Рипли смотрел прямо перед собой – вид открывался не слишком привлекательный: спина кучера да лошадиные зады, – а теперь повернул голову, чтобы взглянуть на спутницу. Она же устремила взор в переднее окошко, сурово сжав губы… губы, которые целовал всего минуту назад.
Рипли тут же сказал себе: это не первая его ошибка, да и наверняка не последняя. Не зря же их окрестили «бесчестиями»: за добродетельный образ жизни так не назовут.
– Может, вам просто скучно, – предположил герцог. – Может, у вас слишком живой и обширный ум для той компании, что вы водите: хорошие послушные девочки, куча правил на каждую чепуху, – может, вы без конца рассуждаете о книгах только потому, что никто вас все равно не понимает? А это по крайней мере забавляет – видеть, как у них стекленеют глаза.
Ему раньше и в голову не приходило, что ей могло быть скучно. Он‑то полагал, что леди Олимпия ничем не отличается от прочих девушек из приличных семей и достойно представляет общество, к которому принадлежит, поэтому теперь, узнав ее – давно ли? Два часа, три часа назад? – был поражен. По идее, ей полагалось попасть в беду задолго до сегодняшнего дня.
Олимпия энергично захлопала ресницами, и он заметил, как по ее щеке скатывается слеза, но она поспешила ее смахнуть.
– Не сомневаюсь, что вы судите по собственному опыту. Вам‑то легче легкого справиться со скукой: совершил какую‑нибудь пакость – и развеселился. Женщинам такое не дано: мы должны вести приличествующий образ жизни, чтобы всем нравиться.
– Одевайтесь смелее, вот и будете нравиться. Мужчины устроены очень просто, и вряд ли мне стоит объяснять это вам, у которой целая орава братьев. Вот, к примеру, то, что на вас сейчас надето, подчеркивает фигуру, черное кружево придает флер загадочности и намекает на опасность…
– О господи! О чем вы? Ну какая может исходить опасность от старой девы в очках?
– Ах как вы ошибаетесь! Разве вы не заметили, как обрадовался Боллард, когда понял, что драться предстоит только со мной, не с вами? Одевайтесь, как опасная женщина, и мужчинам будет все равно, что вы говорите: их мозг переключится на совсем иное.
– Не верю своим ушам! Герцог Рипли предлагает мне вести себя как куртизанка!
– Вовсе нет, это просто совет: если хотите, братский, у меня ведь есть сестра.
– И она, без сомнения, имеет на вас огромное влияние, что каким‑то не до конца понятным образом обусловило вечную благодарность одной модистки из Патни.
– Она не всегда жила в Патни, – заметил Рипли, радуясь возможности вернуться к исходной теме.
Ему очень хотелось побольше узнать о системе, которую придумала леди Олимпия, и не хотелось, чтобы она плакала из‑за того, что какие‑то узколобые болваны находили ее скучной.
От подобных мыслей Рипли начинал испытывать некое беспокойство и предпочел бы выбросить их из головы.
Другое дело портниха.
– Миссис Торн, под другим именем, была одной из самых популярных модисток Лондона – до того, как вышла замуж за мистера Кефтона, – начал Рипли. – Она трудилась не покладая рук, а он спускал все, что она зарабатывала и кое‑что сверху. Однажды явились приставы и забрали все, что называется, до нитки. Кефтон пустился в бега. Моя сестра, ее преданная клиентка, поведала эту печальную историю мне и попросила помочь. Я открыл швейную мастерскую под вымышленным именем – Торн. Это было необходимо, чтобы сбить со следа кредиторов неверного супруга, да и его самого, если вдруг вздумает вернуться и разнюхать, что к чему.
– А теперь она процветает, обшивая куртизанок и веселых вдовушек? – усмехнулась Олимпия.
– Скажем так, она нашла свою нишу, – уклончиво ответил герцог.
– Другими словами, к ней вы привозите своих любовниц, – уточнила Олимпия. – Вся ваша троица. Даже не сомневаюсь. Так и вижу карикатуру: грудь вываливается из корсажа, черное с розовым исподнее вылезает на обозрение, а подвязки…
– Знаете что, – предложил Рипли, – давайте прекратим обсуждение нижнего белья, а то у меня разыгрывается фантазия.
Перед его мысленным взором действительно появились груди без оков корсажа: совершенно нормальная фантазия для мужчины, – но думать о чем‑то подобном в данный момент было неразумно, и он задвинул этот образ куда подальше. Это оказалось нелегкой задачей, если учесть, что рядом с ним сидела девушка, и корсаж ее был у него, так сказать, под самым носом.
Рипли заставил себя обозревать спину кучера, сверху вниз и снизу вверх, и лошадей, пока они – с неторопливостью, которая казалась ему пыткой, – проезжали Патни.
– Это ничего не изменит: все равно об этом будут болтать, да еще и приукрасят, – заметила Олимпия.
– Нам предстоит ехать не меньше получаса, – решил сменить тактику Рипли. – Сегодня я выловил из Темзы пьяную невесту, чуть не задушил наглеца и спас собаку, а теперь хотел бы вздремнуть. Прошу вас, поговорите о чем‑нибудь не столь увлекательном, о чем‑нибудь умиротворяющем…
Она подняла голову.
– Вы же не хотите, чтобы я объяснила, по какому принципу классифицирую книги в библиотеке?
