[21], которая возомнила, что имеет над мужчинами власть.
Случилось вот что. Вчера явился днем господин Терещенко. Никого не было дома, мне доложили, я вышла. Увидела, как он поднимается по лестнице в своей бобриковой шубе и цилиндре.
– Здравствуйте, Ирина Александровна!
Я сказала, что отец в министерстве, он кивнул: «Знаю». Достал из кармана ювелирную коробку и подал мне со словами:
– Смею надеяться, мой подарок будет принят благосклонно.
И что в голове у девицы, воспитанной на романах и поэмах? «Наконец-то он решился сделать предложение! Но пусть же помнит, что перед ним княжна и наследница древнего боярского рода. Помучаю его, сделаю удивленный вид. А после, может быть, откажу».
Но, открыв коробку, вместо обручального кольца я увидела серьги и подвеску – впрочем, весьма красивые, кажется, работы Перхина. Александриты, мои любимые камни, большие и чистые. В полумраке они казались серо-зелеными, как его глаза, смотрящие на меня с жадной и нескрываемой похотью.
Примечательно, что он не сказал при этом ни слова, будто был уверен, что я все пойму. Впрочем, я поняла. Но постаралась казаться спокойной и не выдать своих оскорбленных чувств, хотя обида и униженная гордость кипели во мне. Я сообщила мой ответ.
– Сударь, если я говорила, что люблю роскошь и никогда не выйду за человека бедного, это не значит, что теперь я стану принимать подарки от всякого бывшего лавочника.
Он взглянул на меня так, что сделалось страшно.
– Этот лавочник завтра будет держать в руках судьбу империи.
Бог знает, чего мне стоило гордо повернуться и уйти! Мне все казалось, что он бросится на меня, а я не смогу даже закричать, парализованная его ужасным взглядом. В своей комнате я без сил опустилась на постель.
И какое же наказание эта зима – долгая, холодная, страшная! Беспорядки продолжаются с начала февраля. По Невскому все идут военные машины, за ними студенты и курсистки с красными флагами. Стреляют. Кто, в кого? У булочных стоят хвосты, у Исаакия казаки с нагайками. Трамваи не ходят, говорят, рабочие останавливают и отнимают ключи у вожатых, разбивают вагоны. Пишут, что в Кронштадте и Гельсингфорсе убито больше двухсот офицеров. И в Петрограде восстания в полках.
Я решила пока никому не рассказывать про Терещенко, а с ним делать вид, что ничего не произошло. Вера теперь живет в госпитале, мама́ устраивает какие-то благотворительные утренники, я сижу одна дома и зачем-то читаю Метерлинка, который так же тяжел и скучен, как и все происходящее с нами.
Март 1917
Глава 10Князь
Князь Александр Дмитриевич Чернышев до последнего времени почитал себя человеком удачливым. Он рос в любящем доме, женился по страстной любви, вдобавок получив за невестой хорошее приданое. Девочек своих он обожал и баловал, к жене продолжал испытывать самые возвышенные чувства. Службу почитал своим гражданским долгом, его уважали в министерстве, и продвижение в чинах шло своим чередом.
Противостояние с Германией и Австрией он принял как неизбежное зло, которое нужно перетерпеть, стараясь по мере сил быть полезным отечеству. Но война, эта коварная гостья, едва ступив за порог, начала требовать к себе все больше внимания, а затем и поклонения. И как ни старался князь оградить от этой повинности свою семью, всем им пришлось подчиняться новым порядкам. Раз и навсегда было нарушено привычное течение их жизни, а теперь – князь уже отчетливо понимал это – война готовилась сокрушить и все устройство государства Российского, от верхушки до самого низа.
Позорное отступление 1915 года принесло едва ли не больше жертв, чем принесла бы верная позиционная стратегия. Армия разложилась, в войсках действовали подстрекатели и разного рода авантюристы от политики, уже готовые сцепиться в борьбе за власть, падающую из рук царя. Их обещания земли и воли, призывы к прекращению войны и братанию с неприятелем находили поддержку у солдат.
Энергичный болтун Керенский, речи которого были полны наивным мальчишеским вздором, фарисей Милюков, придворный интриган Родзянко – все представители демократического лагеря без оглядки нападали на военное министерство, сыпали проклятиями в адрес кабинета, призывали серу и огонь на голову царицы.
С началом февральских выступлений стало очевидно, что беспорядки на улицах Петрограда большей частью организованы и довольно щедро оплачиваются из каких-то неизвестных источников. Крупные промышленники поддерживали думцев и саботировали подвоз хлеба в столицу. Забастовки парализовали работу фабрик, возле очередей к хлебным лавкам выступали ораторы.
Зуд ораторства распространялся в обществе как болезнь. Повсюду звучали негодующие речи – в газетах, в гостиных, на улицах, на передовой. Молчал один император. Взяв на себя командование, он так и не объявил ни новой стратегии движения войск, ни новых политических решений. Даже события 26 февраля – восстание Петроградского гарнизона, захват Арсенала и городских тюрем, расправы над полицейскими – не вызвали никакого отклика со стороны императорского двора и самодержца. «Прогрессивным силам», объединившимся вокруг Таврического дворца, это молчание казалось выражением презрения не только к голосу народному, но и к требованиям образованного общества. Вокруг высочайшей семьи сгущалась атмосфера ненависти.
