Накаяма снова нажал на курок, и пуля разнесла хлипкий замок вдребезги.
Японец с силой дернул дверь купе, и та, наконец, поддалась. Он с безразличием перешагнул через скорчившееся на пороге тело молодой женщины, из рваной раны которой текла алая кровь.
Тао стоял спиной к Накаяме, наполовину свесившись из окна и, казалось, даже не осознавал, что из дверного проема на него наставлен револьвер.
– Тао, не дури! – резко бросил японец, не опуская оружия.
Тот медленно повернулся, встречая равнодушный взгляд Накаямы. В его собственных глазах отчаяние смешивалось со жгучей ненавистью и переливало через край. Взгляды двух мужчин скрестились.
– Блокнот, – спокойным голосом произнес Накаяма и протянул руку.
За окном еще слышался детский крик, звавший отца.
Вэй Тао, схватил со стола стакан в подстаканнике и бросился на Накаяму:
– Убийца!
На улице бахнул гром, и три выстрела в купе прозвучали с ним практически в унисон. Японец с легким презрением проследил, как тело ученого осело на пол, покачал головой и переступил через труп. Он выглянул в окно, прищурившись от резкого порыва ветра и дождя, но там было слишком темно, чтобы что-то рассмотреть. Только забайкальский лес беспросветной стеной сливался с чернеющим небом.
Не тратя больше времени, Накаяма забрал со стола кожаный блокнот и положил его в холщовую сумку, висящую на плече. Потом быстро наклонился к телу китайского ученого, обшарил карманы и, вытащив документы, засунул их в карман своего плаща…»
– Сволочь! Будь ты проклят! – выкрикнул Ли, пытаясь вырваться из удерживающих ремней, но без толку – они держали намертво. Только кровь еще сильнее стала сочиться из ран.
Генерал и на эту вспышку пленника не обратил внимания. На его лице не дрогнул ни единый мускул, голос оставался таким же ровным и безразличным.
– Больше десяти лет наши ученые изучали записи профессора Вэй Тао, шаг за шагом проводили опыты и испытания. Но универсальную вакцину создать не удавалось. Пока, наконец, не выяснилось, что не хватает самого главного. Твоего рисунка со стены.
Ли вздрогнул и снова затрепетал как пойманная рыба.
Накаяма посмотрел прямо в глаза пленнику и чуть улыбнулся.
– Моего рисунка? – Ли даже перестал рваться.
Японец кивнул и уточнил:
– Его обратной стороны, с результатами исследований Тао. Оказалось, что из блокнота твоего отца был вырван один лист, самый главный. Тогда я и вспомнил, что видел похожий лист на стене в вашей избе. Кроме твоей мазни, в углу листа было типографское изображение бледно-розового пиона, как на всех листах блокнота. Теперь я даже благодарен русским ищейкам, что взяли нас тогда.
– Но как ты мог видеть? В избе был он, – возразил пленник, кивнув в сторону молчаливо стоящего в стороне Ману.
– Я был в телеге, но прекрасно разглядел его сквозь раскрытое окно, – японец улыбнулся кончиками губ.
Ли опустил голову.
– Я рисковал, – продолжал генерал, – Я не был уверен, что через столько лет листок все еще у тебя, но чутье меня не подвело.
На мгновение Накаяма замолчал, глядя куда-то в пространство, а потом с досадой добавил:
– Хм, тот старый китаец чуть было все не испортил.
Увидев, как лицо Ли исказилось от горя, он слегка приподнял верхнюю губу, обнажив безупречные зубы.
– Да, старого китайца убил тоже я. Хочешь знать как? Что ж, слушай!
****
«Дверь в избу Агафоновых скрипнула совсем негромко, но в темноте звук казался почти оглушительным. Свет фонарика внутри дома метнулся и погас, но Чэн успел его заметить в окно своей избы и насторожился.
Через минуту он мягко переступил порог избы Николая. Свеча в его руке отбрасывала пугливые тени.
– Ли! Митяй! – негромко позвал китаец, вглядываясь в темноту перед собой.
За окном громыхнуло. Звук прозвучал глуховато и раскатисто – гроза была еще далеко. Мельком глянув в сторону окна, Чэн сделал еще шаг вперед, и в ту же секунду рука из мрака воткнула ему в спину нож по самую рукоятку – точно в сердце, между ребер. Захлебнувшись вдохом, он рухнул лицом вниз. Свеча выпала из его руки и покатилась по полу, оставляя жирные следы воска. Тяжелый ботинок опустился на фитиль и погасил тонкий язычок пламени.
Темная фигура наклонилась над мертвым китайцем, и человек ловко выдернул нож из тела убитого. В эту секунду на улице беззвучно сверкнула молния, осветив скромно убранную комнату и мертвого человека на полу. Накаяма хмуро поглядел в окно, вытирая окровавленное лезвие о рукав черного плаща.
Когда вспышка молнии погасла, японец снова включил фонарик, и узкий луч заскользил по стенам. Вскоре он наткнулся на детский рисунок, оправленный в простенькую деревянную рамку. Накаяма подошел к нему, снял со стены, разбил тонкое стекло и вытащил листок бумаги, бросив на пол обломки деревянной рамки. С одной стороны листа был тот самый карандашный «портрет» семейства Вэй, нарисованный рукой маленького Ли. А с другой – изображение куда более любопытное.
