– Безусловно, мы можем гарантировать это, – сказала та, – абсолютно при любом развитии событий. Вот и Борис Михайлович подтвердит вам то же самое.
– Да, – прокашлявшись, сказал маршал Шапошников, – я действительно это подтверждаю. По всем канонам немецкой армии следовало бы перейти к глубокой обороне, но безумец, который решил именовать себя гением, гонит вражеских солдат буквально на верную смерть.
– Ну хорошо, – сказал Верховный Главнокомандующий, – пусть будет по-вашему. Есть мнение, что операцию «Инверсия» необходимо разрешить.
1 сентября 1941 года, утро мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».
Командующий 13-й армией РККА – генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.
Я открыл глаза. На моем лице все еще блуждала улыбка; разум не спешил возвращаться к реальности. Но мой чудесный сон безвозвратно ускользал; я лихорадочно цеплялся за него, мучительно стараясь удержать в памяти запахи, звуки, образы… но греза таяла, оставляя лишь приятное послевкусие и несколько особенно ярких впечатлений. Наверное, так и должно было быть… Ведь люди обычно забывают свои счастливые сны; но какая-то часть мозга, очевидно, их все же запечатлевает, и в событиях последующего дня мы слышим отзвук тех мыслей и чувств, что были даны нам в сновидении, и под их действием совершаем наши поступки… я неоднократно замечал такое и раньше.
Вот и теперь первое, что я ощутил, было предвкушение какой-то радости, состояние приподнятости. Подобное со мной не случалось уже давно… Так бывало лишь тогда, когда мне удавалось хорошо выспаться и меня не угнетали тяжелые думы. Кроме того, я заметил явные перемены в своем физическом самочувствии, – впрочем, оба аспекта моего состояния были взаимосвязаны. Ах да – ведь мне провели, как они это называют… стабилизацию, призванную избавить меня от усталости. Чего уж там и говорить – я и вправду чувствовал себя словно заново родившимся: молодым, сильным, полным энергии, с ясными мыслями. Каждую клеточку моего тела наполняла удивительная легкость.
Тихий щелчок – и крышка моего саркофага стала медленно и бесшумно подниматься. И вот я уже могу лицезреть товарища Иртаз Далер, которая смотрит на меня с выражением лукавого самодовольства – мол, ну как, не ожидали, товарищ генерал-лейтенант? так-то, высокие технологии, понимаешь, не хухры-мухры…
– Как вы чувствуете себя, товарищ Рокоссовский? – спрашивает она, глядя на меня сверху вниз. В ее глазах я замечаю явное удовлетворение – видимо, результат ее работы ей очевиден.
– Отлично! – бодро отвечаю я.
– Можете выйти из камеры, – произносит товарищ Иртаз и отступает в сторону.
Я поднимаюсь и выхожу из саркофага, успевая про себя отметить, что получается это у меня очень ловко. Уже одно это несложное действие убеждает меня в том, что мое физическое состояние не просто «стабилизировано», и порядком улучшено, словно мое тело сорокапятилетнего мужчины поменяли на тело юноши-спортсмена, которому едва исполнилось двадцать лет. Но до чего же приятное чувство!
Ступив ногами на пол, я с удовольствием, со знанием дела потягиваюсь… после чего замечаю, что товарищ Иртаз с улыбкой смотрит на меня. И тут я обращаю внимание, что на мне надеты лишь белая майка и такие же белые кальсоны… Именно в этот комплект меня попросили облачиться перед тем как я лягу в саркофаг.
Мне становится неловко. Доктор Иртаз, очевидно, заметив мое смущение, отводит от меня глаза и, кивая на блестящий шкаф, говорит:
– Возьмите свою одежду вон там…
Пока я одеваюсь в тщательно выстиранную и выглаженную, пахнущую свежестью генеральскую форму, она задает мне разные вопросы, касающиеся моего самочувствия. Я стараюсь отвечать ей по возможности подробно и по ходу этого опроса понимаю, что все прошло, как говорят техники, штатно. Я скинул со своих плеч примерно четверть века и теперь полностью готов к предстоящей работе.
– Ну что ж, – говорит наконец товарищ Иртаз, – теперь ваш организм настроен на оптимум и вы можете продолжить свою деятельность во славу нашей общей родины. – И она сухо улыбается.
– Готов к труду и обороне! – шутливо козыряю я, выходя из-за дверцы шкафа в полном облачении советского генерала.
Доктор Иртаз, оглядев меня с ног до головы, удовлетворенно хмыкает – совсем поземному, по-человечески.
Я смотрю на свое отражение в стенке шкафа – а его, оказывается, вполне можно использовать как зеркало. С трудом удерживаюсь от желания приблизиться к отражающей поверхности и подробней разглядеть свое помолодевшее лицо, но как-то стыдно перед дамой – не красна же я девица, в конце концов… Однако пани доктор переводит свой взгляд на экран о стоящего на ее столе прибора, так что я все-таки уделяю чуть больше внимания своему отражению… и оно мне определенно нравится. Приглаживаю рукой волосы. Улыбаюсь и украдкой подмигиваю сам себе.