– Именно этого я и хочу. Расскажите все, не упуская ни единой подробности.
«Их бесчестиям» было свойственно разрушать все, что попадалось на пути. Окружающий мир не мог устоять перед их напором и спешил убраться подобру‑поздорову как можно быстрее и дальше. Но не так‑то просто справиться с будущей родней и гостями на свадьбе. Нет, гостей, конечно, можно было напоить шампанским и скормить им «утку» о невесте, внезапно сраженной болезнью. Другое дело будущие родственники. Даже заручившись поддержкой лорда Фредерика утихомирить эту компанию оказалось непросто, особенно лорда Ладфорда, который возложил вину исключительно на Эшмонта.
Олимпия – девушка разумная, заявил он. И ни за что бы не сбежала. Не иначе, ее вынудили или заставили хитростью! Она бы не допустила, чтобы на ее счет злословили. Похоже, «его бесчестие» не умеет обращаться с порядочными девушками деликатного воспитания, а тем более с той, что оказала ему великую честь, согласившись стать его женой.
К счастью, Эшмонт на этот раз не полез в драку. Ему так не терпелось оправиться на розыски, что он попросту ничего не слышал.
Мало‑помалу всех удалось успокоить: лорд Фредерик мог собой гордиться. И поскольку предусмотрительный Блэквуд приказал подать лошадей задолго до того, как все улеглось, оба герцога смогли наконец выехать и вскоре были уже в Кенсингтоне.
Эшмонту это «вскоре» показалось вечностью, которую он потратил на то, чтобы проклинать на все корки собственного дядюшку и прочих, кто имел обыкновение делать из мухи слона, что задержало поиски. Затем, поскольку устранять с дороги источник сведений было неразумно, герцогам пришлось сначала отогнать орду мальчишек, набежавших неизвестно откуда и вызвавшихся придержать лошадей.
– Мы ищем невесту, – сообщил Эшмонт. – Не видел ли кто? В подвенечном платье? Ее сопровождал высокий джентльмен…
Мальчишки переглянулись, потом уставились на Эшмонта, явно намекая на вознаграждение.
Герцог достал монету.
– Итак, фата и все такое. Нельзя не заметить. Шиллинг первому, кто сможет сообщить мне что‑нибудь полезное.
Ответа не было.
– С тем же успехом они могли сбежать и отсюда, как и из Лондона, – шепнул он Блэквуду, вынимая вторую монету, и громко произнес: – Два шиллинга тому, кто наведет меня на след.
Герцог заметил, как один из мальчишек прошептал что‑то на ухо младшему, весьма странно одетому. Под слоем грязи можно было угадать невинное выражение лица и светлые волосы. Малыш покачал головой в ответ на предложение старшего, который поспешил отойти.
Эшмонт взглянул повнимательнее и крикнул:
– Эй, ты там! Я вожака вижу за двести шагов!
Вытаращив глаза, маленький мальчик – само недоумение! – смотрел на товарищей.
– К черту их всех! – воскликнул Эшмонт. – Это я тебе говорю, старина жокей!
Дело в том, что при более внимательном рассмотрении он понял, что мальчишка нацепил на себя ветхие остатки того, что выглядело как костюм для верховой езды, а штуковина на голове оказалась желтым картузом на два размера больше нужного.
– Кажется, его милость обращается к тебе, Джонси, – сказал один из мальчишек.
– Думаешь, будь я жокеем, нацепил бы это? – спросил мальчик с жутким акцентом лондонского простонародья.
Блэквуд, более искушенный по части диалекта кокни, перевел Эшмонту его слова и, раз выступив в роли переводчика, взял продолжение беседы на себя:
– Иди сюда: потолкуем!
– Ниче не знаю! – отрезал Джонси.
Остальные подхватили:
– Ниче не знаем!
Блэквуд тронул лошадь и проехал немного вперед, на ходу показывая крону так, чтобы видел только Джонси. Серебряная монета только и успела, что ярко сверкнуть, прежде чем исчезнуть в кармане Блэквуда. Мальчик подошел и, сложив руки на груди, с вызовом проговорил:
– Здорово.
– Уверен: будет еще лучше, когда ты ее получишь, но только если расскажешь, что видел и слышал, когда тут были джентльмен и невеста, – сказал Блэквуд.
– Так он, может, был тут, а может, и нет, – сказал мальчик. – Но если и был, то, припоминаю, вроде как дал нам кое‑что блестящее.
Соверен? Почему бы и нет. Никто из «их бесчестий» не отличался скаредностью, однако именно Рипли с большой долей вероятности мог бы бросить уличным мальчишкам целый фунт, чтобы заставить хранить молчание.
– Тогда что же ты ничем не побалуешь себя, обладая таким богатством? – поинтересовался Блэквуд.
– А потому как не желаю, чтобы меня пришили, – заявил мальчишка и провел рукой по горлу. – Денежка в таком месте, где ее никому не достать!
Если кто‑то узнает, что у парня в руках целое состояние, ему грозит опасность даже здесь, в Кенсингтоне. Да и не похож он на обычного обитателя этих мест: смахивал скорее на городского уличного мальчишку, нежели на деревенского оборванца, – и, может, поэтому остальные признали его своим вожаком, хотя он и не вышел ростом. Оставалось лишь догадываться, сколько ему лет.