Адольф Гитлер, доставленный под конвоем в кабинет советского вождя, выглядел как обезьяна, которую фотограф вывел на набережную курортного города для того, чтобы с ней фотографировалась почтеннейшая публика. Сходства добавлял ошейник принуждения, туго охватывающий горло бывшего фюрера германской нации. Любая попытка сопротивления приводила к тому, что ошейник слегка придушивал своего «пациента», сбавляя его гонор до приемлемых величин. Необходимость в таком средстве укрощения возникла потому, что обезьянка-то оказалась бешеная. Едва отойдя от наркоза, плененный вождь страны Германия принялся биться в истерике, кидаться на штурмпехотинок с кулаками (дурацкое занятие) и орать визгливым фальцетом так, что у нормальных людей не выдерживали барабанные перепонки. Пришлось его еще раз обработать ручным парализатором и затем надеть на строптивца ошейник принуждения. То ли дело матроны – хоть светлых, хоть темных эйджел: осознав свое положение, они ведут себя спокойно и покорно, хоть ты их режь на месте, хоть принимай со всеми потрохами в имперский клан.
– Осторожно, товарищ Верховный Главнокомандующий, – сказала Сталину сопровождавшая Гитлера штурмпехотинка, – это животное еще совсем дикое, и поэтому может кусаться.
Вождь прочитал имя на нагрудной табличке бойцыцы штурмовой пехоты, отметил на орденской колодке планки медалей «За Отвагу», а также за Ивацевичи, Минск, и орден Красной Звезды, знак за ранение, а также две неизвестных ему имперских награды, – и усмехнулся в усы. Весьма заслуженная особа, честно заработавшая свое право сопровождать пойманного Гитлера на рандеву с советским вождем.
– Спасибо за предупреждение, товарищ Кая Тим, – благосклонно произнес он, – я буду иметь это в виду. Если бы вы знали, как я хотел посмотреть в глаза этому мерзавцу! Жизненного пространства на востоке ему захотелось, понимаешь… Не знаю, как вообще на востоке, но у нас в Советском Союзе завоевателей ждут только безымянные могилы. Это проверили на своей шкуре Наполеон, Карл Двенадцатый, а также те двунадесять языков стран Антанты, которые двадцать лет назад пытались погреть руки на огне нашей гражданской войны, а убрались прочь не солоно хлебавши…
Гитлер, который слушал все эти речи через приклеенную за ухом таблетку автопереводчика, после этих слов выпучил глаза и заорал придушенным фальцетом.
– Вы воюете нечестно! – бился он в истерике, – вы позвали к себе на помощь космических чудовищ! Если бы не они, то победа обязательно была бы за нашим Тысячелетним Рейхом! Это пришельцы из бездны победили немецких солдат своей неистовой нечеловеческой яростью, а не вы, не вы, славянские недочеловеки! Но и вы тоже станете их жертвой! Я вижу, что мое пророчество в будущем обязательно исполнится – и на Земле останется только одна империя, Империя пришельцев, и вы все будете ее рабами! Будьте вы прокляты… тьфу… хеее…
Последние слова Гитлера утонули в бессильном сипении, ибо ошейник принуждения решил, что его клиент слишком разволновался, и немного его придушил для того, чтобы тот сбросил пар. Тем временем Сталин выслушал перевод и переглянулся сначала с маршалом Шапошниковым и Лаврентием Берия, а потом – со стоявшими тут же каперангом Малининым, Ватилой Бе и Малинче Евксиной. Сегодня был и их день тоже – именно благодаря помощи имперского крейсера война с германским фашизмом закончилась так быстро и с таким оглушительно-неожиданным результатом.
– Вы ошибаетесь, господин бывший рейхсканцлер, – жестко усмехнувшись в усы, ответил советский вождь, – Новая Империя и Советский Союз – это одно нераздельное целое. А скоро неотъемлемой частью этого целого станет и ваша Германия. Те люди, которые подхватили власть, выпавшую из ваших рук, уже готовятся послать к нам делегацию для переговоров о мире и присоединении. Ваше пленение ускорило завершение этой войны и уменьшило число ее жертв, причем сразу с обеих сторон.
– В нашей Империи, – сказала Ватила Бе, – не бывает рабов. Любой разумный, вне зависимости от пола, расы, нации или кланового происхождения, если он может приносить пользу и разделять часть общей ноши, способен занять в структуре общества положение, достойное своих заслуг. Нет у нас ни эллина, ни иудея, ни арийца или славянина, а есть верные и неверные, полезные и ненужные, талантливые и посредственности. И каждому найдется свое достойное место. Но вас это уже не касается, потому что место таким как вы только на свалке истории. А вот народ дейчей, который вы собирались утащить вместе с собой в могилу, еще даст нашей Империи множество упорных бойцов, способных командующих и талантливых инженеров.
Услышав эти слова, Гитлер снова завыл, забился в истерике, не в силах перенести такого унижения от своих главных врагов. Ведь он желал величия и мирового господства исключительно германской нации, и та роль, которая для немцев была определена в Империи, казалась ему ужасной. Он думал, что арийская нация будет главенствовать, а ей предназначили быть равной среди равных…
Добил же его маршал Шапошников.
