А потом она стремительно приблизилась ко мне – и сладкий дурман, источаемый ею, окончательно лишил меня всяческой воли к сопротивлению. Он лишил меня также и всяческих сомнений, и я испытал облегчение и блаженство. Странным образом мои мысли потекли совсем не в том направлении, что раньше: теперь мне казалось, что я выполняю важное дело, даря ей свое семя… Прикасаясь к ней, проникая в нее, я наполнялся благостным осознанием того, что вношу часть себя во что-то необычайно великое… Что это было – колдовство или природное свойство этих удивительных представительниц серой расы? Не знаю. Но мне было хорошо. Лаская ее, я ощущал себя сильным, могущественным, бессмертным… Да, краем сознания я понимал, что после, возможно, вернутся мои прежние мысли о том, что меня использовали, но сейчас мне было все равно… Она извивалась в моих объятиях, она сладко стонала; и я знал, что доставляю ей истинное удовольствие. Это было главным. А все остальное… В конце концов, почему бы мне и вправду не подарить ей ребенка? Ведь я же смогу видеться с ним?
Я что-то шептал ей в неистовстве страсти; она была упругой и податливой, гладкой, сильной. И вправду в ней было что-то от “самки”. Ее раскованность, ее непосредственность… Она ничем не сдерживала свой порыв страсти. Все то, что для нас, обычных людей, было покрыто пологом стыдливости, для нее было здоровым и естественным. Сливаясь с ней своим телом, я в мучительной неге осознавал, что никогда не будет у меня больше такой женщины… И мне хотелось удержать ее, эту сладкую Ватилу, хотелось сделать ее своей и познать ее не только с плотской стороны… И все это было так неисполнимо, так несбыточно, что наполняло мое сердце отчаянной, но в то же время светлой тоской, и я на пределе счастья проживал каждое мгновение близости с ней… Она стала для меня неизгладимо ярким впечатлением, перевернула мой мир. Практичная, деловитая Ватила… Она оказалась горячей, страстной, и для меня уже ничего не значили ее слова о “детеныше”, после нашего соития я просто не мог не чувствовать, что между нами есть все же нечто большее, чем просто передача “генетического материала”…
* * *
30 июля 1941 года, около полудня. Лесной массив под Минском. Полевой штаб группы армий «Центр».
Присутствуют:
Командующий группой армий «Центр» – генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге;
Командующий 9-й армией – генерал-полковник Адольф Штраус;
Командующий 2-й армией – генерал-полковник Максимиллиан Вейхс;
И.О. командующего 4-й армией – генерал от пехоты Готхард Хайнрици;
Командующий 3-й панцергруппой – генерал-полковник Герман Гот.
– Итак, господа… – Новоиспеченный командующий группой армий «Центр» обвел внимательным взглядом командующих армиями. – Обстановка на настоящий день такова, что ОКХ и лично фюрер требуют от нас немедленного продолжения наступления, в то время как наступать мы не можем. Войска потрепаны после месяца непрерывных боев и нуждаются в пополнении людьми, техникой и боеприпасами. В то же время к войскам большевиков из глубины России непрерывным потоком подходят подкрепления. В ходе выполнения задач по плану «Барбаросса», при всех (несомненно, имеющихся) успехах, нам не удалось добиться главного – опередить большевистскую армию в развертывании и сорвать русским проведение мобилизации. Можно сказать, что в данном случае они отделались легким испугом; даже уже попавшая в окружение группировка смогла вырваться из двойных клещей, потеряв лишь половину личного состава и большую часть техники.
– Это полное дерьмо, – прямо по-солдатски высказался генерал Гот, – от моих роликов годными к бою осталась едва треть. Некоторые панцердивизии остались таковыми только на бумаге, ибо в их составе не имеется нынче ни одного панцера. Панцергренадер тоже убыло почти наполовину. Кто сказал, что большевики не умеют воевать? Черт побери! Они так грамотно отходят с рубежа на рубеж, устраивая засады и огрызаясь при малейшей возможности, что мы имеем с этой войны одни потери, а большевистские подвижные группы, не давая разгромить себя, постепенно отходят к основному рубежу обороны. При этом они без всякой жалости бросают свои подбитые и сломавшиеся панцеры устаревших образцов, всеми силами стараясь эвакуировать новейшую технику. А панцер «Клим Ворошилов», когда он исправен, в баках есть солярка, в башне снаряды, а внутри сидит опытный экипаж – это сущее исчадие ада, с которым не сравнятся панцеры французов и англичан.
– Вам, Герман, грех роптать, – тяжело вздохнул генерал Вейхс, – вы еще не сталкивались с самым страшным. Бедолагу Гудериана большевики при поддержке пришельцев и вовсе взяли в плен, предварительно вдребезги разгромив ядро его панцергруппы. Говорят, что в том районе отдельные немецкие солдаты, избежавшие смерти или плена, до сих пор выходят к нашим войскам из лесов, находясь в состоянии нервического шока. Уж такое сильное впечатление на них произвело оружие пришельцев и то, как русские панцеры ехали прямо по поверхности воды, будто по наведенным саперами переправам.
