он сначала медленно запрягает, а потом широко размахивается своей правой рукой – и уже тогда летят клочки по закоулочкам.