На верхней части страницы аккуратным почерком было выведено на латыни «Invenit et perfecit» («Открыл и усовершенствовал»).
Далее шли какие-то записи и формулы, которых Накаяма не мог разобрать, а в правом нижнем углу – знакомое типографское изображение бледно-розового пиона».
… Щеку Ли обожгла слеза. Дыхание давалось ему с трудом и больше походило на хрип раненого животного. Челюсти сжались с такой силой, и чудилось, что разжать их не сможет уже ничто.
– Именно благодаря универсальной вакцине твоего отца Япония скоро завоюет весь мир, – закончил свое повествование Накаяма, поднимаясь со стула.
На его губах играла легкая усмешка победителя. Он неторопливо подошел почти вплотную к пленнику и заглянул ему в глаза.
– Твой отец предатель, Вэй Ли! И ты должен это принять.
Ли с ненавистью плюнул ему в лицо и выкрикнул:
– Ты врешь, ублюдок! Можешь убить меня, но я никогда не поверю в эту ложь!
Генерал спокойно достал из кармана белоснежный носовой платок из тонкого батиста, вытер лицо и таким же ровным голосом, как и до этого, ответил:
– Убивать я тебя не стану. Тебе придется жить с мыслью, что ты сын предателя.
– Тогда я убью тебя! – раздувая ноздри и часто дыша, словно дракон, прошипел Ли.
Накаяма позволил себе широко улыбнуться и подошел к пленнику еще ближе. Не отрывая взгляда от пышущих яростью глаз Ли, он резко без замаха ударил его кулаком в лицо. А дальше удары стали сыпаться бесконечным градом. Японец бил пленника по голове, в живот, по лицу, пока тот снова не потерял сознание.
Когда голова Ли снова бессильно свесилась на грудь, генерал повернулся к Ману и отдал приказ:
– Инфицировать его и вышвырнуть отсюда.
За дверью комнаты, в которой Ману и Накаяма проводили допрос, раздались торопливые шаги – по коридору, беспокойно оглядываясь, очень быстро уходил невысокий человек в белом халате.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Накаяма смотрел на керамическую бомбу с такой теплотой и даже нежностью, с какой, наверное, никогда не смотрел ни на одного человека на свете. Это был пропуск в великое будущее. Великое не только для всей Японии, но и для него самого. В ослепительном блеске славы оно подошло уже так близко, что генерал чувствовал его лучи и не мог дождаться, когда же это грядущее, наконец, наступит.
Накаяма осторожно провел по керамической поверхности бомбы кончиками пальцев, будто лаская гладкую щеку нецелованной девушки, и улыбнулся.
– Господин генерал, позвольте спросить, – прервал его приятные мечты голос Ману.
Цыган подошел и почтительно встал рядом, тоже глядя на бомбу. Накаяма благосклонно кивнул – настроение было хорошее.
– Зачем вы были так откровенны с ним?
Продолжая смотреть на свое будущее, пока еще заключенное в тонкую керамическую скорлупу, генерал жестко ответил:
– Ненависть ко мне и желание отомстить придаст ему сил вернуться к своим, чтобы потом прийти за мной. Но, заразив Вэй Ли, я делаю его живой смертоносной бомбой. Именно он, даже не подозревая этого, начнет страшную бактериологическую войну, уничтожая все вокруг себя, и погибнет сам.
После этих слов оба надолго погрузились в молчание – новый день сулил так много, что любые слова казались лишними.
А в это время двое японских солдат небрежно волокли еле живого Ли по чистому, ярко освещенному коридору. На них были одинаковые белые комбинезоны бактериологической защиты: капюшоны покрывали головы и плотно затягивались на шеях. Глаза защищали специальные очки, нос и рот прикрывали плотные белые маски, а руки казались какими-то щупальцами осьминогов из-за белых резиновых перчаток.
Откуда-то слева раздался приглушенный стон, который вывел Ли из полубессознательного состояния. Пленник с трудом приподнял голову и увидел, что с обеих сторон коридора тянутся толстые стеклянные двери, за которыми расположены одинаковые, залитые мертвенно-белым светом боксы. В них сидели и лежали люди разных национальностей – мужчины, старики, женщины, дети. Их лица и тела были обезображены язвами. Некоторые стонали и метались, некоторые неподвижно застыли на месте, глядя в одну точку. Кто-то бился на полу в конвульсиях, изо рта текла белая пена. Ли потерял сознание.
– Слышал, поступила большая партия бревен? Куда их столько? – заговорил первый солдат.
Второй солдат кивнул в сторону боксов, мимо которых они только что проходили, и беззаботно ответил:
– Генерал Накаяма сказал, что старую партию сегодня ночью сожгут.
– Так они же еще живые.
– В печке сдохнут.
Последнее замечание показалось обоим тюремщикам очень забавным, и они громко рассмеялись. Через секунду они открыли пустовавшую камеру, швырнули туда пленника и захлопнули стеклянную дверь.
****
Ли пришел в себя. От многочисленных ударов жутко болела голова и ныло тело. Он едва мог пошевелиться. Сколько он пролежал на холодном полу камеры – часы или дни – Ли не мог даже предположить. В голове звучали слова Накаямы: «ты сын предателя».