– Если бы не вмешательство этих самых пришельцев с небес, – проворчал генерал Штраус, то все могло пойти совсем по-иному…
– Ваши «если бы», дорогой Адольф, на хлеб не намажешь, – заметил фон Клюге. – В настоящий момент я только излагал реальность, которая дана нам в ощущениях. А она такова, как я сказал. Распоряжения фюрера гонят нас вперед – при том, что сломать большевистскую оборону у нас нет никакой возможности. Слишком велики потери в технике и живой силе, причем не только в боевых частях, но и в тыловых подразделениях. К тому же, железная дорога не будет действовать еще две-три недели, а шоссейные коммуникации находятся под постоянным воздействием бандитов. Из всего этого можно сделать вывод, что готовность к наступлению, при наличии поступления резервов и маршевых пополнений, у нас наступит не раньше чем через месяц, и это еще очень оптимистичная оценка. Что это означает, вы понимаете сами…
– Понимаем, – кивнул генерал Гот. – Теперь фюрер может приказать разорвать план «Барбаросса» на четвертушки, после чего отправить в сортир для употребления по прямому назначению. Больше ни на что эта бумага уже не годна.
– Вот именно, мой добрый Герман, – хмыкнул фельдмаршал фон Клюге, – если смотреть на перспективу в год-два, то войну можно считать уже проигранной. Русская армия сумела провести мобилизацию и перегруппировку, и, как докладывает разведка, с помощью пришельцев избавилась от дураков и предателей. Теперь, имея над вермахтом двойное или даже тройное превосходство, она вполне может потерпеть наши болезненные, но не смертельные удары с полгода или год, дожидаясь, пока войска наберутся опыта. Ну а потом со всеми нами случится то же, что случилось с армией Наполеона, когда он пытался покорить Россию. Наполеон с гвардией едва унес ноги, а его армия осталась гнить в русских лесах и болотах.
Немного помолчав, в полной тишине командующий группой армий «Центр» добавил:
– И тут, как назло, большевики взрывают милейшего фон Бока вместе со всем его штабом, и фюрер приказывает мне принимать после него дела. Не скажу, что это была приятная новость – и не только из-за того, что мне жаль беднягу Федора, а потому, что теперь именно мне отвечать перед фюрером за все то дерьмо, которое тут творят большевики и их покровители. Но сейчас это к делу не относится. Сейчас важно решить, что нам докладывать в Ставку командования сухопутных войск и самому фюреру, а также то, какие меры по исправлению ситуации мы должны предпринять, чтобы избежать, или хотя бы отложить, самое худшее.
– Оттянуть конец мы сможем, – каркнул со своего места генерал Хайнрици, – а вот избежать его – нет. Не нам, смертным, тягаться с силой, которая согнала с неба люфтваффе, будто стаю надоедливой мошкары. Но фюреру этого докладывать не надо, потому что тогда он пришлет сюда командовать своих остолопов из СС, которые и без вмешательства пришельцев проиграют русским все сражения. Фюреру и в Ставку ОКХ необходимо доложить, что для подготовки нового наступления необходим ровно месяц и что неподготовленное наступление может окончиться катастрофой.
– В нынешних условиях, – заметил генерал Вейхс, – катастрофой может закончиться даже подготовленное наступление. Ведь никто из нас ни в малейшей степени не знает, какие еще джокеры припрятаны в рукавах у пришельцев и насколько хорошо большевику успеют обучить свои войска. Если большевики сумеют окружить и разгромить оторвавшуюся от пехоты подвижную группировку (точно так же, как был разгромлен бедняга Гудериан) то нас ждет очередной эпический провал, который станет началом быстрого конца, который наступит уже в самом ближайшем будущем, а не через год и тем более не через два. Как такие вещи делаются, они уже знают, тактика отработана во время разгрома того же Гудериана и при обороне Минска. Пока одна группировка русских будет ожесточенно сражаться с нашими роликами в районе Смоленска, защищая важный транспортный узел, одно или несколько их подвижных мотопехотных кампфгрупп вклинятся между роликами Германа и нашей пехотой, перехватывая пути снабжения. Чтобы избежать такого исхода, наши ролики должны либо плестись со скоростью пехоты, утрачивая все свои преимущества, либо пехота не должна отставать подвижных соединений, что невозможно в принципе. К тому же не забывайте, что, имея дело с пришельцами, мы попадаем в ситуацию, когда они, а значит, и большевики, знают о нас почти все, а мы о них почти ничего. В такой ситуации, при наличии у противника резервов и инициативного командующего, любое наступление на Восточном фронте выглядит как неоправданная авантюра.
– У определенных кругов, господа, – сказал фельдмаршал фон Клюге, понизив голос, – имеется веское подозрение, что ефрейтор, напуганный перспективой гибели всего своего любимого детища, решил повернуть войну так, чтобы в ее яростной бойне погиб весь немецкий народ до последнего человека. В Берлине говорят, что после того ужасного авианалета на Вильгельмштрассе пришельцы предъявили ему ультиматум. Или безоговорочная капитуляция с безусловным помилованием тех, кто не замешан в преднамеренных убийствах и истязаниях мирного населения, или война на уничтожение до последнего немецкого солдата. Есть подозрение, что он выбрал войну по