– С вами, нацистскими ублюдками, – сказал Начальник Генерального Штаба РККА, – возжелавшими наших лесов, полей и скрытых в недрах богатств, мы бы вполне смогли справиться и самостоятельно. Победы вам было не видать ни в каком случае. Товарищ Сталин прав: не такой мы народ, чтобы пасовать перед вражеским нашествием. Просто для этого потребовалось бы значительно больше времени и жертв, принесенных на алтарь Победы. Но это не значит, что мы не благодарны товарищам из Империи, которые пришли и встали с нами в один строй. Мы им очень благодарны и даже, более того, как говорил Киплинг, теперь мы с ними одной крови. После перенесенных вместе испытаний все мы одинаково советские, и все мы имперцы. По-другому никак…
Пока маршал Шапошников говорил, Сталин отметил, что за время более чем двухмесячного пребывания на борту космического крейсера Борис Михайлович стал каким-то другим. И дело тут даже не в разгладившихся морщинах и выпрямившейся спине, скинувшей часть из груза лет. За это время в нем что-то неуловимо изменилось, будто из-под оболочки маршала Советского Союза снова проступил молодцеватый полковник императорского Генерального штаба, чем-то похожий на каперанга Малинина. Вот поставь их рядом – и окажется, что они почти близнецы-братья. В какой-то мере этого следовало ожидать: пришельцы из Империи делают ставку на компетентность, и один из самых компетентных военспецов Красной Армии вписался в их среду на все сто процентов. Никакой угрозы в этом вождь не видел. Когда-то в далекой юности он пошел в революцию для того, чтобы добиваться установления справедливости. И если посмотреть непредвзятым взглядом, Империя, которую стремились воспроизвести на Земле пришельцы, была, быть может, самым справедливым государственным образованием из всех возможных. А внешний лоск при этом тоже был в порядке вещей, ведь он достигался не за счет нищеты угнетенных классов, а за счет ювелирного баланса прав и ответственности… Как сказала ему как-то главный инженер крейсера серая эйджел Ауле Ра: «Любая правильно сконструированная машина должна быть красивой в силу своей целесообразности; не все красивые машины сконструированы правильно, но все правильные – красивы…» Государственно-политических образований это правило касается даже в большей степени, чем космических истребителей и наземных лимузинов.
И напоследок вождь смерил оценивающим взглядом притихшего Гитлера. Мелкий помятый человечишка – и не скажешь, что величайший злодей, задумавший уничтожение миллионов людей, – поникший в результате осознания окончательности своего поражения и весь какой-то увядший. Он уже ничего не хочет и даже не рвется с привязи, потому что пар вышел в свисток и осталась пустая оболочка… можно сказать, живой мертвец, впавший в апатию. Посмотришь на такого – и хочется пойти вымыть руки с мылом.
– Товарищи, – сказал Верховный, – я думаю, что пора заканчивать этот спектакль. Полюбовались вдосталь на живого поверженного врага – и хватит. Пусть товарищ Кая Тим отведет его обратно в клетку. Никаких особенных тайн и секретов это бешеное животное в человеческом облике в себе уже не несет, но осталось еще одно очень нужное и важное дело. Необходимо устроить большой судебный процесс, но не для того, чтобы осудить конкретного Адольфа Алоизовича Гитлера, тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, а чтобы вынести приговор нацистской идеологической платформе, которая объявляет людей изначально правыми или виноватыми только потому, что они родились в рамках определенной нации. При этом обвинять нацистскую партию в совершенных ею преступлениях должны не только жители Советского Союза и оккупированных Германией стран, но и сами немцы. Ведь немецкий народ был первым среди тех, что пали жертвами агрессивной людоедской идеологии нацизма-гитлеризма. В то время как большевики работали над тем, чтобы принести счастье всему человечеству, господин Гитлер и подельники собирались бросить весь мир в адское пекло. Наши ошибки, вызванные тем, что мы блуждали в потемках неизведанного, то и дело претерпевая головокружение от успехов, не идут ни в какое сравнение с преднамеренно преступными планами нацистов, мечтавших о том, что им будет позволено уничтожать целые народы.
– Да, – согласилась со Сталиным Малинче Евксина, – господина Гитлера лучше отсюда убрать, после чего нужно сесть за стол и серьезно обсудить сложившуюся ситуацию. На этом этапе у нас все получилось, теперь нужно подробно расписать последующие шаги. Без тщательного планирования нам не достичь серьезных успехов.
– Поддерживаю, – кивнула Ватила Бе, – давайте уберем отсюда этого скунса и поговорим серьезно.
Остальные возражать не стали, и Кая Тим, взяв Гитлера за шиворот, вывела его из кабинета Верховного Главнокомандующего.
Начиналась вторая часть Марлезонского балета…
Пять минут спустя, там же.
После того как Гитлера вывели прочь, присутствующие расселись вдоль длинного стола для совещаний. Маршал Шапошников, Молотов и Берия – по одну сторону, а каперанг Малинин, Малинче Евксина и Ватила Бе – по другую. Не успели они устроиться и переглянуться, как входная дверь в кабинет снова раскрылась и внутрь вошел… генерал-полковник вермахта Франц Гальдер.