Фрейлина Зубцова привозила неутешительные вести из Царского Села. Императрица ждала чудес на могиле Распутина, которого в ее окружении теперь называли не иначе как «мучеником». Рядом с ней явились новые целители и пророки, а в их числе и ставленник Распутина премьер-министр Протопопов, тоже ревнитель мистических божественных откровений. Но чудес не случается, наследник болен корью, император срочно вызван к сыну из ставки в Могилеве.
Впрочем, Надежда Павловна не теряла присущей ей бодрости духа и природной насмешливости. Сидя в гостиной Чернышевых, подбавляя в кофе сливок, графиня с простодушным видом допрашивала Терещенко, который вместе с другими лидерами Прогрессивного блока вошел во Временный комитет Государственной думы.
– Невозможно понять, что значит эта революция. Скажите, Михаил Иванович, нас теперь выгонят из домов и поселят там рабочих?
– Comtesse, n’exagérez pas[22], – отвечал тот с благодушнейшей усмешкой. – Февральский кризис лишь показал бессилье царского правительства. Но мы, патриоты отечества, имеем программу спасения России…
– Программа известная, – с горечью замечал князь. – Свержение законной власти, а за ним – позор и гибель страны.
– Мы в тысячный раз повторим: «С этим правительством Россия не может дальше вести войну и не может дать войне окончание».
Предвидя новый спор, княгиня подняла на мужа быстрый умоляющий взгляд, улыбнулась гостю.
– Подайте свою чашку, Михаил Иванович, я вам налью еще кофе.
– Благодарствуйте, не откажусь.
Князь мельком заметил, как Ирина, до того сидевшая в кресле со скучающим видом и смотревшая в окно, сверкнула глазами на Терещенко, наклонившегося к столику с чашкой. «Вот еще забота, – подумал князь. – Влюблены они, что ли, друг в друга? Надобно наконец поговорить с Аринушкой».
Михаил Иванович оказывал Ирине знаки внимания еще перед войной, но тогда его оттеснил барон фон Ливен, которого принимали весьма благосклонно. Терещенко перестал бывать, однако в последние два месяца снова начал появляться в их гостиной чуть не каждый день, привозил ананасы и персики из своих оранжерей, доставал контрамарки на модные представления. Княгиня говорила мужу, что Михаил Иванович не сегодня, так завтра сделает предложение и нужно предоставить решение Аринушке. Все в доме знали, как она своенравна, и боялись возражать, чтоб не поступила назло.
– Вы все справедливо говорите, Михаил Иванович, – вмешалась фрейлина Зубцова. – В правительстве мало дельных людей. Но кроме вашей политики есть и высший промысел. Бог не оставит нас.
– Графиня, все русские беды от того, что мы привыкли полагаться на «авось», то есть на божью благодать, которая, по-нашему, превыше юридических законов и даже простых законов бытия…
– Нет, наши беды от того, что мы мало веруем! Что взяли привычку смеяться над священными идеалами! – воскликнул князь, забыв о данном жене обещании не затевать ни с кем горячих споров. Недавно доктор установил у него опасную болезнь сердца и вместе с пилюлями прописал покой, хотя рецепт этот был решительно неисполним. – Но русский народ набожен и терпелив! Он не пойдет за вами, отвергнет соблазнителей… Я верю в русского солдата!..
На этих словах вошел Савелий, объявил:
– Штаб-ротмистр Андрей Петрович Долматов желает видеть вашу светлость.
Княгиня оглянулась на мужа.
– Проси!
– Долматов – это тот офицер, который все писал Верочке с фронта? – улыбнулась графиня Зубцова.
– Вот он вам, собственной персоной, русский герой! – не без патетики воскликнул князь. – Два Георгиевских креста и медаль! Честь гвардии, достойный сын отечества. Прошу любить и жаловать!
Терещенко продолжал усмехаться, но лицо его сделалось несколько кислым. Вошел Долматов, который в своем мундире, с орденскими колодками на груди и в самом деле служил живым образцом героя-офицера. Пылкого юношу воспитала война, дала ему прямой и твердый взгляд со щепоткой горечи, прочертила складку меж бровей, добавила металла негромкому голосу. Князь крепко пожал его руку, оглядывая с выражением отеческой гордости.
– Чрезвычайно рад, Андрей Петрович! Наслышан о вашем мужестве, поздравляю с новым чином и наградой.
Княгиня тоже подошла приветствовать Долматова.
– Очень мило, что навестили нас, Андрей Петрович. Надеюсь, вы дождетесь Верочку. Она целыми днями пропадает в своем госпитале… Представляю, каких ужасов она там насмотрелась! И ничего нам не рассказывает, буквально ничего!