– Вы свободны, товарищ Рокоссовский, – слышу я голос доктора. – Всего вам доброго, желаю приятно провести остаток вашего отпуска на нашем корабле…
Мне показалось или в ее быстром взгляде промелькнула лукавинка? Да, впрочем, неважно. Я смотрю на часы и вижу, что из отпущенных мне тридцати шести часов отпуска я истратил только двадцать. Времени осталось не так уж и много, но в то же время вполне достаточно для того, чтобы решить для себя несколько важных личных вопросов…
– Благодарю вас, товарищ Иртаз, – говорю я, берясь за ручку двери, чтобы покинуть кабинет.
Та кивает в ответ и – на этот раз мне точно не показалось – подмигивает мне… И снова погружается в загадочные манипуляции с блестящим прибором.
А за дверью меня уже ждала моя прекрасная инопланетянка… На ней было надето нечто легкое и светлое, вроде короткой греческой туники или, как это называется у буржуев, «пеньюара»… И тут я вспомнил, что в доимперское время темные эйджел разгуливали по своим кораблям совсем голышом, – от этих мыслей у меня на щеках, кажется, выступила краска. Тем временем, пани Ватила подошла ко мне, покачивая бедрами, и оглядела с ног до головы довольным, сияющим взглядом. От нее веяло чем-то знакомым, каким-то дивным ароматом… И в этот момент я отчетливо вспомнил фрагмент своего сна, как сидел рядом с ней там, на берегу неведомого, несуществующего моря. Сейчас мною владело примерно то же чувство…
А она осторожно взяла меня за руку и повела по длинным блестящим коридорам, и я не спрашивал ее ни о чем, а только любовался ее гибкой спиной, волосами, струящимися по плечам, ее плавной походкой пантеры. Моя женщина… Все то время, пока она молча вела меня, я был сосредоточен на собственных ощущениях по отношению к ней, моей Ватиле. Странно: хоть мы не произнесли ни слова, обоим было понятно, что в наших отношениях многое изменилось. Сейчас между нами был глубокий контакт. Это напоминало волшебство… Впрочем, в любви и должна быть некоторая доля волшебства. Разве не чудо, когда двое людей оказываются связаны незримой нитью? Когда им не нужно слов, чтобы поведать о своих чувствах? Когда достаточно просто молчать и держать друг друга за руки, испытывая при этом чистую, наивысшую радость, доступную не многим…
И вот мы оказались в ее каюте, где скрытые источники света источали слабое, сумеречное свечение. Я отметил, что мне здесь уютно и хорошо, хотя и убранство этого помещения было непривычно моему человеческому взгляду. Мы остановились посередине каюты. И вновь отчетливо вспомнился мой сон в саркофаге… Мой внутренний взор видел не стены маленькой каюты, а поблескивающее море, звездное небо. Казалось, что я слышу шелест набегающих на берег волн. Сладостное наваждение…
Мы присели на ложе; при этом она не отнимала своей руки. С замиранием сердца я понял, что знаю, что будет дальше…
Она приложила мою ладонь к своему животу.
– Ты чувствуешь его? – тихо спросила она.
Я чувствовал. Это трудно объяснить, но моя ладонь воспринимала едва уловимые импульсы. Странно это было и необычно, но так удивительно и прекрасно…
– Ватила, дорогая моя… – прошептал я; мой голос срывался от давно забытой нежности. – Я люблю тебя… слышишь… люблю…
Теперь это была реальность. Ее каюта, ее постель… Наваждение сна исчезло, опустившись в глубины сознания, но отголоски его вносили в происходящее особенную нотку – чего-то мистического, сказочного…
Все было не так, как в ТОТ раз. Ей больше не нужно было использовать приемы обольщения. Я и без того желал ее, и мне было легко на этот раз, ведь я не испытывал уже никаких сомнений. Я шептал ей в ушко нежные слова – и она вся таяла и млела в моих руках, и отзывалась на ласки горячо и страстно, со всем пылом любви… Неужели она тоже любит меня? Я не стану спрашивать ее об этом. Об этом не спрашивают. Это просто понимают однажды… И как только я буду уверен в том, что она отвечает мне взаимностью, я сделаю ей предложение. Впрочем, что я говорю… Я уже сейчас в этом уверен. Значит, пора… Только как это сделать – в смысле позвать замуж? Наверное, это нужно сделать каким-то нестандартным способом… Но что-то ничего не идет мне в голову… Эх… А ведь тянуть не стоит. Как же быть?
Но затруднение мое разрешилось самым неожиданным образом. Когда мы, уставшие и счастливые, просто лежали, обнявшись, на прохладных простынях, она вдруг совершенно буднично, – так, словно все было давно нами решено, – спросила:
– А у нас с тобой будет настоящая свадьба?
Я так растерялся от неожиданности, что не нашел ничего лучше как пробормотать:
– То есть… что значит «настоящая свадьба»?
– Ну, как у вас, у хумансов… Я слышала, что что у вас очень красивые свадебные обычаи…
Некоторое время я потрясенно молчал. А она ждала. Ждала моего ответа, перебирая тонкими пальчиками по моей груди и губами прикасаясь к моему плечу. Такая милая, непосредственная, моя малышка, сладкая Ватила… Как глупо, что я не первый заговорил с тобой об этом… Впрочем, сами наши отношения в каком-то смысле ломают шаблоны, причем с обеих сторон, так почему меня должна волновать глупая условность… Главное, что я готов. Готов стать мужем этой инопланетянки.